чтобы удостовериться, что ее нет среди них. Наконец на улице не осталось ни
одной; тогда он повернулся и сказал с сожалением: "Не иначе как я пропустил
ее!"
закутанную в платок женскую фигуру и стал так жадно вглядываться в нее, что,
если бы он не видел саму женщину, которая двигалась от фонаря к фонарю, то
скрываясь во мраке, то появляясь вновь, он, быть может, по одной ее тени,
расплывающейся на мокрых камнях, угадал, кто это. Он ускорил шаг, быстро и
бесшумно нагнал ее, пошел тише и только тогда окликнул: "Рейчел!"
продолговатое смуглое лицо с тонкими чертами, на лучистые кроткие глаза, на
гладко зачесанные черные блестящие волосы. Лицо это не сияло первым
цветением молодости - женщине было лет тридцать пять.
менее выразительна, если бы видны были только ее ясные глаза; потом она
снова низко надвинула платок на лицо, и они вдвоем пошли дальше.
меня, Стивен.
безропотную покорность и глубочайшее убеждение, что она всегда и во всем
права. Она поняла смысл этого взгляда и, словно в благодарность за него,
легко коснулась его руки.
сами уже становимся стариками.
пожалуй, не догадаться, как это стареть в одиночку. Но все равно, мы с тобой
очень старые друзья, и скрывать правду друг от дружки было бы просто грешно.
Лучше нам пореже ходить вместе. А иногда будем! Трудно нам вовсе не ходить
вместе, правда? - сказала она весело, стараясь подбодрить его.
Народ болтать начнет даже и про тебя. Ты, Рейчел, уже сколько лет - знаешь,
что ты для меня? Мне с тобой так хорошо, всегда ты утешишь, развеселишь,
стало быть, слово твое для меня закон. И хороший, правильный закон. Лучше,
чем настоящие законы.
тревожным взглядом по его лицу. - Оставь законы в покое.
их. Ничего вообще не трогай. И никого. Морока, да и только.
Стивена, чтобы отвлечь его от мрачных дум.
шейного платка, которые в рассеянии покусывал на ходу, отвечал ей с
добродушным смешком:
и я никак из нее не вылезу.
квартировала женщина, был ближе. Он стоял в одном из многочисленных
проулков, для которых самый популярный в округе гробовщик (извлекающий
весьма приличный доход из единственной убогой роскоши, какую позволяла себе
здешняя беднота) нарочно держал выкрашенную черной краской лестницу, дабы
те, кто каждый божий день протискивался вверх и вниз по узким ступенькам,
могли, покидая этот мир, с удобством выскользнуть из него через окно.
Женщина остановилась и, протянув своему спутнику руку, пожелала ему
спокойной ночи.
аккуратной фигурке, степенно и скромно уходившей по темной улице, пока она
не вошла в один из домишек. Вероятно, ни одно колыхание ее грубого платка не
ускользнуло от его внимательных глаз, - и ни один звук ее речи не остался
без отклика в самых сокровенных тайниках его сердца.
подымая глаза к небу, по которому стремительно неслись клочковатые тучи. Но
теперь они поредели, дождь прекратился, и ярко сияла луна - она заглядывала
в высокие трубы Кокстауна, освещая потухшие горны и отдыхающие паровые
машины, чьи исполинские тени чернели на стенах. Вместе с прояснившимся
вечером, казалось, и у Стивена стало яснее на душе.
только еще поуже. Каким чудом находились люди, готовые продавать или
покупать жалкие игрушки, выставленные в окне вперемежку с газетами и кусками
свинины (в тот вечер там лежал окорок, который предстояло разыграть на
другой день), - этого мы здесь касаться не будем. Стивен достал с полки свой
огарок, зажег его о другой огарок, стоявший на прилавке, и, не обеспокоив
хозяйку, которая спала в каморке за лавочкой, поднялся к себе в комнату.
лестницей гробовщика, но сейчас в ней было почти уютно. Несколько книг и
тетрадей лежали на старенькой конторке в углу, мебель была приличная и в
должном количестве, и хоть воздух и не отличался свежестью, комната блистала
чистотой.
на него свечу, Стивен споткнулся обо что-то. Он попятился, глянул вниз и
увидел женщину, которая, лежа на полу, силилась приподняться.
полу, опираясь, чтобы не упасть, на замызганную руку, а другой рукой делала
слабые попытки откинуть со лба спутанные волосы, мешавшие ей видеть, но от
этого только грязь размазывалась по лицу. Отвратительное существо, - но как
ни отталкивал ее внешний облик, ее заляпанные, забрызганные отрепья,
нравственное падение этой женщины было еще ужасней, и даже смотреть на нее
казалось постыдным делом.
кое-как отбросила лезшие ей в глаза пряди и посмотрела на Стивена. Потом она
стала раскачиваться, слабо размахивая свободной рукой, как будто хотела
показать, что давится от хохота, хотя лицо се оставалось неподвижным и
сонным.
голову на грудь.
что услышала от него этот возглас. - Да! Опять здесь. Опять здесь, и еще
приду. Здесь? Да, здесь! А почему бы и нет?
придала ей силы, она поднялась на ноги и стала перед ним, прислонившись к
стене и пытаясь изобразить на своем лице презрительный гнев.
кричала она и тыкала в него рукой, в которой за шнурок держала жалкий
остаток шляпки, не то исходя лютой злобой, не то силясь исполнить какую-то
воинственную пляску. - Сойди-ка с кровати! - Стивен сидел на краю постели,
спрятав лицо в ладони. - Сойди, это моя кровать, моя!
открывая липа, посторонился и прошел в дальний угол комнаты. Она тяжело
упала на постель и тотчас захрапела. Он опустился на кресло и просидел не
шевелясь всю ночь. Только раз он поднялся и набросил на нее одеяло - словно
мало было одних его рук, чтобы заслониться от нее, даже впотьмах.
ГЛАВА XI
озарил огромные змеи дыма, ползущие над Кокстауном. Стук деревянных подошв
по мостовой, торопливый звон колоколов - и все грузные слоны, начищенные и
смазанные, уже снова в припадке тихого помешательства делали свое тяжкое,
однообразное дело.
спокойно. Как непохож был он и все, кто трудился вместе с ним в этой чащобе
ткацких станков, на гремучую, трескучую, неугомонную машину, у которой он
стоял! Не бойтесь, добрые люди с опасливым складом ума, - никогда художество
не предаст забвению природу. Поставьте рядом, где угодно, и сравните
созданное богом и созданное человеком, и первое, будь то даже всего-навсего
кучка очень скромных рабочих рук, неизмеримо превзойдет достоинством второе.
лошадиных сил. Известно с точностью до силы в один фунт, чего можно ожидать
от машины; но вся армия счетчиков, выводящих цифры государственного долю, не
скажет мне, какова сила добра или зла, любви или ненависти, патриотизма или
недовольства, добродетели, выродившейся в порок, или порока, переродившегося
в добродетель, на какую способна, в любую минуту, душа хотя бы одного из
молчаливых слуг машины с непроницаемым лицом и мерными движениями. В машине
нет тайн; в каждом, самом ничтожном из них, заключена глубочайшая тайна - на
веки веков. Не приберечь ли нам математические вычисления для предметов
неодушевленных, и не, управлять ли этими грозными неведомыми величинами с
помощью других средств?
Черепнин Владимир
Круз Андрей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия
Березин Федор