А на следующий день - хотите верьте, хотите нет - Красавчика перевели в
Крысоловку - крепость на острове прямо напротив Сен-Жюльена. Ее как раз
видно с верхней площадки маяка. Каждое воскресенье, прихватив с собой
одолженный у подружки театральный бинокль, я карабкалась вверх по винтовой
лестнице - ровно двести двадцать ступеней. Я мало что разглядела: каменные
стены и черные дыры, но это все же лучше, чем ничего. А по пятницам,
вечером, я вместе с Джитсу отправлялась в гавань - посмотреть, как отчалит
лодка, доставлявшая в крепость еду и ивовые прутья. Да, моего херувимчика
заставили плести корзины. Я не раз пыталась подкупить охранников, чтобы
передали посылку, но никто из них не согласился.
Мне удалось увидеть Красавчика лишь один-единственный раз, и я тогда не
знала, что он окажется последним. Удалось это, как всегда, благодаря
Мадам. Она переговорила с одним молодым офицером в штатском - он был
знаком с племянником одного генерала, а этот генерал, пользовавшийся
доверием у коменданта крепости в чине капитана, потерял сон из-за одной
местной красотки, промотавшей все деньги своего муженька, торговца
кожаными изделиями, в казино Руайана. Я дала ей тогда пять тысяч франков,
чтобы она расплатилась с долгами. Спустя несколько дней, когда мы, накинув
пеньюары, сидели на кухне и полдничали, Мадам, тяжело вздыхая, подала мне
пропуск. Она совсем не одобряла безумств, которые я творила ради своего
Красавчика.
К тому времени я не видела его целых два года. Мне было тогда
девятнадцать. Пока мы плыли к крепости - а плыли мы минут сорок пять, - я
все стояла на носу лодки, не замечая летевших вокруг брызг. Одета я была
во все черное, будто вдова.
Мы встретились в большом зарешеченном коридоре. Его ввели, мы сели на
стулья по разные стороны перегородки. Я ожидала увидеть скелет, но
Красавчик ничуть не изменился - вернее, даже округлился и разрумянился.
Впрочем, он сказал, что кормят здесь хорошо и что он лизал сапоги всем
подряд ради добавки, - в общем, эту тему можно закрыть. Его обрили наголо,
и я сказала, что так он выглядит еще солиднее, но он раздраженно заметил,
что и эту тему можно закрыть: убыток он возмещает завивкой шевелюры на
своей штуковине.
На свидание нам отвели двадцать минут с правом дважды поцеловаться. Но
он этим правом не спешил воспользоваться. Он вообще едва смотрел на меня,
усиленно надзирая за своим надзирателем, находившимся в десяти шагах от
нас. Наклонившись вперед, Красавчик говорил со мной заговорщицким шепотом,
судорожно торопясь уложиться в убегавшие минуты. Я тоже наклонилась
вперед, прижавшись лбом к решетке, но половину сказанного так и не
расслышала.
Он прекрасно понял, что я не в восторге от его деятельности.
- Блин, да говорю же тебе, что я не виноват! - шептал он. - Ну ты же
меня знаешь: все ляльки и так мои - только свистну. Да на кой мне нужно
было ее силой брать?
- А меня ты разве не силой взял - в первый-то раз? - напомнила я.
- Тебя - другое дело. Тебя я по любви, - ответил он.
Тут я, само собой, размякла и клюнула на его треп. В общем, началась
старая песня: "Вкалывай, поняла? Вкалывай! Чтобы вылезти отсюда, нужны
бабки". Я не поняла, что он такое затеял, но спросить побоялась - еще,
чего доброго, охранник услышит. Впрочем, Красавчик сам объяснил:
- Ты только зашибай монету, остальное - моя забота. Когда понадобится,
дам знать.
Мне настойчиво советовали не тянуться к нему через перегородку до конца
свидания, но, поскольку оно кончилось во всех смыслах, я положила свою
руку на его, сделав знак глазами: мол, можешь на меня рассчитывать.
Он удалился тем же коридором, каким пришел, так и не поцеловав меня.
Все ясно: он теперь думает только о себе, и даже если вылезет из этой
крысиной дыры, как прежде у нас уже не будет, и сама я не прежняя.
Разошлись наши дорожки. На обратном пути в гавань я, откинув вуалетку,
подставила лицо всем ветрам. Нет, мне даже не было горько. Только немного
пусто на душе.
Ошибается, однако, кто думает, что я, охладев, решила бросить свою
любовь в беде. Я не какая-нибудь там вертихвостка. Тем же вечером я, надев
длинное платье цвета слоновой кости, с вырезом на спине до самой развилки
на заду, уложив волосы локонами а-ля Грета Гарбо, обвесившись всей своей
бижутерией и убийственно накрасив губы, спустилась в зал "Червонной дамы",
где под сверкающими хрустальными люстрами превратилась в старую добрую
Белинду, по случаю чего Мадам предложила выпить шампанского.
Последующие четыре года начиная с того вечера я без устали трудилась
каждую ночь, отдавая себя без остатка, и экономила на всем, лишь бы
собрать на побег Красавчику. Правда, вспоминая о нем все реже и реже, я
дошла до того, что влюбилась в другого и кайфовала в его объятиях, но я
никогда - да покарает меня огнем, если я вру. Пресвятая Дева, которая
простила меня однажды, - никогда не забывала о данном ей обещании.
Я наряжалась как принцесса меня окружали страстные обожатели и
роскошь меня не касалась мирская суета, я была так счастлива в эти годы,
а дни летели до того похожие один на другой, что все воспоминания
перемешались. Помнится парусник в океане - бело-голубой треугольник, я
наблюдала за ним с балкона комнаты. А еще бал-маскарад. И чарльстончик:
"До прихода мамочки - ни-ни!". Дикий хохот на кухне во время традиционных
полдников. И путешествие в поезде в Баньоле, к умирающей Демоне. Я тогда
опоздала. Париж, вечер, огни ярмарки. Еще поездка в Кассис - это около
Марселя - на восемь дней с одним судовладельцем. Мадам пожелала взять меня
с собой в качестве компаньонки. А еще розыгрыши с двойняшками - Ванессой и
Савенной из "Червонной дамы", когда их еще не научились различать.
Каникулы за казенный счет. Война в Испании. Маяк, куда я больше не
поднималась.
И вот однажды утром Джитсу обнаружил в почтовом ящике у ворот письмо
без штемпеля. Адресованное мне.
В нем говорилось:
"Мадемуазель!
Я должен передать вам важное известие от одного человека. От кого -
сами знаете. Нужно тридцать тысяч. Сможете больше - еще лучше. Жду вас
сегодня вечером, в семь, у шлюзов канала Мено. Я буду сидеть с удочкой, в
красной косынке на шее.
Привет".
Мадам отправилась за моими деньгами - она хранила их в банке - ближе к
вечеру. Я могла бы больше, но она предупредила:
- Дашь этой гниде хоть на сантим больше, выплачу все, но тогда собирай
чемоданы.
Происходило это в начале августа. Было еще совсем светло, когда Джитсу
повез меня в нашем служебном "шенаре" к шлюзам. Тип в красной косынке,
свесив ноги, сидел на берегу канала в полном одиночестве: в руках длинная
удочка. "Рыбак", не вставая, велел мне положить деньги - я их в газету
завернула - в корзину для рыбы. Но я деньги сразу не выложила. Взгляд у
него был настороженный, зажатый в зубах окурок трясся - можно подумать,
этот тип увидел страшную угрозу для себя.
- Я три года сидел вместе с Красавчиком и возвращаться туда не хотел
бы, - сказал он. А затем добавил: - Через несколько дней он рвет когти.
Когда сможет, встретится с вами, но будет это не скоро. Велел вам не
беспокоиться.
Я поинтересовалась, чем этот тип докажет, что прислан моим дружком и не
прикарманит денежки.
- Положили бы вы их куда я просил, так давно бы уже убедились, -
ответил он.
На дне корзины для рыбы не было и намека на рыбу, зато лежала сложенная
вчетверо пачка из-под дешевых сигарет. Вот что написал на ней Красавчик:
"Жожа!
Если увидеться больше не суждено, помни, что твой Эмиль счастлив в
дальних краях благодаря тебе. Смотри не проболтайся, потому что, если я
влипну, мои ребята тебя прибьют. Это я тебе обещаю".
"Что ж, в конце концов так даже лучше", - подумала я. Напиши он
что-нибудь менее хамское, я бы тогда пластом легла, чтобы еще больше ему
помочь - уж я себя знаю. А так, выходит, меня бросили. Я разорвала его
бумажку, стараясь касаться ее как можно меньше, и выбросила обрывки в
воду.
БЕЛИНДА (3)
Все, что я рассказала - словом, история моей жизни до нового поворота в
судьбе, - завершилось в пятницу. А в следующую пятницу, ближе к вечеру,
сирены в крепости завыли так, что даже у нас слышно было. Особенно с моего
балкона.
Я послала одну свою подружку разузнать, что случилось. В жилах этой
голубоглазой блондинки текла кровь русских царей - по материнской линии. А
по отцовской ей достался акцент обитателей Монмартра. По крайней мере в
главном. Временами славянская кровь воевала с кровью викингов, а в
парижанке сквозила Овернь, но до полного финиша дело не доходило. Подружку
мою звали Мишу, для клиентов она была Ниночка. Мишу вернулась очень скоро,
разузнав главное: по городу, на потеху жителям, рыскали солдаты - из
Крысоловки сбежал заключенный. Кто и как именно - неизвестно.
- Помяни мое слово - тебе его больше не увидеть, - сказала она мне,
выходя из комнаты.
- Ну и ладно, я от этой чумы теперь излечилась, - ответила я.