глины, из которого торчали заячьи уши, и не понимал, почему я волнуюсь...
Сковородникова, вот что это такое! Это были лясы, только не из дерева, а
из глины. Не знаю почему, но это открытие обрадовало меня. Я заснул
веселый. Я как будто надеялся, что лясы спасут меня. Помогут выйти отсюда,
помогут найти Петьку, помогут мне вернуться домой, а ему добраться до
Туркестана. Помогут сестре в приюте, Петькиному дяде на фронте, помогут
всем, кто бродит ночью по улицам в холодной и голодной Москве. Так я
молился - не богу, нет! Жабе, коню и зайцу, которые сушились на окне,
прикрытые кусочками газеты.
идолопоклонником и навсегда уверовал бы в жабу, коня и зайца. Они помогли
мне!
образования, и распределитель был уничтожен отныне и на веки веков.
домам. В просторном зале мастерской живописи и ваяния остались только
греческие боги - Аполлон, Геркулес и Диана.
юноша, которого все называли просто Шура. - Посмотрите-ка, Иван Андреевич,
какая скульптура!
стал изучать лясы.
Интересно. Это кто сделал? Ты?
натерпелся за эти месяцы холодной уличной жизни, потому что у меня вдруг
перекосилось лицо и отовсюду потекло - из глаз и из носу.
Иван Андреевич, а?
подоконник моего зайца.
Григорьев Александр, хочешь к Николаю Антонычу?
Сколько лет?
в длинной полутемной комнате-коридоре и ушла, сказав, что сейчас вернется.
Я был в раздевалке. Пустые вешалки, похожие на тощих людей с рогами,
стояли в открытых шкафах. Вдоль стены двери и двери. Одна была стеклянная.
Впервые после Энска я увидел себя. Вот так вид! Бледный мальчик с круглой
стриженой головой уныло смотрел на меня, очень маленький, гораздо меньше,
чем я думал. Острый нос, обтянутый рот. Меня оттирали пемзой в
наробразовской бане, но кое-где еще остались темные пятна. Длинную
форменную тужурку можно было обернуть вокруг меня еще раз, длинные штаны
болтались вокруг сапог.
бледный человек, лысеющий, с зачесанными назад редкими волосами. Во рту у
него блестел золотой зуб, и я по своей глупой привычке, как уставился на
этот зуб, так и смотрел на него не отрываясь Мы довольно долго ждали:
Николай Антоныч был занят. Он разговаривал с ребятами лет по шестнадцати,
обступившими его со всех сторон и что-то толковавшими наперебой. Он слушал
их, шевеля толстыми пальцами, напоминавшими мне каких-то волосатых
гусениц, кажется, капустниц. Он был нетороплив, снисходителен, важен...
говори хоть ты. Он встал и обнял за плечи мальчика в очках, черного,
курчавого, румяного, с черным пухом на щеках и пол носом.
протестуем против реального училища Лядова. Мы решили идти в тринадцатое
объединение и протестовать. Какая же это коммуна, если норму оставили, а
членов прибавили? Кораблев говорит, что это борьба за кашу. А мы считаем,
что дело в принципе. Если мы - коммуна, мы сами должны решать, принимаем
мы новых членов или не принимаем. Реальное училище Лядова мы не принимаем.
Уж лучше, если на то пошло, мы возьмем женскую гимназию Бржозовской. Он
говорил так пылко, что только на одну секунду остановился, когда все
засмеялись.
вопрос был поставлен на школьном совете.
нам.
Николай Антоныч.
спрашивали, кто да откуда.
обороте моей бумаги из Наробраза. - А не убежишь?
ожидавший конца нашего объяснения, быстро говорил что-то, а Николай
Антоныч, не слушая, задумчиво глядел мне вслед. О чем он думал? Уж, верно,
не о том, что сама судьба явилась к нему в этот день в образе заморыша с
темными пятнами на голове, в болтающихся сапогах, в форменной курточке, из
которой торчала худая шея.
свиданья, только меня и видели в детском доме! Но вышло иначе. Я никуда не
удрал. Меня удержали чтения...
что мы в первой группе, хотя по возрасту кое-кому пора уже было учиться в
шестой. Старенькая преподавательница Серафима Петровна, приходившая в
школу с дорожным мешком за плечами, учила нас... Право, мне даже трудно
объяснить, чему она нас учила.
естествознание и русский. На уроке естествознания утка изучалась как утка
какие у нее крылышки, какие лапки, как она плавает и так далее. На уроке
географии та же утка изучалась как житель земного шара: нужно было на
карте показать, где она живет и где ее нет. На русском Серафима Петровна
учила нас писать "у-т-к-а" и читала что-нибудь об утках из Брема.
Мимоходом она сообщала нам, что по-немецки утка так-то, а по-французски
так-то. Кажется, это называлось тогда "комплексным методом". В общем, все
выходило "мимоходом". Очень может быть, что Серафима Петровна что-нибудь
перепутала в этом методе. Она была старенькая и носила на груди
перламутровые часики, приколотые булавкой, так что мы, отвечая, всегда
смотрели, который час.
сестрице Аленушке и братце Иванушке.
отворись!" Я был очень огорчен, прочтя через много лет в новом переводе
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Куликов Роман