знала смысла таких манер, да и сама манера поведения во многом была ей
незнакома, но тем быстрее она поддалась очарованию. Она сразу поняла, сама
не зная как, что Миньон бандит, потому что бандит в ее понимании -это прежде
всего самец, у которого "стоит". Она потеряла голову, но было слишком
поздно. Ее округлые формы и мягкая женственность уже не производили
впечатления на Миньона, успевшего привыкнуть к жестким прикосновениям
напряженного члена. Рядом с женщинами он оставался инертным. Пропасть
страшила его. И все же он сделал некоторое усилие, чтобы преодолеть
отвращение и привязать к себе эту женщину ради ее денег. Он изображал
галантную предупредительность. Однако настал день, когда, не выдержав, он
признался, что любит одного -немного раньше он бы сказал мальчика, но теперь
он должен был говорить - мужчину, ведь Дивина -мужчина, - мужчину стало
быть. Дама оскорбилась и назвала его "гомиком". Миньон дал ей пощечину и
ушел.
он однажды снова пришел встречать свою даму на вокзал Сен-Лазар, куда та
каждый день приезжала из Версаля. Сен-Лазар -- это вокзал кинозвезд.
Нотр-Дам-де-Флер, еще и уже одетый в легкий, развевающийся, мягкий, до
безумия тонкий - как у призрака - костюм из серой фланели (костюм этот был
на нем в день преступления и будет в день смерти), пришел покупать билет до
Гавра. Уже выходя на платформу, он обронил свой толстый бумажник с двадцатью
"штуками". Он почувствовал, что бумажник упал, и обернулся как раз в тот
момент, когда его поднимал Миньон. Взглядом спокойным, но выражавшим некую
роковую неизбежность, Миньон внимательно рассматривал находку, ведь, хотя он
и был настоящим вором, но тем не менее, не знал, как себя вести в такой
непривычной ситуации, и копировал поведение чикагских или марсельских
гангстеров. Это небольшое наблюдение позволит нам, кроме всего прочего,
понять, какую роль играет воображение в жизни мелкого воришки, но, в первую
очередь благодаря ему, я лишний раз хочу дать понять всем, что собираюсь
окружить себя лишь бездельниками, то есть личностями, ничем не выдающимися,
лишенными героизма и, следовательно, благородства. Мои любимые герои - из
тех, кого бы вы назвали: низкосортные подонки.
остальное протянул ошеломленному Нотр-Даму. Они подружились.
нравится. Можете допустить, что они почувствовали голос крови или что
влюбились друг в друга с первого взгляда, или что Миньон по неопровержимым и
невидимым для простого глаза приметав разоблачает грабителя... Вообразите
себе самые дикие и невероятные вещи. Заставьте замереть всю их тайную
сущность, когда они столкнутся в перепалке на арго. Соедините их вдруг в
объятиях или в братском поцелуе. Делайте, что вам угодно.
сказать, он лишь процедил сквозь зубы: "Без глупостей, приятель." Нотр-Дам
был в бешенстве. Но что поделаешь? Близко знакомый с законами, царящими в
районе площадей Пигаль и Бланш, он знал, что не следует особенно
хорохориться перед настоящим "котом". А у Миньона были налицо все внешние
признаки "кота". "Не стоит выступать", - подумал Нотр-Дам. Итак, он потерял
свой бумажник, и это увидел Миньон. Вот продолжение: Миньон отвел Нотр-Дама
сначала к портному, потом к сапожнику и, наконец, к шляпнику. Там он заказал
для них обоих все те мелочи, которые делают мужчину сильным и неотразимо
привлекательным: замшевый ремень, мягкую шляпу, шотландский галстук и тому
подобное. Потом они сняли номер в отеле на улице Ваграм. Ваграм - бой,
выигранный боксерами!
Елисейским полям все теснее сближали их. Они спорили о женских ногах.
тонкостью. Их ничто не тревожило. Легко и непринужденно они скользили по
илистому дну поэзии. Сорванцы, которых озолотила судьба, и для меня было
столь же занятно отдать им это золото, как и выслушивать какого-нибудь
американского проходимца, который о, чудо! произносит слово "доллар" и
говорит по-английски. Усталые, они возвращались в отель и подолгу сидели в
больших кожаных креслах в холле. Уже тогда их близость начинала
разрабатывать свою алхимию. Торжественная мраморная лестница вела в
коридоры, устланные красными коврами. По ним проходили, храня безмолвие.
Как-то раз во время большой мессы в церкви Мадлен, глядя на ступающих по
ковру священников, при молчавшем органе, Миньон почувствовал, что его
тревожит уже один вид этого таинства, глухого и слепого: эти шаги по ковру
он узнавал теперь в отеле и, медленно ступая по пушистому ворсу ковра, он
думает на своем воровском языке: "В этом, возможно, что-то есть". Ибо речь
идет о нижних мессах [19] в глубине коридоров больших отелей, где красное
дерево и мрамор зажигают и задувают свечи. Панихида и свадебная служба
вместе, в течение всего года, тайно свершаются здесь. Здесь передвигаются,
словно тени. Стоит ли говорить, что моя восторженная душа вора не упустит ни
малейшей возможности, чтобы ощутить это восхитительное состояние?
Чувствовать, как летишь на кончиках пальцев, хотя подошва ставится плашмя!
Даже здесь, во Френе, несмотря на математически точную прочность стен,
длинные и вонючие тюремные коридоры, которые сами себя кусают за хвост,
возвращают в меня душу гостиничной крысы [20] , которой мне хочется быть.
шляпы, пили портвейн, курили "Кравен" и гаванские сигары. Суетился молодой
лакей. Приятели казались себе персонажами из какого-нибудь фильма. Соединив
в мечте свои поступки, Миньон и Нотр-Дам незаметно для самих себя шли к
братской дружбе. Мне стоит многих усилий, чтобы удержаться и не сблизить их
еще сильнее, не сделать так, чтобы Миньон одним движением бедра, с полнейшей
и бессознательной невинностью и теряя голову от ощущения счастья, глубоко
погрузил свой тяжелый гладкий член, блестящий и теплый, как колонна на
солнце, в раскрытый в форме буквы "О" рот подростка-убийцы, уничтоженного
чувством благодарности!
какой бы суровой я ее ни изобразил, всегда будет неприметно омрачаться тем,
что еще могло бы произойти, но не произойдет благодаря мне.
рассказал о Дивине. Тогда Нотр-Дам сообщил, что его зовут Нотр-Дам-де-Флер.
Им обоим понадобилась редкая уступчивость, чтобы без особых потерь выбраться
из капканов, расставленных перед их чувством уважения друг к другу. В этой
ситуации Миньон проявил всю свою обворожительную деликатность.
исповедь. Речь шла об убийстве.
В нем боролись страх оказаться сообщником, дружеская привязанность к этому
мальчику и желание, даже страсть, донести. Оставалось только узнать кличку.
Наконец, понемногу дело дошло и до этого. Пока произносилось тайное имя,
было так тяжко наблюдать за тем, как извивается удивительный красавец
убийца, как неподвижные и отвратительные кольца мраморных змей на его спящем
лице приходят в движение; и Миньон осознал тяжесть признания настолько
глубоко, что спросил самого себя: а не блеванет ли сейчас Нотр-Дам? Он взял
обеими руками свесившуюся с дивана руку ребенка.
Глазами он вытягивал признание.
друга. Улыбка застыла на его губах: он чувствовал, что малейшее проявление
эмоций с его стороны, малейший знак, даже вздох, могут все разрушить...
Тогда бы Нотр-Дам-де-Флер "сломался".
смущенного открывшегося убийцы возник и засветился в сиянии славы алтарь, на
котором, утопая в розах, возлежала женщина, сотканная из света и плоти.
сам убийца. Миньон притянул его к себе, чтобы крепче обнять. Мне так хочется
представить их совсем в других позах, если бы мои видения еще подчинялись
моей воле: но днем все нарушается переживаниями, связанными с моим
процессом; а вечером, перед сном, реальные предметы и впечатления дня
потихоньку покидают мою душу, оставляя меня на краю сна, в полном
одиночестве, словно заплутавшегося в бурю путника посреди песчаной равнины.
Миньон, Дивина, Нотр-Дам стремглав убегают от меня, унося с собой утешение,
которое дает их существование во мне, и они не довольствуются только лишь
бегством, они уничтожают себя, растворяются в ужасной непрочности моих
видений или, лучше, моего сна и становятся моим сном; они расплавляются в
самом веществе моего сна, они составляют его. В тишине я зову на помощь,
машу обеими руками моей души, еще более немыми, чем водоросли, но я
призываю, конечно же, не какого-то друга, твердо стоящего на земле, а некую
кристаллизацию нежности, которая кажется столь прочной, что заставляет меня
верить в ее вечность.
сновидение, которое проникнет сквозь тьму камер, тьму проклятых, падших душ,
рты надзирателей и груди судей, в конце которого меня мучительно медленно
заглатывает гигантский крокодил, состоящий из сгустков зловонного тюремного
воздуха. Это страх суда.
судейскую мантию, и тяжесть моей участи.
называется, из сил, днями и ночами бились, распутывая загадку, которую я им
загадал! Я уже считал дело прекращенным, в то время как они продолжали
искать, занимаясь расследованием так, что я об этом ничего не знал. Они
трудились над делом Жене, шли по фосфоресцирующим следам поступков Жене,
трудились надо мной во мраке.
культа! Как только я начинаю это занятие, грязное и противоестественное
превращение путает всю правду. Я становлюсь само поклонение. Внешние
признаки моих желаний лишь указывают на то, как далеко я ушел из этого мира.
Адамов Григорий
Корнев Павел
Самойлова Елена
Василенко Иван
Юрьев Сергей
Посняков Андрей