Чтение 14–й страницы книги ~Завтра утром, за чаем~

разволновавшись от мысли, что папа мог быть против моего приезда и вовсе не
потому, что я болен, а чтобы довести все до конца самому, Рыжкину-старшему,
как бы опасаясь, что я... ах, какая гадкая все-таки мысль!
- Я категорически против твоего приезда, - сказал Зинченко. - Отец
хочет, чтобы ты приехал, если ты себя хорошо чувствуешь. Но я против в любом
случае. Еще рано. Да и незачем. Твое дело, малыш, фантазировать, а считать -
наше дело!
- Он главнее, он отец! - крикнул я. - Он мой папа!
- А я Главный Конструктор корабля. Не фунт изюму!
- Ну и что?! А он мой папа! - крикнул я. - Он за меня распишется. Я
себя чувствую нормально. Да вы что, смеетесь?! Какой-то грипп! Сейчас же
вылетаю!
Он сказал вдруг:
- Ладно. Жди меня, я за тобой заеду. Оденься потеплее.
И повесил трубку.
Я завертелся волчком по какой-то нечеловечески сложной кривой,
заносился по комнате... Где брюки, где туфли? Тут же вспомнил (ох, осел!)
про Натку, растерялся ужасно, она придет, а никого нет, быстро набрал ее
телефон, уф-ф-ф... она была дома без подробностей я сказал ей, что меня
требуют на "Пластик", дело серьезное, она спросила какое, я коротко
объяснил, она сказала, очень рада, если все разрешится для меня лучшим
образом, так рада, что вовсе и не огорчится, что я сегодня не увижу ее
хомячиху, а так бы хотелось, она, Натка, вот-вот должна была выйти и ехать
ко мне молодец, не стала, как некоторые, раз человек вдруг оказался занят,
делать вид, что не только не расстроена, но и вообще не собиралась приезжать
- полно, мол, и своих дел.
Мы попрощались, она сказала, чтобы я звонил, я сказал - буду,
обязательно, и повесил трубку. Вдруг мне стало спокойно и ровно.
Но, когда вместе с Зинченко (он приехал мигом) мы примчались на
"Пластик", оказалось, что они там все сосчитали и сто раз пересчитали
абсолютно правильно, ошибка в папином замысле была зафиксирована точно и не
один раз - маленькая, мерзкая ошибочка, на первый взгляд совершенно
незаметная.

x x x

Не так уж отвратительно, но все-таки я чувствовал себя хуже, чем до
поездки на "Пластик", и, уж конечно, хуже, чем в тот момент, когда узнал от
Зинченко, что у группы появился новый шанс из-за чудесных предполагаемых
свойств четвертой и одиннадцатой молекул, которые углядел папа. Довольно
мерзко было валяться в постели в этом взвешенном состоянии, когда то
казалось, что я вот сейчас запросто могу вскочить на ноги, добежать до
старой школы и легко отыграть два тайма на своем коронном месте, левого
полузащитника (не знаю почему, но в новой школе я начисто забросил футбол),
то, наоборот, что вот еще немного, и я поплыву через светло-серые стены моей
комнаты в малоприятное плавание под общим названием "тридцать девять и три"
честное слово, в такие моменты возможность летать на моей "амфибии" казалась
мне счастьем. Я не помню точно, как и чем именно я развлекал себя, когда мне
становилось полегче - почти сносно. Я лежал какой-то вялый, вареный, даже
читать было трудно, но (и это я помню очень хорошо) иногда, через силу, даже
не желая читать, я вдруг набрасывался на папины книги по сверхпрочным
пластмассам и читал часами, как угорелый, взахлеб: там были прямо райские
сады красивейших формул, длинных, изящных, как лианы, а иногда и
коротеньких, маленьких, как круглая аппетитная вишенка... На работе, в
лаборатории "Пластика", на Аяксе я тоже много читал, вдруг отходил от
установки, забивался куда-нибудь в уголок и читал часами, и никто меня не
останавливал, не отвлекал... Иногда я пробивался через сложнейшие формулы с
огромным трудом, и чем больше я узнавал, тем больше догадывался, как
фантастически мало я еще знаю- даже удивительно, откуда у меня все же
возникали идеи - ведь, как-никак, возникали-то они не на пустом месте,
какой-то материал им был все-таки нужен.
Значит, что получалось? Если проблема "эль-три" все же была разрешима,
то, чем больше я узнавал, тем больше шансов было за то, что я первым найду
правильное решение, - а я ведь сам был доволен, что заболел, что не хожу в
группу и папа справится там сам, один, без меня, раньше меня... Получался
абсурд! Но я ничего не мог поделать: мне возиться с этими формулами было
жутко интересно - и все тут!
А вообще-то читать или развлекаться было трудно, и я и не читал почти,
вообще тонус был не тот, сплошная тоска, полистал, должно быть, кой-какие
приключенческие журнальчики, побаловался с плюшевым медведем - и все. Помню
точно, что моя любимая книжка классного охотника и писателя Джима Корбетта
"Леопард из Рудрапраяга" вдруг показалась мне скучной (наверняка из-за
болезни, уверен) и что мой давнишний план - попускать, если будет время,
мыльные пузыри - мне разонравился. Прилетал на окно воробей, мама отыскала
мой дневник за первый класс, весь в замечаниях, пришло письмо из Аргентины с
предложением поработать год главным инженером в одной из их фирм, но все это
было не то. О чем уж тут говорить? Раз нормальному человеку совершенно
неинтересно пускать мыльные пузыри - жизнь не удалась. Единственное, что
(кроме пластмасс) меня хоть как-то развлекало, - это одно, ожидаемое событие
впереди, с которым я в жизни пока еще ни разу не сталкивался.
Сразу же как только произошел срыв идеи с четвертой и одиннадцатой
молекулами, в группе все как бы дополнительно помрачнели, но, несмотря на
это, мне незадолго до возвращения домой удалось заметить, что на чистом
темном фоне этого психического поля пробегают инородные по характеристикам
волны: и цвет лица, и само лицо, и движения, и блеск глаз через черные очки,
и голос Юры были другие, не такие, как у остальных, и даже для него - новые.
Вдруг я уловил, почувствовал как бы кривую, по которой он двигается вокруг
меня, эта кривая была сложной, витиеватой, но в целом напоминала спираль,
улитку, в центре которой стоял я и куда стремился добраться Юра. Наконец мы
встретились. Юрино лицо мгновенно поменяло несколько оттенков - от белого к
красному и обратно - и он сказал, чередуя писк и шепот:
- Митя, слушай, парень, ну... я хотел сказать, как бы это сказать?
Мить, ты приходи ко мне на той неделе, я потом сообщу, так сказать,
проинформирую, в какой именно день. Вот. Все. Придешь? Ты, главное, не
смущайся, если хочешь, приходи с дамой (во загнул!!!), в основном будут все
свои, из группы. Только подарков не неси, не надо. Понял? Подарки не надо.
Будет весело, ты не думай!
Он выпалил все это и стал как бы таять, испаряться.
Я до того обалдел от всей этой непонятности, что, наверное, поэтому
ляпнул явно не то, а Юра еще больше уменьшился, почти исчез.
Я сказал:
- Слушай, старик. Я честно говоря, и не собирался нести тебе подарки. С
чего это вдруг? У тебя что, торжество? Первый раз слышу!
И тогда он пальнул, громче, чем надо, и сразу же успокоился:
- Я женюсь, старик! Вот... что.
Я растерялся - не передать! - и стал мурлыкать разные глупости, мол,
потрясающе, поздравляю, надо же, ну, конечно приду, спасибо, а он сказал,
что позвонит мне и назовет точный день. Уже потом я подумал без особой
радости (другой бы мальчишка был на моем месте, наверное, просто счастлив),
что вовсе не сама по себе моя работа, а именно это вот приглашение говорит о
том, что я, в конце концов, хочешь не хочешь, а улетел-таки за тридевять
земель от школы и, может быть, никогда туда уже и не вернусь. Как-никак, не
такой я все-таки взрослый человек или какой-нибудь там Юрии друг, чтобы идти
к нему на свадьбу, - просто ничего не попишешь, руководитель группы,
начальство, что ли не пригласить как-то неудобно. Наверное, именно поэтому,
когда я говорил с Юрой, я несколько секунд пожил не своей, дурацкой жизнью и
чуть ли не захотел похлопать его по плечу и сказать: "Привет жене, старик.
Забегайте, буду рад! Колясочку детскую вам подарю, в которой еще меня,
шкета, возили", или даже: "А она у тебя, Юрик, должно быть, хорошенькая, а?
Если не забуду, захвачу шайбу, которой мы надрали юниоров "Факела", - я
думаю, она обрадуется такому сувениру!"
Фу, чушь какая!
Но все равно забавно было думать об этой свадьбе, я валялся в постели и
изо всех сил веселил себя этим грандиозным событием.
Юра действительно вскоре позвонил мне и сообщил, что они сняли малый
банкетный зал Дворца бракосочетаний: день такой-то, время такое-то, корпус
такой-то, подарков не надо. "С дамой?" - "Без дамы!" После он передал трубку
папе, папа поинтересовался, как мой грипп, я ответил, и он попросил к
телефону маму.
Он сообщил ей (я понял), что вернется поздно, будет сидеть в
лаборатории на Аяксе "Ц", мама расстроилась, они поговорили минут пять о
чем-то еще, и потом его оторвали от телефона, но он не попрощался, а сказал,
что это кто-то из большого начальства, из управления, он надеется, что
разговор будет короткий, и пусть мама не отходит от телефона, а то он и тему
разговора забудет и вообще позвонить снова. Она сказала, что, конечно же,
подождет, стала ждать, но тут у нее убежал суп на кухне, она сунула трубку
мне, чтобы папа, когда подойдет, не столкнулся с пустотой, я приложил трубку
к уху и услышал кусок разговора папы с этим большим начальником из Главного
Управления.
- Это ваша идея, которая возникла сегодня, кажется вам плодотворной?
Она увлекает вас?
- Трудно сказать. - Это был голос папы. - Я бы хотел сначала
посоветоваться с сыном, он лучше других чувствует без расчетов и
компьютеров, годится замысел или нет. Я вполне доверяю ему.
- Мне сказали, ваш ребенок болен.
- Да.
- А вы не могли бы позвонить ему? Узел корабля, над которым вы бьетесь,
это единственное, из-за чего все стоит на месте. Созданная часть машины
рискует быть выброшенной на свалку. Остальная - двигатель, сердце! -
вынуждена ждать вас. Огромная армия людей, причастных к разработке полета и