Чтение 14–й страницы книги ~Юность командиров~

он знал это, но мысль о еде была противна ему: его знобило и подташнивало.

Как было приятно раздеться и почувствовать чистую, хрустящую простыню,
подушку под головой: спать, спать, закрыть глаза - и спать! Стуча зубами,
он накинул поверх одеяла шинель, пытаясь согреться так. Но как только
тепло охватило его, сразу представилось: медсанбатская машина в
слепяще-снежной степи, и человек без сапог зигзагами бежит, скачет по
сугробам, спотыкаясь и падая; а человека догоняет маленькая медсестра с
испуганным лицом. Что это такое? Ах да, не мог никак вспомнить! Это комбат
Бирюков, заболевший тифом, в бреду выскочил из машины и кинулся искать
батарею...

Потом ему захотелось вспомнить что-нибудь хорошее, ясное, чистое, что
недавно с кем-то случилось... Где? Что случилось? Когда случилось?

...Да, тогда они вдвоем шли по переулку, холодная заря давно догорала
за крышами, сосульки розовели на карнизах, а в парке уже зажегся огнями
госпиталь, разом вспыхнул всеми окнами, будто выплыл из-под земли, из-за
оснеженных деревьев в ранние мартовский сумерки.

Тогда Алексей был в высушенной, отутюженной шинели, на сапогах
потренькивали новенькие шпоры, и он немного смущался их бодрого,
легкомысленного звона; видел, как Валя шла, губами касаясь, наверно,
теплого, нагретого дыханием воротника, и молчала, чуть подняв брови.

- Что? - спросила она и остановилась. - Что вы хотите спросить?

- Не знаю, - без уверенности ответил он. - Только я сегодня устал, ну
просто очень устал. И вдруг вспомнил, что вы живете в этом городе. И,
знаете. Валя, подумал; это очень хорошо, что вы живете в этом городе...

- В этом городе вы больше никого не знаете, - сказала она и, отогнув
воротник от губ, спросила: - Как вы нашли меня? И как узнали, что я
работаю в госпитале?

- Это было легко.

Начал сеяться редкий нежный снежок. Валя на ходу поймала звездчатую
снежинку, сказала:

- Какой мягкий мартовский снег! - И казалось, без всякой
последовательности добавила: - Я ведь знаю, за что вы попали на
гауптвахту.

Они остановились. Валя подняла глаза, осторожно сделала шаг к Алексею
и, не говоря ни слова, смотрела ему в лицо, положив руку на его ремень.

Их разделял только падающий снег.

Он повторил, стараясь не двигаться:

- Валя, хорошо, что вы в этом городе...

Она отняла руку, подошла к крайнему крыльцу, слепила на перилах снежок,
сказала весело:

- Он уже весной пахнет! Чувствуете? - И неожиданно спросила: - Попадете
в тот фонарь? Вон, на углу, видите?

Она бросила снежок, смеясь, и этот смех почему-то напомнил ему знойный,
горячий пляж, мягкий шелест волны, белые теневые зонтики на песке - то
милое довоенное прошлое, что было полузабыто.

- Эх вы! Хотите, научу вас меткости? - шутливо предложил Алексей и тоже
слепил снежок.

- Вы хвастун? Ну-ка, покажите свои способности! Вы, конечно же,
снайпер, согласна!..

- Ну хорошо, смотрите!

Он размахнулся - и снежок не влип в столб фонаря, а пролетел мимо. Но
от сильного размаха Алексея кольнула резкая боль в груди, там, где все
время болело после тактических занятий, и сейчас же солоноватый вкус
появился во рту.

- Валя, подождите, - проговорил он, отошел в сторону и сплюнул. И
тотчас ясно увидел красное пятно на снегу.

- Что это? - изумленно спросила она. - У вас кровь? Вам что, зуб
выдернули? Надо холодное на щеку. Прижмите к щеке снег!

Он стоял не отвечая, глаза были зажмурены, потом ответил странно:

- Да, кажется... зуб.

И вынул платок, приложил его к губам.

- Помешало, - договорил он с досадой и насильно улыбнулся ей. - До
свидания. Валя... Мне пора...

- Что, сильно болит? - опять неспокойно спросила она. - Идите в
училище. Я вас провожу. Идемте же, идемте!

Через четверть часа они расстались.

...Кто-то сказал рядом, будто возле самого его лица:

- Немедленно врача из санчасти.

И от этого голоса Алексей очнулся: таким знакомым показался ему этот
голос, таким много раз слышанным, что он вдруг почувствовал жгучую
радость: почему, почему здесь комбат Бирюков? И даже в тот момент, когда
неприятно-яркий, режущий свет электричества до слез больно ударил по
глазам, заставив его прижмуриться, он хотел еще громко спросить: "Товарищ
комбат, как вы здесь?" - но не услышал своего голоса. Он только смутно
увидел капитана Мельниченко, за ним лейтенанта Чернецова, бледное лицо
Бориса, и дошел до сознания зыбкий затухающий шепот командира взвода:

- Вы... тихонько лежите, Дмитриев.

У Бориса разжались губы:

- Алеша... что ты?

В батарее - тишина, окна чернели: наверно, глубокая ночь. Мельниченко
присел на кровать, спросил сниженным голосом:

- Как, сильно знобит?

- Немного, товарищ капитан... - прошептал Алексей.

- А я вот сейчас проверю, - сказал капитан и потрогал его пульс
прохладными пальцами; синие глаза, застыв, смотрели куда-то в сторону.

И тут до пронзительности ясно вспомнил Алексей буранную ночь в
котловине, тактические занятия, себя, бегущего без шинели, холм, шоссе.
Потом была Валя, тени снежинок на ее лице, красное пятно на снегу. Его
стало давить удушье, оно плотно и вязко подступало оттуда, из ноющей боли
в груди - и снова появился тошнотно-солоноватый вкус во рту.

- Отойдите, товарищ капитан, - лишь успел сказать Алексей, склонившись
с кровати.

У него пошла кровь горлом.

В одиннадцатом часу ночи Алексея отвезли в гарнизонный госпиталь: у
него открылось пулевое ранение в правом легком.

В комнате дремотно пощелкивало отопление. Валя села перед зеркалом и,
устало расстегивая платье, увидела в глубине зеркала - выглядывало из
приоткрытой двери в другую комнату спрашивающее лицо тети Глаши, подумала:
"Не терпится поговорить", и сказала тихонько:

- Конечно, входите. Вася у себя?

- Не приходил он. В училище своем ночует, что ли!

Они работали в одном госпитале: тетя Глаша - сиделкой, Валя - сестрой,
не закончив первого курса медицинского института в начале 1944 года; и
хотя тетя Глаша усиленно возражала против ее решения бросить институт
("Вытяну и одна"), она на это ответила, что "будем тянуть вместе", - и
ушла после зимней сессии.

- Засыпаешь от дежурства-то? - заметила тетя Глаша. - Бледная ты, ровно
заболела. Что так?

А Валя посмотрела на окно, пусто высвеченное мартовской луной, и
задумалась; вздохнула, молча пошла к постели; тетя Глаша тоже вздохнула ей
вслед.

- Эк и разговаривать не хочешь.

Валя опустилась на край постели, сложила руки на коленях.

- Тетя Глаша, поверьте, язык не шевелится...

- Ладно, ладно, золотко мое, - пробормотала тетя Глаша и погладила ее
светлые волосы. - Вся ты в мать. А вот смотрю на тебя и думаю: и нет
такого молодца, как в песне-то: "Некому березу заломати".

Валя не ответила; тетя Глаша потопталась и вышла, шаркая шлепанцами.

Тогда Валя потушила свет, бултыхнулась в холодную постель, укрылась
одеялом до подбородка. Комната будто погрузилась в теплую фиолетовую воду,
сине мерцали мерзлые окна, на полу пролегли лунные косяки; тикали тоненько
и нежно часы на тумбочке. Валя лежала, положив руку поверх одеяла, глядя
на легкую полосу лунного света на стене.

В тишине квартиры резко затрещал телефонный звонок, но ей не хотелось
вставать - пригрелась в постели. Из другой комнаты послышались скрип
пружин, покряхтывание тети Глаши: "Кого это надирает ночью", - по коридору
зашаркали шлепанцы в комнату брата и назад, под дверью вспыхнула щель
света.

- Валюша, спишь? Какой-то Борис тебя спрашивает. Другого времени не
нашел.

- Борис? Не понимаю. Сейчас, тетя Глаша.

Валя сунула ноги в тапочки, побежала в комнату брата, схватила трубку,
сказала, слегка задохнувшись:

- Да, да...

- Валя, извините, кажется, разбудил вас? Собственно, извиняться потом
будем. Дело в том, что Алексей...

- Да кто это говорит?

- Борис. Друг Алексея. Помните Новый год? Так вот, час назад Алексея
отправили в госпиталь. У него кровь пошла горлом. Открылось ранение... Это
я должен был сообщить вам.

- Час назад?

Она положила трубку, откинув голову, прислонилась затылком к стене. Из
другой комнаты спросил ворчливый голос тети Глаши:

- Что там еще за ночные звонки? Что за мода?

- Ничего, тетя Глаша, ничего, мне надо в госпиталь...

- Господи, куда ты? Двенадцатый час.

...Белыми огнями ярко светились в углу окна аптеки, легкий снежок мягко
роился вокруг фонарей. Возле ворот кто-то, широко расставив руки,
загородил Вале дорогу, проговорил умиленно и пьяно:

- Какие реснички, а?