Чтение 14–й страницы книги ~Мои скитания~

И опять то натягивалась бичева, то лямки свободно отделялись от груди.

Молодой вятский парень, сзади меня уже не раз бе-гавший в кусты,
бледный и позеленевший, со стоном упал... Отцепили ему на ходу лямку-- молча
обошли лежачего.

-- Лодку! Подбери недужного! -- крикнул гусак рас-шиве.

И сразу окликнул нас:

-- Гляди! Суводь! Пуделя!

x x x

Особый народ были старые бурлаки. Шли они на Вол-гу-- вольной жизнью
пожить. Сегодняшним днем жили, будет день, будет хлеб!

Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сде-лавшим в лямке по
Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще, разговоров о себе
в бурла-честве было мало -- во время хода не заговоришь, а ночь спишь, как
убитый... Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять
двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне о бы-лом
рассказывал...

-- Эх, кабы да старое вернуть, когда этих пароходищ было мало! Разве
такой тогда бурлак был? Что теперь бурлак? -- из-за хлеба бьется! А прежде
бурлак вольной жизни искал. Конечно, пока в лямке, под хозяином идешь,
послухмян будь... Так разве для этого тогда в бурлаки шли, как теперь, чтобы
получить путинные да по домам. разбрестись? Но и дома-то своего у нашего
брата не бы-ло... Хошь до меня доведись? Сжег я барина и на Волгу... Имя
свое забыл: Костыга да Костыга... А Костыгу вся бурлацкая Волга знает. У
самого Репки есаулом был... Вот это атаман! А тоже, когда в лямке, и он, и я
хозяину подчинялись -- пока в Нижнем али в Рыбне расчет не получишь. А как
получили расчет -- мы уже не лямошники, а станишники! Раздобудем в Рыбне
завозню, собе-рем станицу верную, так, человек десять, и махить на низ... А
там по островам еще бурлаки деловые, знаемые, найдутся -- глядь, около Камы
у нас станица в полсот-ни, а то и больше... Косовыми разживемся с птицей --
парусом... Репка, конечно, атаманом... Его все боялись, а хозяева уважали...
Если Репка в лямке-- значит посуди-на дойдет до места... Бывало-че идем в
лямке, а на нас разбойная станица налетает, так, лодки две, а то
три...Издаля атаман ревет на носу:

-- Ложись, дьяволы!

Ну, конечно, бурлаку своя жизнь дороже хозяй-ского добра. Лодка
атаманская дальше к посудине ле-тит:

-- Залогу!

Испуганный хозяин или прикащик видит, что ни-чего не поделаешь, бросит
якорь, а бурлаки лягут носом вниз... Им что? Ежели не послушаешь, -- самих
перебьют да разденут до нага... И лежат, а станица очищает хо-зяйское добро
да деньги пытает у прикащика. Ну, с Репкой не то: как увидит атаман Репку
впереди -- он завсегда первым, гусаком ходил-- так и отчаливает... Раз
атаман Дятел, уж на что злой, сунулся на нашу ватагу, дело бы-ло под
Балымерами, высадился, да и набросился на нас. Так Репка всю станицу разнес,
мы все за ним, как один, пошли, а Дятла самого и еще троих на смерть уложили
в драке... Тогда две лодки у них отобрали, а добра всякого, еды и одежы было
уйма, да вина два бочонка... Ну, это мы подуванили... С той поры ватагу, где
был Репка, не трогали... Ну вот, значит, мы соберем станицу так чело-век в
полсотни и все берем: как увидит аравушка Репку-атамана, так сразу тут же
носом в песок. Зато мы бур-лаков никогда не трогали, а только уж на посуде
дочиста все забирали. Ой и добра, и денег к концу лета наберем...

Увлекается Костыга -- а о себе мало; все Репка да Репка.

-- Кончилась воля бурлацкая. Все мужички деревен-ские, у которых жена
да хозяйствишко... Мало нас, воль-ных, осталось. Вот Улан да Федя, да еще
косной Никашка... Эти с нами хаживали.

А как-то Костыга и сказал мне:

-- Знаешь что? Хочется старинку вспомнить, разок еще гульнуть. Ты, я
гляжу, тоже гулящий... Хошь и мо-лод, а из тебя прок выйдет. Дойдем до
Рыбны, а там со-берем станицу, да махнем на низ, а там уж у меня кое-что на
примете найдется. С деньгами будем...

А потом задумался и сказал:

-- Эх, Репка, Репка! Вот ежели его бы -- ну прямо по шапке золота на
рыло... Пропал Репка... Годов восемь на-зад его взяли, заковали и за бугры
отправили... Кто он-- не дознались...

И начал он мне рассказывать о Репке:

-- Годов тридцать атаманствовал он, а лямки никогда не покидал, с весны
в лямке, а после путины станицу по-ведет... У него и сейчас есть поклажи
зарытые. Ему зо-лото плевать... Лето на Волге, а зимой у него притон есть,
то на Иргизе, то на Черемшане... У раскольников на Черемшане свою избу
выстроил, там жена была у не-го... Раз я у него зимовал. Почет ему ото всех.
Зимой по степенному живет, чашкой-ложкой отмахивается, а как снег таять
начал -- туча тучей ходит... А потом и уйдет на Волгу...

-- И знали раскольники -- зачем идет?

-- И ни-ни. Никто не знал. Звали его там Василий Ивановичем. А что он
-- Репка, и не думали. Уж после воли как-то летом полиция и войска на скит
нагрянули, а рас-кольники в особой избе сожгли сами себя. И жена Репки тоже
сгорела. А он опять с нами на Волге, как ни в чем не бывало... Вот он какой
Репка! И все к нему с уваже-нием, прикащики судовые шапку перед ним ломали,
всяк к себе зовет, а там власти береговые быдто и не видят его... -- знали,
кто тронет Репку, -- тому живым не быть, коли не он сам, так за него
пришибут...

* * *

И часто по ночам отходим мы вдвоем от ватаги и все говорит, говорит,
видя, с каким вниманием я слушал его... Да и поговорить-то ему хотелось,
много на сердце было всего, всю жизнь молчал, а тут во мне учуял верного
че-ловека. И каждый раз кончал разговор:

-- Помалкивай. Быдто слова не слышал. Сболтнешь раньше, пойдет
блекотанье, ничего не выйдет, а то и беду наживешь... Станицу собирать надо
сразу, чтобы не осты-ли... Наметим, стало быть, кого надо, припасем лодку--
-да сразу и ухнем...

-- Надо сразу! -- Первое дело, не давать раздумы-ваться. А в лодку
сели, атамана выбрали, поклялись стоять всяк за свою станицу и слушаться
атамана-- дело пойдет. Ни один станишник еще своему слову не изменял.

Увлекался старый бурлак.

-- Молчок! До Рыбны ни словечка... Там теперь мно-го нашего брата,
крючничают... Такую станицу подбе-рем... Эх, Репки нет!

Этот разговор был на последней перемене перед са-мым Рыбинском...

-- Ну, так идешь с нами?

-- Ладно, иду, -- ответил я, и мы ударили по рукам.

-- Иду!

-- Ладно.

И прижал Костыга палец к губам -- рот запечатал.

А мне вспомнился Левашов и Стенька Разин.

* * *

Рассчитались с хозяином. Угостил он водкой, покло-нился нам старик в
ноги:

-- Не оставьте напередки, братики, на наш хлеб-соль, на нашу кашу!

И мы ему поклонились в ноги: уж такой обычай ста-ринный бурлацкий был.

Понадевали сумки лямошники, все больше мужички костромские были, --
"узкая порка", и пошли на пароход-ную пристань, к домам пробираться, а я,
Костыга, Федя и косной прямо в трактир, где крючники собирались. На-роду еще
было мало. Мы заняли стол перед открытым окном, выходящим на Волгу, где в
десять рядов стояли суда с хлебом и сотни грузчиков с кулями и мешками
бы-стро, как муравьи, сбегали по сходням, сверкая крюком, бежали обратно за
новым грузом. Спросили штоф сивухи, рубца, воблы да яичницу в два десятка
яиц заказали:

-- С привалом!

Не успели налить по второму стакану, как три широ-коплечих богатыря в
красных жилетках, обшитых галу-ном, и рваных картузах ввалились в трактир.
Как су-масшедший, вскочил Костыга, чуть стол не опрокинул. Улан за ним...
Обнимаются, целуются... и с ними, и с Фе-дей...

-- Петля! Балабурда!! Вы откуда, дьяволы? Составили стол. Сели. Я
молчал. Пришедшие на меня покосились и тоже молчали -- да выручил Костыга:

-- Это свой... Мой дружок, Алеша Бешеный. Нужно сказать, что я и в
дальнейшем везде назы-вался именем и отчеством моего отца, Алексей Иванов,
нарочно выбрав это имя, чтобы как-нибудь не спутаться, а Бешеным меня
прозвали за то, что я к концу путины со-вершенно пришел в силу и на отдыхе
то на какую-нибудь сосну влезу, то вскарабкаюсь на обрыв, то за Волгу
спла-ваю, на руках пройду или тешу ватагу, откалывая сальто-мортале, да еще
переборол всех по урокам Китаева. При-шедшие мне пожали своими железными
лапами руку.

-- Удалой станишник выйдет! -- похвалил меня Ко-стыга.

-- Жидковат... Ручонка-то бабья, -- сказалБала-бурда.

Мне это показалось обидно. На столе лежала сдача-- полового за горячими
кренделями и за махоркой посы-лали. Я взял пятиалтынный и на глазах у всех
согнул его пополам -- уроки Китаева, -- и отдал Балабурде:

-- Разогни-ка!-

Дико посмотрели на меня, а Балабурда своими огром-ными ручищами вертел
пятиалтынный.

-- Ну тя к лешему, дьявол! -- и бросил. Петля попробовал -- не вышло.
Тогда третий, моло-дой малый, не помню его имени-- попробовал, потом
за-кусил зубами и разогнул.

-- Зубами. А ты руками разогни,-- захохотал Улан. Я взял монету, еще
раз согнул ее, пирожком сложил и отдал Балабурде, не проронив ни слова. Это
произвело огромный эффект и сделало меня равноправным.