осветительной ложе у самой сцены (мать упросила осветителя, чтоб он меня
пустил туда). Видно было все и слышно чудесно. Я сидел и не верил, что это
не сон, не сказка - все то, что я вижу собственными глазами. В последнем
действии, когда Виолетта умирает, я настолько увлекся, так поверил, что она
и вправду умирает, что вдруг возмутился недостойным, как мне казалось,
поведением Альфреда и Жермона. Женщина, можно сказать, кончается, а они,
мерзавцы, поют во весь голос. Не в силах сдержаться, я закричал: "Цыцте! Не
пойте! Она ж умирает. Разве можно!" Осветитель, который сидел возле меня,
даже со стула съехал от неожиданности. Хорошо, что оркестр в это время
звучал особенно мощно, а Жермон с Альфредом что есть силы тянули свои арии,
и никто не услышал моего щенячьего визга. Обошлось только тем, что
осветитель закатил мне хороший подзатыльник и выставил в коридор. Так я
"Травиаты" до конца тогда и не увидел. Но заболел театром на всю жизнь.
человек, по ее понятиям, это значит чиновник), ничего из этого не вышло. Не
прослужив и двух лет, я оставил "присутственные места", забросил на самый
высокий тополь Бибиковского бульвара свой чиновничий картуз с гербом и
нанялся в труппу Кручинина статистом, то есть артистом, который играет без
слов, в толпе, в массовках, и даже имени его в афишах не бывает... Было это
в театре Бергонье на Фундуклеевской улице. Теперь это улица Ленина, а театр
- имени Леси Украинки.
маковым цветом. Я всегда люблю слушать воспоминания старых людей о
прошедшем. И чем это объяснить, что рассказы даже про незначительные события
выходят у них интересно?.. Если бы это происходило сейчас, наверное, было бы
совсем не интересно.
годы в театре. Может быть, никто так серьезно не относился к своей работе,
как я. Никто так тщательно и столько времени не гримировался, как я. Никто
так не волновался перед выходом на сцену, как я. Хотя выходил я с толпой
всего на минуту, и ни одного слова не говорил, и зрители меня даже не
замечали. Но мне казалось, что все смотрят на меня. Потом дали мне сыграть
небольшую роль. Роль была малю-сенькая, с воробьиный нос. Я выходил и
отвечал: "Графиня нездорова и принять вас не может". Поворачивался и уходил.
И все. Но я был убежден, что в этих словах главная идея пьесы. И я
произносил их таким тоном, как будто возвещал о конце света. Впервые весь
зал смотрел на меня и слушал меня. Передать это чувство невозможно. Тем
более, что моими словами заканчивалось первое действие. Занавес опускался, и
в зале раздавались рукоплескания. Казалось, что аплодируют мне и только мне.
познакомились с настоящим артистом. С артистом, который играл на сцене и
снимался в кино.
столько впечатлений, что нужно быть дубовой чуркой, чтобы сразу заснуть.
друга. Я знаю, что его кусает. Его мысль какая-то кусает, не дает покоя.
говорит:
пойду.
я. - Ведь если все милиционеры в артисты пойдут... И Тарапунька, и ты...
Разведется тогда всяких преступников, как муравьев, прохода от них не будет.
Ты об этом подумал?
для этого талант... Во!
есть. Это точно. Думаешь, ты плохим бы артистом был? Еще бы каким!.. Все бы
зрители плакали!
все же время повторяет: "Вот артисты! Ну и артисты".
спорить. Я пробормотал что-то невнятное и замолк.
песни, аплодисменты. Не жизнь, а Первомайский праздник! И слава! Какая у
артистов слава!
какого-нибудь академика знаешь в лицо?.. Вот видишь! А Кадочникова знаешь,
Рыбникова знаешь, Баталова знаешь, Смоктуновского знаешь, Филиппова знаешь.
Да что там говорить! Киноартиста, который на экране всего один раз только и
мелькнул, знают все. Он идет по улице, и все пальцами на него - тыц! тыц!
тыц! А ты говоришь...
быть знаменитым артистом, и заснули. И приснился мне сон...
приключениями и фантастикой. И я люблю их рассказывать. Ява всегда просит:
"А расскажи-ка, что тебе снилось?" И я охотно рассказываю... Ява завидует
моим снам и говорит, что я во сне живу интересней, чем наяву, и было б для
меня, наверно, лучше, если бы я все время спал и не просыпался...
какой-то огромной царской шубе. И она почему-то воняет, как кобеняк деда
Саливона. На голове у меня золотая корона, в руках увесистая дубинка с
кругляшкой на конце - "скипетр" называется.
коровьи и бараньи морды. Тут и там, на местах зрителей, всюду сидят коровы,
овцы, бараны и прочий рогатый скот. И меня это нисколечко не удивляет. Как
будто так и нужно. В первом ряду сидит наша однорогая корова Манька, Явина
пятнистая Контрибуция, козел Жора и колхозный бык Петька. И я то и дело
незаметно (чтоб не видно было другим зрителям) моргаю им, как подмаргивает
артист своим родичам, которые пришли на спектакль.
умный и красивый... Наконец я кончил и склонил голову, ожидая аплодисментов.
А в зале гнетущая тишина. И вдруг я спохватываюсь: какие тут могут быть
аплодисменты, если у них, у моих зрителей, не руки, а копыта! А где вы
слышали, чтобы кто-то аплодировал копытами? Чего я, дурной, волнуюсь? Мои же
зрители просто не могут аплодировать. Они могут только мекать, бекать,
мукать. Но из уважения ко мне они этого не делают. Они молчат, выражая тем
самым восхищение моей игрой. Манька и Контрибуция растроганно вздыхают.
Козел Жора вытирает кончиком бороды глаза. А колхозный бык Петька, известный
хам и грубиян, плачет, как ребенок. Взволнованный, я встаю, но, вместо того
чтобы раскланяться, вдруг хлопаю на весь зал кнутом (у меня в руках уже не
скипетр, а кнут!). И зрители мои с гвалтом срываются с мест. Миг - ив зале
пусто. Никогошеньки. Одни стулья.
вот у меня ордер на твой арест. Товарищ царь, вы арестованы!" - И Ява
показывает мне какую-то бумажку.
Это же случайно".
Опять нарушаешь?!"
друзья".
какую-то дерюгу. И вот я связан, ничего не вижу, не могу шевельнуть ни рукой
ни ногой. Какая-то ниточка от дерюги щекочет мне лицо, а я не могу ее
отстранить. И это так нестерпимо, что хочется крикнуть, но крик застревает у
меня в горле, и... я просыпаюсь.
кончике моего носа и потирала от удовольствия передние лапки. Я сделал
губами - пфуй! - муха слетела, прожужжала где-то под потолком и села мне на
лоб... О сне нечего было и думать.
щеку ладонь и причмокивая губами, как младенец.
пальцем в бок.
подышать свежим утренним воздухом.