объяснений у вашей матери? Отлично! Но наша мать упомянула, будто бы вы
подозреваете и чем-то своего отца. Почтительный сын так не поступает, мистер
Артур. Кто же тогда свободен от ваших подозрений?
лицо было видно только Флинтвинчу. - Больше ни слова обо всем этом.
обстоят дела? Сказали вы мистеру Артуру, что ему негоже пятнать подозрениями
память своего отца? Что он не имеет на то права? Что у него нет к тому
оснований?
не говорили, но говорите сейчас. Да, да! Очень хорошо! Я так привык
становиться между вами и его отцом, что сейчас мне кажется, будто смерть
ничего не изменила и мои обязанности остались прежними. Ну что ж, я не
отказываюсь их выполнять, пусть только не остается никаких неясностей и
двусмысленностей. Итак, Артур, вам было сказано, что вы не вправо
подозревать в чем-то своего отца и не имеете к тому никаких оснований.
под нос, медленно покатил его обратно к бюро.
уходить, покончив лишь с половиной дела, и вам не пришлось бы звать меня еще
раз, когда вы доберетесь до второй половины и снова выйдете из себя,
позвольте спросить, сообщил ли вам Артур свое решение относительно участия в
делах фирмы?
окна. Он поймал ее взгляд и ответил:
усмотрению.
что мои сын, достигнув расцвета лет, станет во главе фирмы и притоком
свежих, молодых сил превратит ее в поистине доходное и могущественное
предприятие: но если моим надеждам не суждено было сбыться, мне остается
одно лишь утешение - возвысить старого и преданною слугу. Иеремия! Капитан
покидает судно, но мы с вами остаемся и либо выплывем, либо пойдем ко дну с
ним вместе.
своей госпожи быстрый взгляд, означавший: "Вы-то не рассчитывайте на мою
благодарность! Вам я тут ничем не обязан!" - а затем обратился к его матери
и стал говорить о том, как он ей благодарен и как Эффери ей благодарна, и
что он никогда ее не покинет и что Эффери никогда ее не покинет. В
заключение он извлек из недр свои часы и сказал:
разговора, что, однако, не повлекло за собой перемену тона или манеры,
дернул за сонетку.
ей незнакомы искупительные жертвы, решила быть к себе еще строже и
принесенные устрицы есть отказалась. Как ни соблазнительно выглядели эти
восемь устриц, уложенные в кружок на белой тарелке, стоявшей на покрытом
белой салфеткой подносе рядом с ломтиком французской булки, намазанной
маслом, и стаканчиком разбавленного вина для освежения, - миссис Кленнэм
осталась непреклонной к уговорам и отослала все назад, не преминув, без
сомнения, внести этот нравственный подвиг в соответствующую графу своей
книги расчетов с небом.
прибегавшая раньше на звонок миссис Кленнэм, - та самая, которую Артур еще
накануне заметил, но не мог разглядеть хорошенько в скудном освещении
комнаты. Сейчас, при дневном свете, он увидел, что она много старше, нежели
кажется благодаря своей хрупкой фигурке, мелким чертам лица и сшитому в
обрез платью. Издали ее легко было принять за девочку лет двенадцати, на
самом же деле ей, вероятно, было не меньше двадцати двух. Правда, лицо у нее
было вовсе не детское; напротив, на нем лежал отпечаток забот и печалей,
несвойственных даже ее настоящим летам; но такая она была маленькая и
легкая, такая тихая и застенчивая, так явно чувствовала себя не на месте в
обществе этих трех суровых пожилых людей, что казалась среди них беспомощным
ребенком.
переменчивое участие, которое колебалось от покровительства до унижения, и в
своем действии походило то на опрыскивание живительной влагой, то на
давление гидравлического пресса. Даже в ту минуту, когда девушка вбежала на
резкий звонок, в глазах матери, движением руки оборонявшейся от сына,
мелькнуло какое-то особенное выражение, которое только это существо,
по-видимому, способно было вызвать. Подобно тому как даже закаленный металл
бывает разных степеней закалки и даже в черном цвете есть разные оттенки
черноты, так и отношение миссис Кленнэм к Крошке Доррит было чуть-чуть
по-иному суровым, нежели ее отношение ко всему остальному человечеству.
своей ничтожности - плату Крошка Доррит работала поденно, от восьми утра до
восьми вечера. Минута в минуту Крошка Доррит появлялась, минута в минуту
Крошка Доррит исчезала. Что происходило с Крошкой Доррит от восьми вечера до
восьми утра, оставалось тайной.
за ее труд входили и харчи. Но она почему-то ужасно не любила обедать вместе
с другими и старалась уклониться от этого под любым предлогом: то ей
требовалось спешно окончить какую-то работу, то необходимо было столь же
спешно начать новую; словом, она шла на всякие уловки и измышления - не
слишком, верно, хитрые, ибо они никого не могли обмануть, - только бы поесть
в одиночестве. И если ей удавалось совершить свою трапезу где-нибудь в
стороне, примостив тарелку у себя на коленях, или на ящике, или на полу, или
даже, как подозревали иногда, стоя на цыпочках перед каминной доской, она
бывала счастлива и довольна до конца дня.
застенчивая, она всегда забивалась с работой в самые отдаленные уголки, а
повстречавшись с кем-нибудь на лестнице, в испуге спешила прочь. Оставалась
в памяти прозрачная бледность этого лица и живое, подвижное выражение;
красотой оно не отличалось, хороши были только бархатные карие глаза. Слегка
склоненная голова, тоненькая фигурка, пара проворных неутомимых рук и
поношенное платьице - верно, уж очень поношенное, если даже удивительная его
опрятность не могла этого скрыть, - такова была Крошка Доррит за работой.
обогатился в течение дня как благодаря своим личным наблюдениям, так и
благодаря языку миссис Эффери. Если бы миссис Эффери обладала собственной
волей и собственным мнением, и то и другое было бы наверно неблагоприятным
для Крошки Доррит. Но поскольку "те двое умников", на которых постоянно
ссылалась миссис Эффери и в которых без остатка растворилась ее личность,
принимали Крошку Доррит, как часть естественного порядка вещей, ей тоже
ничего другого не оставалось. Точно так же, если бы те двое умников
сговорились убить Крошку Доррит ночью при свечах и попросили миссис Эффери
подержать подсвечник, она, несомненно, выполнила бы эту обязанность.
вперемежку с поджариванием куропатки для больной и изготовлением мясного
пудинга для здоровых, причем она то и дело высовывала голову из кухонной
двери, прятала ее и тотчас же высовывала снова, побуждаемая жаждой отпора
тем двум умникам. Сделать единственного сына хозяйки дома достойным их
противником - таково было, по-видимому, страстное желание миссис Флинтвинч.
показался ему этот дом. Угрюмые комнаты, долгие годы пустовавшие, словно
погрузились в тяжелый мертвый сон, который ничто уже не могло разогнать.
Мебели было мало, но в то же время она загромождала помещение, и казалось,
что все эти вещи забрели сюда, чтобы спрятаться, а не для того, чтобы
служить обстановкой комнат. Глаз поражало отсутствие красок; мимолетные лучи
солнца давным-давно похитили все краски этого дома - быть может, чтобы
наделить ими цветы, бабочек, оперение птиц, драгоценные камни или еще
что-нибудь. От подвала до чердака не нашлось бы ни одного ровного пола;
потолки были покрыты такими фантастическими наростами копоти и грязи, что
старухи могли бы гадать на них лучше, чем на кофейной гуще. Смертельный
холод сковал камины, и единственным признаком того, что когда-то в них пылал
огонь, были кучи сажи, насыпавшиеся из дымохода и черными облачками
начинавшие кружиться по комнате, как только отворяли дверь. В зале, где
когда-то принимали гостей, можно было увидеть два тусклых зеркала в рамах,
по которым двигались траурные процессии черных человечков с гирляндами из
черных цветов; впрочем, у многих участников этого погребального шествия не
хватало голов или ног; один похожий на факельщика Купидон перевернулся и
висел головой вниз, а другой и вовсе отвалился. Комната, служившая кабинетом
покойному отцу Кленнэма, осталась совершенно такой, как она с детства
запомнилась сыну; легко было вообразить, что он до сих пор незримо обитает
здесь, как его вполне зримая вдова до сих пор обитает в своей комнате
наверху и что Иеремия Флинтвинч по-прежнему ходит парламентером от одного к
другому. С темного и мрачного портрета, висевшего на стене, в
сосредоточенном безмолвии смотрело лицо мистера Кленнэма-старшего, и его
взгляд, такой же настойчивый, как в час, когда последняя искра жизни
догорала в нем, казалось, грозно напоминал сыну о взятом им на себя долге;
но Артур уже отчаялся добиться чего-либо от матери; что же до других
способов разрешить терзавшие его сомнения, то в них он отчаялся еще задолго
до того. Подвалы дома, как и жилые комнаты, были полны вещей, знакомых
Артуру с детства; все это изменилось и попортилось от времени, но все стояло
на старых местах вплоть до порожних бочек из-под пива, окутанных паутиной, и
пустых винных бутылок с тугим ошейником плесени вокруг горлышка. Здесь же
среди ненужных бутылочных стоек, испещренных полосами бледного света,
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Березин Федор
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия