Чтение 14–й страницы книги ~Один год в Израиле~

-- Уверяю вас, здесь все нормально, -- сказал тогда Абрам, и рука его
плашмя легла на лист договора.

Он испытывал неловкость от нашей занудливости, ему нравился наш
квартирный маклер, и адвокат внушал симпатию. Абрам хотел, чтобы они видели
-- он с ними, он свой.

Маклер нам тоже нравился, но мы хотели знать...

-- Если бы это я тогда заключал договор, -- говорил Абрам, -- мы составили
бы его за десять минут. Мне все было ясно.

-- Возможно, через двадцать лет нам тоже потребуется только десять минут.

Абрам усмехается и качает головой. Он не желает нам еще двадцать лет не
иметь своего угла.

-- Когда я приехал сюда, я думал и воспринимал все точно так же, как и вы.
Я ведь тоже был из той страны. Я вас уверяю: через несколько лет вы будете
думать точно так же, как я. Вы станете израильтянами.

Он не просто говорит, он выделяет каждое слово, поддерживая его
энергичным жестом руки и вдалбливая в наши несмышленые головы.

-- Значит, вы уверяете, -- не унимаюсь я, -- что думаете и чувствуете, как
наш квартирный маклер.

-- Конечно. -- На этот раз "конечно" он произносит коротко и убежденно. И
встряхивает головой. И разводит руками, удивляясь моей непонятливости.

Мне хочется сказать Абраму:

-- Неправда.

Это был Йоси, лучший и честнейший из встретившихся нам маклеров, из тех,
о которых мы слышали. Но я уверена: маклер -- это не только профессия, это
способность души. Лучший и честнейший спокойно положил перед нами бумаги для
подписи -- почти что смертный приговор. Улыбался, поздравил, отдал ключи. Все
по закону, спокойно и честно. Честно ли? По закону. Все с добровольного
согласия сторон. Но нам-то просто некуда деться, и этот вариант наименее
тяжкий. Возможен и не летальный исход.

-- Что поделаешь? -- говорит Абрам. -- Работа. Говоришь -- работа? Но каждый
ли может быть горным спасателем, каждый ли -- палачом? А ты, ты бы мог стать
маклером? Ах, ты не знаешь? А я знаю: не смог бы. Ты весь, как натянутый
нерв. Тебе хочется думать и чувствовать, как они, но ты не можешь. Ведь тебя
самого обманули, провели, как доверчивого ребенка. Но ты не любишь об этом
говорить, я знаю.

-- Да, конечно, меня обманули, соглашается Абрам. Руки его при этом не
двигаются, а покорно лежат на коленях. Он не возмущается, не кипятится, как
обычно, доказывая что-то из области политики, а просто признает печальный
факт -- обманули. Бывает. Хотя расхлебывает этот обман уже который год, и
будет расхлебывать до самой смерти, теперь уже ничего не исправишь. Может,
Абрам уже отвозмущался по этому поводу, и до меня дошли не волны -- тихая
рябь.

Я никак не могу разобраться в механике начисления пенсии здесь, в
Израиле. Что-то откладываешь сам, что-то хозяин (если человек порядочный),
что-то потом выплачивает институт национального страхования. Сколько и как,
я еще не знаю, и как можно: -- хочу -- плачу, не хочу -- не плачу, тоже понять
не могу. Но вот с Абрамом такое было. Начальство кооператива, где, приехав в
Израиль, работал Абрам, а работал он тяжело и по двенадцать часов в день,
как и нынче олимы, не хотело платить и не платило. А Абрам об этом не знал.
И остался он, выйдя на пенсию, практически без пенсии. Хорошо, что Ира
работает.

-- И сейчас такое случается, -- мы пытаемся загнать Абрама в угол. Недавно
по радио, когда адвокат давал консультации, женщина-врач, рассказала, что
работает в частной клинике уже семь лет и вдруг обнаружила, что хозяин за
нее не платит.

-- Да, -- соглашается Абрам, -- бывает. Надо быть внимательным. -- Руки его
все еще покорно лежат на коленях.

-- Но ведь это все евреи. Надо ли их любить?

-- Что вы хотите? Люди несовершенны.

В доме у Абрама и Иры хорошо и приятно. И чай вкусен. И говорить
интересно. Но договориться невозможно -- у каждого свой угол зрения.

...Познакомились мы тоже случайно. Муж и Ирина шли по улице, впереди
торопливо поднималась в гору изящная немолодая женщина, видом и одеждой
похожая на только-только приехавших из Европы. Догнали, спросили, не говорит
ли она по-русски, и если говорит, то как пройти... По-русски она говорила
прекрасно, в разговор вступила охотно, расспросила, кто и откуда. Им было
чуть-чуть по пути, но "чуть-чуть" затянулось, они проболтали час, за это
время узнали друг о друге довольно много.

Теперь я понимаю, что свел нас отнюдь не случай. Закономерность
заключалась в том, что если мы нуждались в помощи сейчас или в будущем
ожидалась нужда в помощи, мы не могли не встретить Иру.

Тогда, правда, они разошлись, только обменявшись номерами телефонов.

-- Если что нужно, -- сказала Ира, -- звоните.

-- Мама, -- говорила мне с восторгом Ирина, когда вернулась домой. -- Какая
женщина! Она музыкант, преподает в музыкальной школе. Ты увидишь, вы с ней
подружитесь.

О дружбе не думалось, было не до того, да и слишком много друзей мы
оставили в стране исхода. Но вскоре нам понадобилась консультация, и муж
позвонил. Ира была приветлива, но сказала, что убегает на работу, а дома
будет ее муж, Абрам, он с удовольствием нам поможет. Муж застал Абрама за
чтением (это вообще был первый дом в нашем городе, где мы увидели книги).
Абрам отложил чтение, помог перевести принесенные мужем бумаги, объяснил,
что к чему, немного поговорили о политике.

Так бы, наверное, и тлело наше знакомство, но -- завыла первая сирена. Еще
она не успела отзвучать, раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке
незнакомый еще голос Иры:

-- По радио говорят: надо зайти в загерметизированную комнату и надеть
противогазы. И не волнуйтесь, все будет хорошо.

Потом она позвонила еще раз:

-- Можно снять противогазы, выйти из комнаты. Спокойной ночи.

В течение нескольких дней я слышала ее уже знакомый голос каждый вечер --
в начале и в конце тревоги.

-- Как? -- удивилась она. -- У вас нет приемника? Надо что-то придумать.

У них был старенький приемник, который почему-то молчал, они отдали его
нам. Володя заставил приемник работать, с тех пор мы сами узнавали о
тревоге. Но Ира все равно звонила:

-- Вы слышали -- уже отбой. Спокойной ночи. Если было не очень поздно и она
никуда не спешила, мы болтали по телефону. Она всегда успокаивала.

-- Ну, а сами-то вы волнуетесь? -- спросила я как-то.

-- Конечно. Но все равно все будет хорошо. Посмотрите, скоро война
закончится. Вы знаете, из Швейцарии приехал мой знакомый пастор -- молиться
за Израиль.

Она всегда рассказывала о разных олимах, своих подопечных.

-- Ой, извините, -- вдруг спохватывалась она посреди разговора. -- Мне надо
еще позвонить Н. -- Называлось очередное имя.

-- Вы говорили, ваш знакомый где-то работает. Может, можно туда устроить
П.? -- спрашивала она в другой раз. -- Я понимаю, это далеко и тяжело, но он
согласен на любую работу. Они ужасно нуждаются. Представляете, что
получилось. С ними приехала бабушка, которая получала пенсию, значит было
две корзины плюс пенсия. Бабушка вдруг умерла, и теперь у них совсем нет
денег: все пожирает квартира. Да, конечно, им нужна квартира подешевле,
может быть, вы знаете, я у всех спрашиваю. Но главное -- работа.

Я назвала ей место, где, кажется, олимов берут на работу. Она прервала
наш разговор, не закончив:

-- Сейчас я ему позвоню.

Некоторое время спустя она говорила мне о новом своем знакомом олиме:

-- Ах, вы не представляете, А. такой несчастный. У него столько проблем.
Он совсем раскис. Я ему говорю: так нельзя, надо добиваться, надо что-то
делать.

-- Ну, а если бы вы не нянчили его, как бы он жил?

-- Не знаю. Но все равно, я должна помочь. И она куда-то звонила, куда-то
бежала, куда-то мчалась. Уже давно закончилась Буря в пустыне, мы были
знакомы уже не только по телефону, и каждую нашу встречу я узнавала о ее
новых заботах.

-- Ну, и как? -- спрашивала я. -- Помогли?

-- Не все получается, -- сожалела Ира. -- Не все получается, как хочешь. Что
поделаешь?

-- Ира, когда вы успеваете? Пора бросать работу. Шутки Ира понимает, но
такие не поддерживает.

-- Да, тяжело, совсем нет времени. Я сегодня не играла, а когда я не
играю, у меня плохое настроение. Зато Абрам эту тему поддерживает охотно:

-- Что вы... Работать будем, пока упадем.

Сам он вышел на пенсию и служит при Ире личным шофером.

-- Мой министр, -- с доброй усмешкой над собой и над обстоятельствами
говорит о жене Абрам. Иногда скромнее: -- Мой начальник.

Надо везти Иру в Хайфу на концерт или в соседний городок в музыкальную
школу на урок, или в какое-то учреждение решать олимовские дела, он садится
за руль и едет.

-- А вы, -- спросила я у Абрама, -- почему не так соучастливы?

-- О! -- ответил он с усмешкой. -- Нам вполне хватает Ириного соучастия -- на
двоих. -- Помолчал немного, стал рассказывать. -- Раньше, когда большая алия
только начиналась, я встречал людей из Союза и можно было чем-то помочь --
объяснить, перевести с иврита на иврит, позвонить по телефону, -- я это
делал. Но решать проблемы за другого? Их решить вообще не так просто, а за
другого невозможно. Я не могу, мне это тяжело.

-- А Ире?

-- Ну -- Ире...

Мы жили тогда недалеко от Сохнута, они неожиданно зашли к нам днем. Ира
опустилась на стул, с жадностью выпила стакан холодной воды. У нее было
усталое, постаревшее лицо.