Чтение 14–й страницы книги ~Под осенней звездой~

- Вы сыты? Может быть, еще?..

- Нет, спасибо большое... Позвольте, я уложу все обратно в корзинку?
Боюсь только, что я не сумею сделать это как следует.

И я гляжу на свои руки,- в тепле они распухли, стали неловкими и
толстыми, так что мне никак невозможно уложить корзинку. Она догадалась, о
чем я думаю, тоже взглянула на мои руки, опустила глаза в пол и сказала,
пряча улыбку:

- Разве у вас нет рукавиц?

- Нет, они ведь мне ни к чему.

Я вернулся на скамеечку и ждал, пока фру Фалькенберг уложит припасы,
чтобы отнести корзинку. Но она вдруг снова повернулась ко мне и спросила,
все так же не поднимая глаз:

- Откуда вы родом?

-- Из Нурланна.

Пауза.

Немного погодя я сам осмелился спросить:

- Фру бывала там?

- Да, в детстве.

Она поглядела на часы, как бы пресекая дальнейшие вопросы и напоминая
мне в то же время, что надо торопиться. Я тотчас встал и пошел к лошадям.

Уже смерклось, небо потемнело, пошел мокрый снег. Я потихоньку взял с
козел свое одеяло и спрятал его под переднее сиденье коляски, потом напоил и
запряг лошадей. Увидев хозяйку, я пошел ей навстречу, чтобы взять у нее
корзинку.

- Куда вы?

- Хотел вам помочь.

- Благодарю вас, это лишнее. Корзинка ведь почти пустая.

Мы подошли к коляске, она села, и я стал помогать ей укутаться
потеплее. Я нашарил под сиденьем одеяло и вытащил его, держа так, чтобы не
видна была кайма.

- Ах, как это удачно! - сказала фру Фалькенберг.- Где же оно было?

- Здесь.

- У пастора мне предлагали целый ворох одеял, но ведь потом у меня так
долго не было бы случая их вернуть... Нет, спасибо, я сама... Нет, нет,
спасибо... Садитесь.

Я захлопнул дверцу и влез на козлы.

"Если она еще постучит в окошко, это будет означать, что она хочет
вернуть мне одеяло, но я ни за что не остановлюсь",- подумал я.

Час проходит за часом, темно, хоть глаз выколи, мокрый снег валит все
сильней, и дорогу вконец развезло. Время от времени я спрыгиваю с козел и
бегу рядом с коляской, чтобы согреться; я вымок до нитки.

Мы уже почти дома.

"Если окна освещены, она может узнать мое одеяло",- подумал я.

Как на грех, в окнах горел свет, хозяйку ждали.

Поневоле я остановил лошадей, не доезжая крыльца, и открыл дверцу.

- Что там у вас случилось?

- К сожалению, мне придется просить вас выйти здесь. Такая грязь...
колеса вязнут...

Наверное, ей представилось, будто я невесть что замышляю, и она
воскликнула:

- Да езжайте вы, ради всех святых!

Лошади дружно взяли с места, и я осадил их у ярко освещенного крыльца.

Из дома вышла Эмма. Хозяйка отдала ей одеяла, которые свернула еще в
коляске.

-- Спасибо, что довезли,- сказала она мне.- Боже мой, как вы промокли!

XXV

Неожиданная новость свалилась на меня, как снег на голову: Фалькенберг
нанялся к капитану в работники.

Стало быть, он нарушил наш уговор и бросил меня на произвол судьбы. Я
совершенно сбит с толку. Что ж, ладно, утро вечера мудренее. Но уже два часа
ночи, а мне никак не уснуть, я дрожу от холода и думаю. Тянутся часы, я не
могу согреться, и меня начинает трепать лихорадка, я мечусь в жару... Как
она меня боялась, не решилась даже пообедать на воздухе и за весь день не
взглянула на меня ни разу...

Но вот мысли мои проясняются, я понимаю, что могу разбудить
Фалькенберга, могу проговориться в бреду, и, стиснув зубы, я вскакиваю с
постели. Натянув одежду, я кое-как сползаю с лестницы и бегу прочь от
усадьбы. Понемногу я согреваюсь и сворачиваю к лесу, туда, где мы работали,
а по лицу моему катятся капли пота и дождя. Только бы мне отыскать пилу, и я
живо избавлюсь от лихорадки; это старое, испытанное средство. Пилы мне никак
не найти, зато нашелся топор, который я спрятал в субботу вечером, и я
принимаюсь рубить. Вокруг темень, я ничего не вижу, но работаю наощупь и
валю дерево за деревом. Пот заливает мне лицо.

Наконец, выбившись из сил, я кладу топор на прежнее место; уже светает,
и я спешу вернуться домой.

- Где тебя черти носили? - спрашивает Фалькенберг.

Я не хочу объяснять ему, что вчера простудился, ведь он все разболтает
на кухне, и бормочу, что сам не знаю.

- Ты, верно, был у Реннауг,- говорит он.

Я отвечаю, что он угадал, да, я был у Реннауг.

- Ну, это не мудрено угадать,- говорит он.- А я вот больше к девчонкам
ни ногой.

- Значит, ты женишься на Эмме?

- Да, может статься. А, право слово, досадно, что тебя не было. Ты тоже
мог бы присвататься к которой-нибудь из служанок.

И он пускается в рассуждения о том, что любая из них пошла бы за меня,
но я больше не нужен капитану. Назавтра мне незачем даже идти в лес... Голос
Фалькенберга доносится словно бы издалека, я погружаюсь в глубины сна.

К утру лихорадка отпускает меня, я еще чувствую слабость, но все равно
собираюсь в лес.

- Тебе незачем надевать рабочую блузу,- говорит Фалькенберг.- Я ведь
тебе сказал.

Что же, он прав. И все-таки я надеваю блузу, потому что вся остальная
моя одежда мокрая. Фалькенберг сконфужен, ведь он нарушил наш уговор; в свое
оправдание он говорит, будто думал, что я наймусь к пастору.

- Стало быть, ты не пойдешь на железную дорогу? - спрашиваю я.

- Гм. Нет, пожалуй, это не годится. Посуди сам, сил моих больше нет
бродяжничать. А лучшего места, чем здесь, не сыщешь.

Я притворяюсь равнодушным и перевожу разговор на Петтера, словно его
судьба вызывает у меня горячее участие - бедняга, вот кому хуже всех
придется, его теперь вышвырнут вон, останется без крова.

- Скажешь тоже - без крова! - возражает Фалькенберг.- Он провалялся
здесь законный срок, сколько положено по болезни, и теперь вернется
восвояси. Ведь у его отца собственный хутор.

И Фалькенберг признается, что с тех пор, как мы расстались, его мучит
совесть. Если б не Эмма, он плюнул бы на капитана.

- Вот, возьми,- говорит он.

- Что это?

- Рекомендации. Мне они уже не нужны, а тебе пригодятся при случае.
Вдруг ты надумаешь стать настройщиком.

Он протягивает мне бумаги и ключ для настройки.

Но у меня не такой хороший слух, как у Фалькенберга, мне все это ни к
чему, и я говорю, что мне легче точило настроить, чем пианино.

Фалькенберг смеется, у него камень с души свалился, когда он увидел,
что я не унываю...

Фалькенберг ушел. А мне спешить некуда, я ложусь одетый на постель,
лежу и думаю. Что ж, работа все равно кончена, так или иначе надо уходить,
не век же здесь жить, в самом деле. Только вот никак я не ожидал, что
Фалькенберг останется. О господи, если б капитан взял меня, я работал бы за
двоих! А может быть, попробовать как-нибудь отговорить Фалькенберга? В конце
концов, замечал же я, что капитану не очень-то приятно держать работника,
который носит его фамилию. Но, видно, я все-таки ошибался.

Мысли теснились у меня в голове. Ведь мне не в чем себя упрекнуть, я
работал на совесть и, занимаясь своим изобретением, не украл у капитана ни
секунды времени...

Потом я задремал, и меня разбудили шаги на лестнице. Не успел я встать,
как капитан уже появился в дверях.

- Нет, нет, лежите, пожалуйста,- сказал он ласково и хотел уйти.- Или
ладно, раз уж я вас разбудил, может быть, мы с вами сочтемся?

- Да, конечно. Если капитану угодно...

- Откровенно говоря, мы с вашим товарищем полагали, что вы останетесь у
пастора, и потому... А сезон кончился, и в лесу невозможно работать.
Впрочем, там еще остается небольшой участок. Но вот какое дело - с вашим
товарищем я уже рассчитался, и не знаю теперь...

- Само собой, я согласен на ту же плату.

- Но мы с ним рассудили, что вам полагается прибавка.

Фалькенберг не говорил про это ни слова, и я сразу понял, что капитан
все решил сам.

- У нас с ним был уговор получать поровну,- сказал я.

- Но ведь он работал у вас под началом. И по справедливости я должен
накинуть вам по пятьдесят эре за день.

Поскольку он не оценил мое великодушие, я перестал спорить и взял
деньги. При этом я обмолвился, что ожидал получить куда меньше.

Капитан сказал:

- Ну и прекрасно. А вот вам рекомендация, в которой сказано, как
добросовестно вы работали.

И он протянул мне бумагу.