Чтение 14–й страницы книги ~Роман с героиней~

революционера остались Медведичовскими. Что стало с ними?..

Более пятидесяти Медведичей, Овских, Медведичовских и Медведевых (если
быть точными, пятьдесят три) умещались в картотеке Сергея Михайловича и жили
в квадратиках на просторном листе миллиметровки, слегка обтрепанном на
сгибах и прилепленном теперь скотчем к стене в его номере на острове Родос.

Медведев понимал, что рискует: он начал роман, не закончив
исследования. Но как было не схватиться за него, если в одну прекрасную ночь
герои ожили, стали двигаться, говорить, назначать дамам свидания, вызывать
обидчиков на дуэль, стали любить и ненавидеть, воевать с Наполеоном и
Котовским, идти под расстрел и расстреливать... Надо было срочно
записывать... Да и кто скажет, когда исследования могут считаться
законченными?

И гуляла из документа в документ веселая история о сорока отбитых у
армии Наполеона маркитантках, которых командир летучего отряда Епифан
Медведич вывез в свое поместье и раздарил друзьям и начальству для
"применения в хозяйстве". Оставив, надо думать, расторопных иностранок и в
своем поместье? Целая переписка сложилась в военном ведомстве по этим
кудрявым пленницам и их скарбу, включавшему три подводы гардероба и два
трюмо орехового дерева. Как отмечалось в одном донесении, неволя для
маркитанток была вынужденной, но беспечальной, приняли их хорошо. Все сорок
мадам были освидетельствованы местным лекарем Егором Хлябой, признаны, за
некоторым исключением, пригодными для несения хозяйственных и иных
повинностей в военное время и определены к делу согласно их наклонностям и
умениям. И как сложились судьбы сорока маркитанток наполеоновской армии,
кого они народили в лесных белорусских поместьях? И не растут ли на его
обильном древе веточки от того веселого и шумного трофея? Ах, как чесались у
Медведева руки заняться историей маркитанток вплотную! Но видит око, да зуб
неймет -- всему свое время: архивные находки являются не каждый день и даже
не каждый месяц.

...Медведев предпринимал отчаянные попытки сдвинуть повозку романа
дальше -- курил, стоя у темного окна, выходил среди ночи на террасу,
возвращался, стараясь неслышно закрывать двери, торопливо листал
исторические справочники в надежде схватить интересный факт и воодушевиться
его развитием, пробирался на кухню и варил себе кофе, лежал, погасив свет,
ожидая, когда придет смачная фраза или явится картинка, но язык словно
онемел, воображение уснуло, и он вставал, щелкал выключателем, мрачно
смотрел на разложенные повсюду книги, бумаги, документы, снова курил, снова
выходил на улицу, стукал кулаком по мраморному ограждению террасы,
вглядывался в темноту моря, обзывал себя последними словами, пытался увидеть
хоть краешек следующего эпизода, но тщетно: предки словно объявили своему
летописцу бойкот.

Медведев догадывался, точнее, знал, откуда такое сопротивление
материала... Знал, что, исчезни с его горизонта Оксана, прокрутись время
обратно на несколько дней и пойди он тогда прямиком в Центр, а не шебаршись,
как мальчишка, выглядывая Снежную Королеву, и не подстраивай с ней встречу
за столиком уличного кафе, все катилось бы сейчас отменно, только успевай
погонять и выбрасывать в мусорную корзину скончавшиеся авторучки.... Но что
проку корить себя за опрометчивые поступки! Он уже влип, вмазался, делает
потуги сыграть новую литературную партию -- написать рассказ или даже
повесть на эмиграционном материале, он обманывает себя, что видит в Оксане
только героиню, но это же чушь -- он уже разглядел в ней интересную женщину,
играет с огнем, и гамбит этой партии уже разыгран, надо либо сдаваться и
вставать из-за стола, либо двигать фигуры в миттельшпиле, надеясь не на
выигрыш, а на пат. Да, да, надежда только на патовую ситуацию, когда фигуры
расположатся таким образом, что ходить станет некуда... А это и будет его
спасением, его выигрышем.

Под утро Медведеву снились сны -- цветные, акварельно-прозрачные и
тревожные. Держась за руки, они бежали с Настей по редкому лесу, выбежали на
залитую солнцем поляну -- он отчетливо видел васильки и ромашки под ногами,
потом Настя со смехом упала и оказалась в расстегнутом халатике -- он подсел
к ней и стал гладить по голове, она потянула его к себе, освобождаясь от
одежды, и вдруг он понял по ее лицу, что она ждала кого-то другого, думала,
что бежит с кем-то другим...

Потом он шел по железнодорожным путям, проложенным сквозь колосящуюся
рожь, и навстречу ему шла женщина с голубыми глазами, они сближались
быстро... Женщина остановилась в нескольких шагах, замер и он, увидев ее
выставленную вперед руку с перстнями. "Не подходи!" -- сказала женщина. Она
с угрозой повертела головой в платке: "Не подходи!..." На плечо женщины
опустилась большая птица с голубыми крыльями и белыми незрячими глазами...
Женщина вновь тревожно посигналила рукой: "Нельзя!" -- и исчезла вместе с
птицей. На него мчался паровоз, заслоняя небо и истошно гудя... Он прыгнул в
сторону и покатился, сминая рожь и ушибаясь локтями...

Глава 5

Медведев проснулся, с трудом разлепил глаза, понял, что рука занемела,
и стал трясти ее и баюкать, ощущая, как мелкие противные иголочки отступают
и пальцы начинают вяло сжиматься.

Он встал, походил по номеру, потирая руками лицо и зевая, принял душ,
побрился и подошел к открытому окну. Картины снов еще тянули душу
беспокойством, наводили на неприятные мысли -- как ведет себя Настя, что за
мерзкая птица сидела на плече у женщины и на кого эта женщина похожа, но чем
дольше Медведев смотрел на веселое, залитое солнцем море, на ясное голубое
небо, тем смазаннее становились недавние видения, быстрее уходила тревога.

Стоя у окна, он прочитал утренние молитвы. "Господи, дай мне разум и
душевный покой принять все, чего я не в силах изменить, мужество изменить
то, что могу, и мудрость отличить одно от другого", "Ангел Божий, святой мой
хранитель, ты меня сегодня сохрани и вразуми..."

"Ну где, спрашивается, был ангел-хранитель в тот вечер, -- подумал
Медведев и сам себе ответил: -- Чудны дела твои, Господи..."

Он делал разминку, пил кофе, ходил отправлять факс в угловое помещение
офиса, где сидела за компьютером милая Елена и щелкал калькулятором пухлый
лохматый Спирос, снова пил кофе -- теперь в компании с Джорджем на террасе
-- и думал о том, что патовая ситуация с Барби, Снежной Королевой, Оксаной
может возникнуть сама, если Оксана обзаведется кавалером и на доске
возникнет новая фигура, быть может, она уже возникла -- телефон молчал, или
ситуацию пата надо создать собственными ходами: забиться в угол, разменять
фигуры прогулок на уединение письменного стола, пожертвовать ферзя
прекрасных разговоров, сдать коней совместных купаний, сидеть за оградой из
пешек ежедневных дел и писать, писать, писать... Пусть дни тихо катятся к
дате отлета, играть партию на двух досках он не в состоянии -- проиграешь
обе, надо выбирать: или предки, или Оксана со своей мамой, Матвеичем,
братом...

Конечно, предки! Курортное щекотание нервов мелькнет и растает -- в
романе восстанут из небытия предки, они будут жить...

Время шло к полудню, величественный остров уже успел потрудиться, и
теперь его одолевал зной высоко стоящего солнца, ему хотелось отдыха,
тишины, спокойствия, он готовился слегка подремать, пережидая солнцепек и
жаркий ветер.

Медведев не спеша поднялся на смотровую площадку чуть выше Центра и
огляделся. Вдали виднелись желтые зубчатые стены крепости крестоносцев,
зеленели пальмы во дворце Великого Магистра; в гавани Мандраки, где много
веков назад стоял бронзовый Колосс Родосский, белели мачты парусников...
Зеленый порывистый ветерок надувал рубашку теплом.

Оксана сказала, что ему идут голубые рубашки... Тянутся минуты и часы,
но жизнь неумолимо сокращается, ему уже сорок пять, не время дурить, камни
надо собирать, а не разбрасывать, он должен расставить все точки над "i",
через несколько дней рай кончится, и он окунется в слякотные улицы Питера,
будет жалеть, что так бездарно распорядился отпуском... Настя ездит на
работу, толкается в метро, кормит сына, собаку, волнуется за него, в
издательстве ждут шефа, зам паникует по поводу финансирования, все уверены,
что он пишет роман, а он, как юный паж или придворный биограф, сопровождает
бизнес-леди и слушает ее рассказы. Нет, это настоящее разгильдяйство, надо
что-то придумать...

"Я сходил на кухню, выпил кофе, поднялся в свою комнату, набрал номер
гостиницы и попросил у телефонистки "сикс-зеро-эйт".

Я сказал Оксане, что хочу объясниться и расставить точки над "i", чтобы
не было недомолвок. И чтобы не длить двусмысленности ситуации. Что, не
мешкая, и сделал. Я сказал, что она милая, привлекательная женщина, мне с
ней интересно, я даже собрался писать рассказ или повесть о ее судьбе. Я
готов иногда прогуляться, поболтать, послушать ее рассказы, рассказать
самому... Но давай договоримся сразу: я не хочу болтаться у тебя под ногами,
мешать твоим кавалерам, я за тобой не ухаживаю в привычном смысле этого
слова, я тебя не добиваюсь, ты мне ничем не обязана, мы ведем себя чисто
по-дружески... Я не буду тебе мешать и не буду ревновать -- встречайся, с
кем ты считаешь нужным, проводи время так, как ты хочешь. Ты приехала
отдохнуть, развлечься, погулять, а я приехал работать...

Еще попросил не обижаться на прямоту.

Она выслушала не перебивая, потом как-то иронично вздохнула и сказала,
что все правильно -- она не обижается, конечно, мне надо писать роман, она
не будет отнимать у меня время, все правильно... Она будет загорать на
пляже, есть фрукты, ей никто не нужен... Просто будем иногда вместе
проводить время -- если я смогу...

Еще она сказала, что ей просто приятно со мной общаться. Она видела на
фотографиях мою жену, чувствует, что я ее люблю, в том числе и из книги,
которую сейчас читает, и вовсе не намерена соблазнять меня и пускать в ход
свои женские чары. "Ты же видишь, как я себя сдержанно веду, -- сказала
Оксана. -- Пиши спокойно. Я тебя дергать не буду, не волнуйся. А кавалеры --