мерзостей за раз, что не могла привыкнуть даже к одной из них. Кажется, моя
мать не понимала, что только что объявила мне Апокалипсис.
Мне понадобилось время прежде, чем я произнесла хоть один звук.
- Мы не останемся здесь навсегда?
- Нет. Твой отец получит пост в другом месте.
- Где?
- Мы этого не знаем.
- Когда?
- Этого мы тоже не знаем.
- Нет. Я не уеду. Я не могу уехать.
- Ты больше не хочешь жить с нами?
- Хочу. Но вы тоже должны остаться.
- У нас нет на это права.
- Почему?
- Твой отец дипломат. Это его профессия.
- Ну и что?
- Он должен подчиняться Бельгии.
- Бельгия далеко. Она не сможет его наказать, если он не послушается.
Мать засмеялась. Я заплакала еще сильней.
- Это шутка, то, что ты мне сказала. Мы не уедем!
- Это не шутка. Однажды мы уедем.
- Я не хочу уезжать! Я должна жить здесь! Это моя страна! Это мой дом!
- Это не твоя страна!
- Это моя страна! Я умру, если уеду!
Я замотала головой, как сумасшедшая. Я была в море, почва ушла у меня
из-под ног, я барахталась, искала опору, почвы не было нигде, я больше не
нужна была миру.
- Нет, ты не умрешь.
На самом деле я уже умирала. Я только что узнала эту ужасную новость,
которую каждый человек однажды узнает: то, что ты любишь, ты потеряешь. "То,
что было тебе дано, будет у тебя отнято": именно так сформулировала я
катастрофу, которая станет лейтмотивом моего детства, юношества и
последующих перипетий. "То, что было тебе дано, будет у тебя отнято": вся
твоя жизнь пройдет в траурном ритме. Траур по любимой стране, горе, цветам,
дому, Нишио-сан и языку, на котором ты с ней говоришь. И это будет лишь
первый траур в веренице, продолжительности которой ты не представляешь.
Траур в полном смысле слова, потому что ты не обретешь ничего вновь, ничто
не возвратится тебе: тебя попытаются одурачить, как Бог дурачит Иова
"возвращая" ему другую жену, другой дом и других детей. Увы, ты не так
глупа, чтобы быть простофилей.
- Что я сделала плохого? - рыдала я.
- Ничего. Это не из-за тебя. Просто так есть.
Если бы по крайней мере я что-то сделала. Если бы только эта жестокость
была наказанием! Но нет. Это так, потому что так есть. Будь ты
отвратительной или нет, это ничего не меняет. "То, что было тебе дано, будет
у тебя отнято": таково правило.
В возрасте почти трех лет узнаешь, что однажды ты умрешь. Это не имеет
никакого значения: это будет так нескоро, словно этого вовсе не существует.
Только вот узнать в этом возрасте, что через год, два, три, ты будешь
изгнана из сада, даже не ослушавшись главных правил, это знание самое
жестокое и несправедливое, источник страданий и бесконечных тревог.
"То, что было тебе дано, будет у тебя отнято": и если бы ты только
знала, что однажды они будут иметь наглость увезти тебя!
Я взвыла от безнадежности.
В этот момент появились мой отец и Нишио-сан. Она подбежала и взяла
меня на руки.
- Успокойся, я остаюсь, я больше не уезжаю, я остаюсь с тобой, с этим
покончено.
Если бы она сказала мне это на четверть часа раньше, я бы запрыгала от
радости. Отныне же я знала, что это было всего лишь отсрочкой: драма
разразится позже. Плохое утешение.
Перед лицом этого будущего ограбления, есть только два вида возможного
поведения: или не привязываться к людям и вещам, дабы сделать разрыв менее
болезненным, или, наоборот, любить как можно сильнее, выложиться полностью -
"поскольку у нас не будет много времени, чтобы быть вместе, я дам тебе за
год столько любви, сколько я могла бы дать тебе за всю жизнь".
Таков был мой выбор: я заключила Нишио-сан в объятия и сжала ее тело
так сильно, насколько мне позволяли мои несуществующие силы. Это не помешало
мне еще надолго заплакать.
Кашима-сан прошла мимо и видела эту сцену: мое объятие и успокоенную и
смягчившуюся Нишио-сан. Она поняла, если не мое шпионство, то, по крайней
мере, ту не последнюю роль, которую я сыграла в этом деле.
Она сжала губы. Я увидела, как она кинула на меня взгляд полный
ненависти.
Мой отец немного успокоил меня: наш отъезд из Японии планировался через
два или три года. Два или три года для меня были равны целой жизни: страна,
где я родилась, будет со мной еще целую вечность. Это было горьким
утешением, как лекарства, которые смягчают боль, но не лечат болезнь. Я
предложила отцу сменить профессию. Он ответил мне, что карьера
канализационного рабочего не слишком привлекала его.
С этих пор я чувствовала себя торжественно. После обеда дня
трагического открытия Нишио-сан отвела меня на детскую площадку. Там я
провела час, исступленно прыгая по бортику песочницы, повторяя себе такие
слова:
"Ты должна запомнить! Ты должна запомнить!"
"Поскольку ты не будешь жить в Японии вечно, поскольку ты будешь
изгнана из сада, поскольку ты потеряешь Нишио-сан и гору, поскольку то, что
было тебе дано, будет у тебя отнято, ты должна запомнить эти сокровища.
Воспоминание имеет ту же власть, что и написанное: когда ты видишь слово
"кот", написанное в книге, его вид отличается от соседского кота, который
смотрел на тебя своими красивыми глазами. И, однако, видеть написанным это
слово доставляет тебе удовольствие сродни присутствию настоящего кота, его
золотистому взгляду, устремленному на тебя.
Память это то же самое. Твоя бабушка умерла, но воспоминание о ней
делает ее живой. Если тебе удастся запечатлеть сокровища твоего рая в твоем
мозгу, ты унесешь в своей голове если не их волшебную реальность, то, по
крайней мере, их могущество.
Отныне в твоей жизни будут сплошные коронации. Моменты, достойные
этого, будут облечены в мантию из горностая и коронованы в храме твоего
черепа. Твои эмоции станут твоими династиями".
Наступил, наконец, день моего трехлетия. Это был первый день рождения,
о котором я помню. Это событие показалось мне событием мирового масштаба.
Утром я проснулась, воображая, что Шукугава должна быть в праздничном
убранстве.
Я прыгнула в кровать моей сестры, еще спавшей, и растолкала ее:
- Я хочу, чтобы ты первая поздравила меня с днем рождения.
Мне казалось, что она почтет это за большую честь. Она пробурчала "с
днем рождения" и отвернулась с недовольным видом.
Я покинула эту неблагодарную и спустилась в кухню. Нишио-сан была
великолепна: она встала на колени перед ребенком-богом, которым была я, и
поздравила меня с моим подвигом. Она была права: достигнуть возраста трех
лет было доступно не всякому. Затем она распростерлась передо мной. Я
почувствовала глубокое удовлетворение.
Я спросила ее, придут ли жители деревни приветствовать меня ко мне
домой, или же это я должна прошествовать по улице, получая аплодисменты.
Нишио-сан на мгновение затруднилась ответить:
- Сейчас лето. Люди уехали на каникулы. Иначе для тебя организовали бы
целый фестиваль.
Я решила, что так было лучше. Это празднество меня без сомнения утомило
бы. Для моего триумфа требовалась интимная обстановка. В тот момент, когда я
получу своего плюшевого слона, этот день можно будет счесть самым удачным.
Родители объявили, что я получу свой подарок во время полдника. Хьюго и
Андре сказали мне, что сегодня они не будут дразнить меня. Кашима-сан ничего
мне не сказала.
Я провела последующие часы в нетерпеливых галлюцинациях. Этот слон
будет самым грандиозным подарком, который мне когда-либо дарили в жизни. Я
размышляла о длине его хобота и его весе, когда он окажется в моих руках.
Я назвала бы этого слона Слон: это было бы прекрасным именем для слона.
В четыре часа по полудню меня позвали. Я пришла к столу с биением
сердца, достигающим 8 баллов по шкале Рихтера. Я не увидела никакого
свертка. Должно быть его спрятали.
Формальности. Пирог. Три зажженные свечи, которые я задула, чтобы
отделаться от этого. Песни.
- Где мой подарок? - спросила я, наконец.
Родители хитро улыбнулись.
- Это сюрприз.
Я заволновалась:
- Это не то, что я просила?
- Это лучше!
Лучше, чем плюшевый толстокожий, такого не существовало. Я предвидела
худшее.
- Что это?
Меня подвели к маленькому каменному прудику в саду.
- Посмотри в воду.
Там плескались три живых карпа.
- Мы заметили, что тебе нравятся рыбы, а особенно карпы. Итак, мы дарим
тебе трех: одного за каждый год. Хорошая идея, верно?
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Маркеев Олег
Березин Федор
Круз Андрей
Посняков Андрей