наступающих к концу больших похорон, могло показаться, что
мальчик хочет сказать слово на материнской могиле.
главы монастыря отсутствующим взором. Его курносое лицо
исказилось. Шея его вытянулась. Если бы таким движением поднял
голову волчонок, было бы ясно, что он сейчас завоет. Закрыв
лицо руками, мальчик зарыдал. Летевшее навстречу облако стало
хлестать его по рукам и лицу мокрыми плетьми холодного ливня.
К могиле прошел человек в черном, со сборками на узких
облегающих рукавах. Это был брат покойной и дядя плакавшего
мальчика, расстриженный по собственному прошению священник
Николай Николаевич Веденяпин. Он подошел к мальчику и увел его
с кладбища.
2
дяде по старому знакомству. Был канун Покрова. На другой день
они с дядей должны были уехать далеко на юг, в один из
губернских городов Поволжья, где отец Николай служил в
издательстве, выпускавшем прогрессивную газету края. Билеты на
поезд были куплены, вещи увязаны и стояли в келье. С вокзала
по соседству ветер приносил плаксивые пересвистывания
маневрировавших вдали паровозов.
выходили на уголок невзрачного огорода, обсаженного кустами
желтой акации, на мерзлые лужи проезжей дороги и на тот конец
кладбища, где днем похоронили Марию Николаевну. Огород
пустовал, кроме нескольких муаровых гряд посиневшей от холода
капусты. Когда налетал ветер, кусты облетелой акации метались,
как бесноватые, и ложились на дорогу.
сверхъестественно озарена белым порхающим светом. Юра в одной
рубашке подбежал к окну и прижался лицом к холодному стеклу.
дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было
подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она
страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она
свистела и завывала и всеми способами старалась привлечь Юрино
внимание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками
падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными
пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не
соперничало.
желание одеться и бежать на улицу, чтобы что-то предпринять.
То его пугало, что монастырскую капусту занесет и ее не
откопают, то что в поле заметет маму, и она бессильна будет
оказать сопротивление тому, что уйдет еще глубже и дальше от
него в землю.
Христе и утешал его, а потом зевал, подходил к окну и
задумывался. Они начали одеваться. Стало светать.
3
ездит по разным городам Сибири и заграницы, кутит и
распутничает, и что он давно просадил и развеял по ветру их
миллионное состояние. Юре всегда говорили, что он то в
Петербурге, то на какой-нибудь ярмарке, чаще всего на
Ирбитской.
стала ездить лечиться на юг Франции и в Северную Италию, куда
Юра ее два раза сопровождал. Так, в беспорядке и среди
постоянных загадок прошла детская жизнь Юры, часто на руках у
чужих, которые все время менялись. Он привык к этим переменам,
и в обстановке вечной нескладицы отсутствие отца не удивляло
его.
которое он носил, называлось множество саморазличнейших вещей.
Была мануфактура Живаго, банк Живаго, дома Живаго, способ
завязывания и закалывания галстука булавкою Живаго, даже
какой-то сладкий пирог круглой формы, вроде ромовой бабы, под
названием Живаго, и одно время в Москве можно было крикнуть
извозчику "к Живаго!", совершенно как "к черту на кулички!", и
он уносил вас на санках в тридесятое царство, в тридевятое
государство. Тихий парк обступал вас. На свисающие ветви елей,
осыпая с них иней, садились вороны. Разносилось их карканье,
раскатистое, как треск древесного сука. С новостроек за
просекой через дорогу перебегали породистые собаки. Там
зажигали огни. Спускался вечер. Вдруг все это разлетелось. Они
обеднели.
4
с дядей ехали по полям в Дуплянку, имение шелкопрядильного
фабриканта и большого покровителя искусств Кологривова, к
педагогу и популяризатору полезных знаний Ивану Ивановичу
Воскобойникову.
или по случаю праздника в полях не попадалось ни души. Солнце
палило недожатые полосы, как полуобритые арестантские затылки.
Над полями кружились птицы. Склонив колосья, пшеница тянулась
в струнку среди совершенного безветрия или высилась в крестцах
далеко от дороги, где при долгом вглядывании принимала вид
движущихся фигур, словно это ходили по краю горизонта
землемеры и что-то записывали.
чернорабочего и сторожа из книгоиздательства, сидевшего на
козлах боком, сутуло и перекинув нога за ногу, в знак того,
что он не заправский кучер и правит не по призванию, -- а это
как же, помещиковы или крестьянские?
эфти, -- отвозившись с огнем и затянувшись, тыкал он после
долгой паузы концом кнутовища в другую сторону, -- эфти свои.
Ай заснули? -- то и дело прикрикивал он на лошадей, на хвосты
и крупы которых он все время косился, как машинист на
манометры.
бежал с прирожденной прямотой бесхитростной натуры, а
пристяжная казалась непонимающему отъявленной бездельницей,
которая только и знала, что, выгнувшись лебедью, отплясывала
вприсядку под бренчание бубенчиков, которое сама своими
скачками подымала.
по земельному вопросу, которую ввиду усилившегося цензурного
нажима издательство просило пересмотреть.
Паньковской волости купца зарезали, у земского сожгли конный
завод. Ты как об этом думаешь? Что у вас говорят в деревне?
даже цензор, умерявший аграрные страсти Воскобойникова.
нашим братом нешто возможно? Мужику дай волю, так ведь у нас
друг дружку передавят, истинный Господь. Ай заснули?
думал, что он запомнил дорогу, и всякий раз, как поля
разбегались вширь и их тоненькой каемкой охватывали спереди и
сзади леса,
должна повернуть вправо, а с поворота показаться и через
минуту скрыться десятиверстная Кологривовская панорама с
блещущей вдали рекой и пробегающей за ней железной дорогой. Но
он все обманывался. Поля сменялись полями. Их вновь и вновь
охватывали леса. Смена этих просторов настраивала на широкий
лад. Хотелось мечтать и думать о будущем.
Николаевича, не была еще написана. Но мысли его уже
определились. Он не знал, как близко его время.
профессоров университета и философов революции должен был
появиться этот человек, который думал на все их темы и у
которого, кроме терминологии, не было с ними ничего общего.
Все они скопом держались какой-нибудь догмы и довольствовались
словами и видимостями, а отец Николай был священник, прошедший
толстовство и революцию и шедший все время дальше. Он жаждал
мысли, окрыленно вещественной, которая прочерчивала бы
нелицемерно различимый путь в своем движении и что-то меняла в
Громыко Ольга
Белов Вольф
Куликов Роман
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Лукьяненко Сергей