Чтение 14–й страницы книги ~Вашингтонская площадь~

этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите, я
вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых безрассудных.
Я ничего не скрываю. Но это были увлечения молодости. Знаете, говорят,
лучше раскаявшийся повеса, чем... есть какая-то пословица на этот счет
(*9). Я раскаялся - хотя и не был повесой. Это даже лучше - перебеситься в
молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам,
простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и мои - для
меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и растратил
свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги, и я
успокоился. Долгов у меня нет.

- На какие же средства, позвольте вас спросить, вы теперь живете? -
поинтересовался доктор, добавив: - Хотя, конечно, я поступаю нелогично,
задавая вам такой вопрос.

- На средства, которые у меня остались, - ответил Морис Таунзенд.

- Благодарю вас! - произнес доктор Слоупер.

Да, Морис отличался похвальным самообладанием.

- Допустим даже, - продолжал он, - что я проявляю преувеличенный
интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о
нем хорошо позабочусь?

- Слишком заботиться о деньгах так же опасно, как вовсе о них не
заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не меньше страданий,
чем ваша расточительность.

- Я все же думаю, что вы несправедливы! - воскликнул молодой человек,
сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие.

- Воля ваша - думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших руках.
Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал.

- Но разве вам не хочется порадовать свою дочь? Неужели вам будет
приятно сделать ее несчастной?

- Я вполне смирился с тем, что она целый год будет считать меня
тираном.

- Целый год! - с усмешкой повторил Морис.

- Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы - разница
невелика.

Тут Морис все же вышел из себя.

- Ну знаете ли, это просто невежливо! - воскликнул он.

- Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете.

- Я многое поставил на карту.

- Не знаю, что вы поставили, - сказал доктор. - Во всяком случае, вы
проиграли.

- Вы уверены? - спросил Морис. - Вы уверены, что ваша дочь откажется от
меня?

- Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до
Кэтрин - нет, я не уверен, что она от вас откажется. Но, я думаю, это
весьма и весьма вероятно, поскольку, во-первых, я настоятельно ей
посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью своей
дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга.

Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу.

- Я тоже пользуюсь ее любовью, - заметил он, помолчав.

Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения.

- Это что же - вызов? - спросил он.

- Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь.

Доктор покачал головой.

- Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин. Вы
для этого не созданы, ваша судьба - наслаждаться жизнью.

Морис рассмеялся.

- Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему браку! Намерены
ли вы запретить дочери видеться со мной?

- Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного
романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами.

- Я думаю, она не послушается, - сказал Морис Таунзенд.

- Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах.

- Она зашла уже слишком далеко, - продолжал Морис.

- Слишком далеко, чтобы отступить? Тогда пусть просто остановится.

- Слишком далеко, чтобы остановиться.

С минуту доктор молча смотрел на него; Морис уже взялся за ручку двери.

- Вы говорите дерзости.

- Больше я ничего не скажу, - отозвался Морис и, поклонившись, вышел.

13

Можно подумать, что доктор был слишком утерей в своей правоте, и именно
такого мнения держалась миссис Олмонд. Но, как сказал доктор Слоупер, он
составил мнение о Морисе Таунзенде; это мнение он считал окончательным и
менять его не собирался. Всю жизнь доктор занимался изучением окружающих
(это входило в его профессию), и в девятнадцати случаях из двадцати его
оценка оказывалась верной.

- Может быть, мистер Таунзенд как раз двадцатый случай, - предположила
миссис Олмонд.

- Может быть, хотя и сомнительно. Однако, чтобы не вынести предвзятого
суждения, я все же произведу еще одну проверку: поговорю с миссис
Монтгомери. Почти уверен, что она подтвердит мою правоту; но тем не менее
не исключаю и обратное - она может доказать мне, что я совершил величайшую
ошибку. В таком случае я принесу мистеру Таунзенду свои извинения. Я помню
твое любезное предложение. Но, право, нет нужды приглашать ее сюда, чтобы
нас познакомить. Я просто напишу ей откровенное письмо, расскажу, как
обстоит дело, и попрошу разрешения навестить ее.

- Едва ли она будет с тобой столь же откровенна, сколь ты с ней. Что бы
ни думала эта несчастная женщина о своем брате, она примет его сторону.

- Что бы она о нем ни думала? Сомневаюсь. Сестринская любовь редко
простирается так далеко.

- Когда речь идет о тридцати тысячах годового дохода... - проговорила
миссис Олмонд.

- Если она примет его сторону ради денег, она - мошенница. Если она
мошенница, я ее сразу раскушу. А раскусив ее, не стану тратить на нее
время.

- Она не мошенница, а весьма достойная женщина. И она не даст брату
подножку только потому, что он эгоист.

- Если его сестра стоит того, чтобы с ней говорить, она охотнее даст
брату подножку, чем позволит ему дать подножку Кэтрин. Кстати, она
встречалась с Кэтрин? Они знакомы?

- По-моему, нет. С чего бы мистер Таунзенд стал сводить их вместе?

- Не стал бы - если она действительно достойная женщина. Но мы еще
посмотрим, так ли уж верно ты о ней отозвалась.

- Мне любопытно будет услышать, как _она_ отзовется о _тебе_! - со
смехом воскликнула миссис Олмонд. - А как относится ко всему этому сама
Кэтрин?

- Как ко всему прочему: очень спокойно.

- Не спорит? Не делает сцен?

- Сцены не в ее характере.

- Я думала, безнадежно влюбленные девицы непременно делают сцены.

- Чудаковатые вдовы делают это гораздо чаще. Лавиния произнесла передо
мною речь. Обвинила меня в произволе.

- У Лавинии талант ошибаться, - заметила миссис Олмонд. - А Кэтрин мне
все-таки очень жаль.

- Мне тоже. Но со временем она успокоится.

- Думаешь, она от него откажется?

- Я на это рассчитываю. Она ведь обожает своего отца.

- О да, это нам известно! Потому-то я ее и жалею; потому-то ее
положение так мучительно. Выбирать между тобой и возлюбленным - что может
быть труднее?

- Если она не в состоянии сделать выбор - тем лучше.

- Да, но он-то будет ее уговаривать, и Лавиния станет ему помогать.

- Рад, что не мне: она способна погубить самое лучшее начинание. Стоит
Лавинии сесть в лодку, и лодка переворачивается. На сей раз пусть Лавиния
поостережется. Я не потерплю предателей в своем доме!

- Подозреваю, что она и впрямь поостережется: в глубине души она
трепещет перед тобой.

- Они обе передо мной трепещут, хотя я вполне безобидное существо, -
отозвался доктор. - На этом и построен мой план - на благотворном страхе,
который я вселяю!

14

Он отправил свое откровенное письмо миссис Монтгомери, и та
незамедлительно прислала ответ, указав день и час, когда доктор может
посетить ее на Второй авеню. Аккуратненький домик, в котором она жила, был
выстроен из красного кирпича и недавно покрашен: вокруг каждого кирпича
бежала ярко-белая полоска. Теперь этого домика уж нет; и он, и его
собратья уступили место шеренге более величественных строений. Окна домика
закрывали зеленые ставни, не пластинчатые, а сплошные, но сквозившие
небольшими отверстиями, которые составляли узор. Перед домом был крошечный
дворик, украшенный кустом какого-то загадочного растения и опоясанный
низкой деревянной оградой, выкрашенной той же зеленой краской, что и
ставни. Все это походило на увеличенный кукольный домик, снятый с полки в
какой-нибудь лавке. Доктор Слоупер пришел, поглядел на то, что я тут
описал, и сказал себе, что миссис Монтгомери - бережливая, гордая