состояния му-му. И когда его найдут на скамейке электрички в депо -- с
открытым оскалом улыбки и мгновенно остановившимся от инфаркта сердцем, --
ему будет шестьдесят четыре, и жизнь его будет испорчена совершенно другой
женщиной. -- Писатель выдержал эффектную паузу, исподлобья поглядывая на
Джинна, и уже нормальным голосом заявил:
угаданных писателем его жизненных эпизодах: квартира от бабушки, кошки,
увольнение с работы, Этна, в конце концов, да плюс еще Хоттабыч этот
долбанутый. До него начал медленно доходить смысл слов, только что цинично и
лениво брошенных писателем в его непостроенное будущее -- уж не в качестве
ли фундамента брошенных? Он захлебнулся от яростного страха, помрачнел и,
сжав кулаки, зло и быстро спросил:
перестанешь работать, -- улыбнулся писатель. -- Да ты не психуй, не психуй,
-- заметив состояние Джинна, заволновался он, -- все будет хорошо. То есть в
жизни я, конечно, не знаю, а в книжке точно все будет хорошо. Это же
коммерческая книжка -- я не могу не учитывать вау-фактор. Да и в жизни все
будет хорошо. Только если наоборот -- минус вау-фактор и жизнь будет не
коммерческая. Коммерческие жизни, в отличие от книжек, заканчиваются плохо
-- полной победой вау-фактора и смертью персонажа. Тебе это не грозит. Ну,
то есть почти совсем не грозит. Бессмертие я тебе уже вроде бы обеспечил --
и себе с твоей помощью. Так что можем на всю включать вау-факторы, -- и он
получил совершенно ненужный звонок по сотовому телефону. -- Еще пивка?
парализованный его увиливаниями, покорно следовал за завитушками витиеватого
писательского словоплетения, как на американских горках, то вплотную
приближаясь к ней, то вдруг мгновенно улетая в какие-то новые дебри и
напрочь забывая о том, что писатель имеет какое-то непонятное отношение к
происходящим с ним. Джинном, событиям..
остывший кофе.
будешь тогда, как Джордж Сорос, если сил хватит не зажраться. Тут особая
крепость нужна. Крутые бабки, они как троянская лошадь. Ты думаешь, что это
тебе заслуженный подарок, а это тебе -- услужливый пиздец.
грустно сказал:
и пересекаются, то только у меня в голове. Тебя этим не изменить, а то, что
с тобой будет, и даже пруха, зависит только от того, кто ты такой. И давай
это больше не обсуждать. Хочу тебе только одно сказать. Главное. Оттого что
я тебя всякой ерундой загружаю про свою книжку, ты глючить можешь и самые
простые вещи воспринимать, как будто это дурь волшебная, да еще при этом
думать, что это я все так подстроил. Ты старайся на мои фантазии особого
внимания не обращать. Они заразные, фантазии эти, головой можешь поехать.
Живи, как живешь, а про книжку мою забудь. Забыл?
новой чашкой кофе -- себе.
положил руки ладонями на стол и начал говорить, барабаня пальцами по его
поверхности, словно играя на рояле:
вопрос добра и зла. Хотя снаружи и не поймешь, где что -- все под разными
именами, одно под другое косит. С добром вроде бы все понятно, добра на всем
свете навалом, оно предметно. А вот Зло -- нет. Оно из пустоты возникает и
питается добром. Фишка в том, что зажравшийся Запад настолько плотный, что
снаружи кажется почти стерильным -- зло прозрачно. И осязаемое призрачное
зло им приходится создавать или выбирать специально, для баланса сил, чтобы
жизнь медом не казалась и чтобы свое исконное зло наружу не выпирало. Но у
себя его создавать опасно. У них вообще такая политика: все вредное
производство -- недоразвитым. Поэтому зло они "в третьих странах" производят
-- вот Саддам Хуссейн, например. Тогда внешнее наружное зло отвлекает от
внутреннего своего. Ведь если бы они все свое зло уничтожили, то оно бы еще
сильнее разрослось.
чего убыло, туда сразу столько и прибыло. Только он не сказал, что ежели
прибыло -- то еще сильнее. Это закон, даже биологический. Изведешь ты,
положим, всех тараканов. А новые, которые наплодятся, будут с зубами,
клыками и слюной ядовитой. Или болезни. Поэтому зло уничтожать не надо. Его
надо не прекращать, а прикручивать и локализовывать. И одомашнивать, как
диких зверей -- для подконтрольности производства. Тогда оно вроде есть, а
на самом деле его нет.
противостояние. Его на добро и зло разделить невозможно. В нем ни добра нет,
ни зла, а только пустота или стремление к пустоте, что само по себе уже --
пустое. И место этого противостояния -- во времени и пространстве --
перекресток, кармический узелок на линии жизни человечеств. И место это --
не свято, а раз не свято -- значит, пусто: зло отдельно от добра
существовать не может. Вроде бы и Милошевича и Хуссейна прикрутили за
диктатуру. А на самом деле -- у обоих ключевое геополитическое положение, и
они просто эти ключи подбирают, чтобы двери открыть. Хуссейн -- ключик, а
Милошевич -- ключище. Чечня еще есть. И везде нефть -- потому что это кровь
земли. И религии разных полушарий. Одно в другое -- получаем инсульт.
всего страдают за нас -- где-то далеко, хоть и близко. Подставили мы их --
конкретно. С другой стороны, может, их судьба в этой жизни -- страдать. И
избавление. А мы за это еще ответим, как положено... Алле, да, привет. Нет,
не дома. Нет, ничем таким не занят...
Пока писатель направлял свое влияние в телефон, вливая его в уши далекого
собеседника, Джинн все-таки решил рассказать ему о странной истории с
Хоттабычем.
когда писатель попрощается и сложит свой маленький сотник.
выпивая весь свой кофе. -- Давай в другой раз. Мне с тобой тоже поговорить
надо. Я хочу, чтобы ты мне про "Ассемблер" рассказал. И про всякие
"Бейсики"--"Фортраны" и "С+". У меня идея одна есть. Ты в этом понимаешь?
от полулитра. Пива было жалко. К тому же он только недавно пришел -- домой
ему совершенно не хотелось. А в машине писатель наверняка включит музыку на
полную, да и вообще нормально поговорить вряд ли удастся. И он покачал
головой:
вообще -- встретимся как-нибудь.
недосказанность.
такая русская пословица: "Стеклянный хуй дураку ненадолго". Как ты думаешь,
можно ее в эпиграф поставить? Слово "хуй" меня очень смущает. А? :
страниц разглагольствований коротко сообщает, что книжку он уже начал
писать, утверждая при этом, что его ненаписанная книжка -- самая лучшая на
свете, чего, конечно же, никогда не позволит себе настоящий автор, не имея
возможности сравнить эту с другими ненаписанными книгами. Расстроенный Джинн
не соотносит странное появление Хоттабыча с началом активной деятельности
писателя, вероятно, потому, что не верит в силу писателей творить из ничего,
но все же подозревает, что писатель имеет какое-то влияние на его судьбу, в
частности на отношения с возлюбленной. Однако писатель мягко съезжает,
сваливая все на югославскую войну и противостояние добра и зла, а потом и
просто сваливает, оставив Джинна на обломах.
Глава девятая,
наполненном обрывочными размышлениями о судьбе себя -- предстоящей и
минувшей куда-то мимо его сегодняшнего положения среди судеб других. Он
смотрел при этом в камин телевизора, но ничего в его огнях не видел, потому
что его мысли не допускали до мозга сообщения глаз.
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман