огня в темноте: станция Сен-Клер. Но Терезе больше уже ничего не надо
анализировать: она ринулась в зияющую пропасть преступления, и
преступление затянуло ее; что последовало за ним, Бернар знает так же
хорошо, как она сама; болезнь его внезапно вернулась, и Тереза ухаживала
за ним дни и ночи, хотя, казалось, сама выбилась из сил. Она не могла
тогда проглотить ни куска. Бернар даже уговаривал ее попробовать
полечиться каплями Фаулера, и она взяла рецепт у доктора Педмэ. Бедняга
доктор! Как он удивлялся, что Бернара рвет какой-то зеленоватой жидкостью.
И никогда бы он не поверил, что у больного может быть такое несоответствие
между пульсом и температурой; ему неоднократно случалось констатировать,
что при паратифе пульс может быть ровным, хотя больного сильно лихорадит,
но что означал этот частый пульс при температуре ниже нормальной?
Несомненно, инфекционный грипп. Грипп - этим все сказано.
врача, но ей не хотелось обижать доктора Педмэ, старого друга дома. К тому
же Тереза опасалась напугать Бернара. Однако в середине августа, после
особенно тревожного приступа, доктор Педмэ сам пожелал услышать мнение
одного из своих авторитетных коллег. По счастью, на следующий день
состояние Бернара улучшилось, через три недели уже говорили, что он
выздоравливает. "Ловко я отделался, - шутил Педмэ. - Вызвали бы светило
медицинского мира, и вся слава излечения досталась бы ему, а не мне".
окончательно вылечит осенняя охота на вяхирей. Терезе пришлось тогда
нелегко - острый ревматизм приковал тетю Клару к постели, и все пало на
молодую хозяйку: двое больных в доме, ребенок, не считая всяких хлопот и
дел, лежавших на тете Кларе. Тереза с большой охотой старалась заменить ее
в заботах о бедняках Аржелуза. Она обегала все фермы, заказала по рецептам
лекарства для заболевших, как это делала тетя Клара, заплатила за них из
своего кошелька. Ее не печалило, что ферма Вильмежа заперта. Она больше не
думала о Жане Азеведо, да и ни о ком другом. Она шла одиноко через туннель
в головокружительной темноте, она должна была идти, идти, не размышляя,
как животное, чтобы выбраться из черного мрака удушливого дыма, вырваться
на чистый воздух. Скорее! Скорее!
утром он проснулся, дрожа от озноба, а ноги у него онемели, ничего не
чувствовали. Что же за этим последовало? Господин де ла Трав вечером
привез из Бордо врача для консультации; осмотрев больного, тот долго
молчал. (Тереза держала в поднятой руке лампу, и жена Бальона вспоминала
потом, что хозяйка была бледна как смерть.) На скудно освещенной
лестничной площадке Педмэ, понизив голос, чтоб не услышала насторожившаяся
Тереза, рассказал своему коллеге, что аптекарь Даркей показал ему два
подделанных рецепта, подписанных, однако, им, доктором Педмэ; на одном
рецепте чья-то преступная рука добавила: "Капли Фаулера", а на другом
выписаны были довольно сильные дозы хлороформа, дигиталина и аконитина.
Бальон принес в аптеку эти рецепты вместе со многими другими. Даркей
встревожился, что отпустил ядовитые вещества, и на следующий день прибежал
к Педмэ... Да Бернар знает обо всем этом не хуже самой Терезы. Его тотчас
отправили в санитарной карете в Бордо, положили там в клинику, и с того
дня ему стало лучше. Тереза осталась в Аржелузе одна, но, каким бы
глубоким ни было ее одиночество, она слышала вокруг нараставший гул:
забившийся в нору зверь чуял, что приближается стая псов. Она изнемогла,
словно после неистового бега, словно бежала из последних сил и была совсем
уже у цели, уже протянула руку, как вдруг ее швырнули на землю, и она
упала как подкошенная.
обвинение. Все еще можно спасти. Педмэ согласился взять обратно жалобу,
поданную им в суд, заявив, будто уже не может сказать с уверенностью, что
один из рецептов не написан целиком его рукой. Что касается аконитина,
хлороформа и дигиталина, он, конечно, не мог прописать их в таких больших
дозах, но поскольку в крови больного не обнаружено ни малейших следов этих
веществ...
тети Клары. Им не хотелось зажигать лампу, и комнату освещали только
отблески огня, пылавшего в камине. Тереза говорила монотонно, как
школьница, вызубрившая урок (этот урок она вытвердила в долгие бессонные
ночи):
Аржелуза. И он сказал мне, что раз я посылаю кого-то в аптеку Даркея, то
он очень просит заказать там лекарства и по его рецепту - ему самому не
хочется показываться в аптеке, так как он должен Даркею деньги... Он не
сообщил мне ни своей фамилии, ли адреса - сказал, что сам придет ко мне за
лекарством...
чести! Придумай, несчастная, что-нибудь другое!..
подушках, тщетно прислушивалась и, чувствуя нависшую над Терезой
смертельную опасность, стонала: "Что он тебе говорит? Чего им от тебя
нужно? Тебе хотят сделать что-то плохое?"
а сама, как школьница на уроке катехизиса, монотонно твердила: "Мне
встретился на дороге человек. Было уже темно, так что я не разглядела его
лица, он не сказал мне, на какой ферме живет... Недавно вечером он
приходил за своим лекарством... К несчастью, никто в доме его не заметил".
9
Бальон сдавал ее билет, она обогнула здание вокзала и, лавируя между
штабелями досок, вышла на дорогу, где стоял шарабан.
встречи со знакомыми. Но вся история ее преступления, восстановленная в
памяти с таким трудом, рухнула, ничего не осталось от подготовленной
исповеди. Нет, ей нечего сказать в свою защиту, даже невозможно привести
какую-нибудь причину; проще всего - молчать или же только отвечать на
вопросы. Чего ей теперь бояться? Минует ночь, как все ночи, завтра взойдет
солнце; она уверена, что выбралась из беды, что бы дальше ни случилось. И
ничего не может случиться хуже того равнодушия, той отчужденности, которые
отделяют ее от всего мира, даже от нее самой. Да, смерть при жизни - она
ощущает в себе смерть, насколько может это ощущать живой человек.
низкие постройки которой походили на спящих животных, лежащих на земле.
Здесь, бывало, Анна всегда пугалась собаки, бросавшейся под колеса ее
велосипеда. Дальше заросли ольхи показывали, что там сырая ложбинка, где в
самые знойные дни прохлада овевала разгоревшиеся щеки подружек. Девочка на
велосипеде, ее сверкающие в улыбке белые зубы, ее шляпа с широкими полями,
защищавшими от солнца, треньканье велосипедного звонка и торжествующий
голос: "Смотри! Еду, не держась руками за руль!" - в душе Терезы еще жив
этот смутный образ, все, что она может найти в прошлом, на чем может
отдохнуть измученное сердце. И она машинально твердит под ритмическое
цоканье копыт старой лошади, трусившей рысцой: "Бесполезность моей жизни -
и ничтожность моей жизни - одиночество безмерное мое - безысходная моя
судьба". То единственное, чем все могло бы разрешиться, Бернар не сделает.
Ах, если бы он мог открыть ей объятия, ни о чем не спрашивая! Если б она
могла припасть головой к человеческой груди и заплакать, ощущая ее живое
тепло.
сидел Жан Азеведо. Подумать только, ведь она воображала в ту пору, что в
мире есть такое место, где все ее существо могло бы расцвести, - среди
людей, которые понимали бы ее, быть может, восхищались бы ею и дарили ей
свою любовь! Но одиночество привязалось к ней, как язвы к прокаженному.
"Никто не может ничего сделать для меня; никто не может ничего сделать
против меня".
слабый, вышел ей навстречу - ему, значит, не терпится узнать, чем все
кончилось в суде. Тереза приподнялась на сиденье и еще издали крикнула:
"Дело прекратили!" В ответ раздалась короткая реплика: "Это было
известно". Бернар помог старухе тетке взобраться в шарабан и разобрал
вожжи. Бальону велел дальше идти пешком. Тетя Клара сидела посередине,
между супругами. Пришлось кричать ей в самое ухо, что все уладилось
(впрочем, у нее было весьма смутное представление о случившейся драме).
Как обычно, глухая старуха начала говорить, говорить до потери дыхания,
заявила, что "у них всегда одна тактика, что это повторяется дело
Дрейфуса: "Клевещите, клевещите - всегда что-нибудь останется". Они
забрали силу, и республиканцы зря не держатся начеку. Как только этим
зверям вонючим дают поблажку, они на людей набрасываются..." Ее кудахтанье
избавляло супругов от необходимости разговаривать - они не обменялись ни
единым словом.
зажженной свечой в подсвечнике.
оставили, дорогая, чашку бульона и холодного цыпленка.
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер