скажу потому что такого слова не знаю, я наконец умудряюсь вытолкнуть из
себя долгожданное словцо "нет!". И тогда он с садисткой рожей стреляет.
очень хорошо понимаю, когда рассказывают о том, что за мгновение до смерти
человек вспоминает всю свою жизнь. Вообще-то ничего такого я, конечно, не
вспоминал, была мешанина из разных несвязанных между собой мыслей, ступор, а
над всем этим громадное "Вот оно!". Не в мыслях дело, не в воспоминаниях - в
те секунды время чрезвычайно замедлилось, почему, собственно, я и желаю
как-то торжественность, небывалую значимость того момента вам подчеркнуть.
дымящуюся пещеру, из которой уже летела в меня моя пуля. Я видел рожу Влад
Яныча, отнюдь рожу не царственную, а до патологии злобную, исключающую
всякую возможность милой шутки, пусть даже и дурацкой совсем. Могу
поклясться - он стрелял не в Георгеса, а в меня, а Георгес только предлог. Я
видел взволнованное движение Веры, ее странный взгляд на меня, взгляд,
который я так никогда и не расшифровал.
такая, знаете, воздыхательная радость типа "печаль моя светла" - во всем
этом сквозило для меня не то чтобы обидное, но очень болезненно отстраняющее
Веру от меня, что- то для меня новое, что-то тщательно мною от меня
скрываемое - в таком роде.
сделаться некрасивой, - и закричала, и сделалась некрасивой, но только
потом, только после выстрела, - и тогда, через ужас, я с ревнивым
неудовольствием увидел холодную досаду в ее лице, как будто кто-то из нас -
то ли я, то ли Влад Яныч - ее оправданий не ожидая, ее ожиданий не оправдал
и, соответственно, радости общения не доставил.
корпусом, с невероятной злобой уставился на нас - все это, разумеется,
молча. Волосы его стояли дыбом как наэлектризованные. Мамаша утратила
интерес к букинисту и переключилась на меня. Я увидел вдруг старуху,
древнюю, противную старуху с накрашенными губами, жирным телом и ярко-
желтым лицом. Глаза ее, совершенно верины глаза, смотрели на меня с
патетически скорбным ожиданием, к которому примешивалось еще одно ожидание -
я еще не понял, в чем дело, но уже захотелось брезгливо отвести взгляд.
сюда, мне стало ясно, что ей от меня - нет, от нас - было нужно. Тетка
пришла не дочку свою застать, не проверить, как она там, вдали от мужа со
своим хахалем в такое-то время, когда на улицах уродство одно, когда всего
от всего ожидать можно... Тетка на группешник пришла, только группешничек и
был ей нужен, только это - не поучаствовать, так хоть посмотреть.
уверенно подобные вещи говорю, откуда это я до них догадался, что такого мне
могли сказать прекрасные верины глаза на безобразном жабьем лице, я ничего
толкового не смогу вам ответить. Но я точно знаю.
подносик, из дула вылетело фиолетовое облачко почти прозрачного дыма, но
выстрела не последовало. Последовал длинный телефонный гудок, сильно
искаженный расстоянием и плохой мембраной.
голос пробивался с неразборчивыми словами. Потом И. В. сняла трубку и
сказала из пистолета:
грудь. Я опустил глаза - посреди обложки зияла сквозная дыра величиной с
пятак. Ее края дымились. Влад Яныч, гнусный, мелкий, плешивый старикашка,
стоял с пистолетом в руке и пытался глядеть с достоинством. Он понял
наконец, что вляпался в какую-то чужую историю.
истинную тяжесть потери, осознавал истинный ужас происшедшего. На всех
мордах вокруг изобразилось умеренно похоронное участие - мол, мда, жалко-то
как, книжку такую красивую испортили.
Кажется, я пару раз всхлипнул, потому что Вера сказала, с жадным
любопытством на меня глядя.
потом.
откуда знает?", - подумал я. И тут же еще один вопрос себе задал: "Почему
про Георгеса не знает И.В.?".
звонко лопнул витраж на кухне и потянуло с улицы вонью, и кто-то истошно
завопил под окном - и Георгес, уже убитый Георгес, начал в своих
произведениях умирать.
грязном свитере и в меру западных джинсах. Исчезла роскошная тамарина
прическа, которую мы уже успели прозвать "эмпайр-стейтс-билдинг", в Вере
тоже изменилось что- то, я так и не понял что. А Влад Яныч давно уже
растерянно переминался с ноги на ногу в своем задрипанном пиджачке. И,
главное, со всех лиц, кроме вериного, начисто стерлась высокая красота.
Морды, глядели на меня морды, красные и большие - особенно Валентин.
неразговорчивого жлоба, причем я даже не понял толком, в чем конкретно
состояла метаморфоза. Ни одна морщинка не появилась и не стерлась, и с
места, похоже, не сдвинулась, и вообще все на месте осталось - однако теперь
что-то тупое, с отляченной нижней губой, изображая дегенеративное
превосходство, смотрело на меня в том смысле, что вот, мол, ты какой, веркин
хахель. Ну ладно, мы еще, мол, посчитаемся, ужо погоди.
сзади было для нее делом сопряженным и проблематичным. От него можно было
ждать типа зонтика, тишком в прихожей ножницами порезанного, или в суп
подложенного дерьма.
похорошевшая.
мы сюда деньрожденье володино пришли отмечать. И кое-что на деньрожденье
наметили. Чего ждем-то?
во-первых, посторонние, а во-вторых, уж слишком у нас у всех нехороши были
рожи.
времени терять не намерена. Манолис! Музыку!
улыбкой.
Георгесах умирающих тоже не понимаю я ничего.
ведь кайф, ведь ничего, кроме кайфа, ну что ж плохого в том, что и себе, и
другим я наслаждение доставляю. Я понимаю, понимаю, понимаю - глупо звучит,
наивно, так ведь и не скрывал же я. Я, наверное, как родился, так и стал
старомоден, и этот тайный грех всегда со мной, и я скрываю его как могу, я
выставляю себя бывалым мужчиной, делаю вид, что ничего в смысле секса меня
ни удивить, не покоробить не может - ну разве что пьяная до слюней партнерша
- это всегда ужасно. Ну так ведь у нас и с самого начала не как у людей шло.
Группешник никогда не готовится, он случается, приготовления к нему всегда
минимальны - так мне говорили всякие знающие.
в заранее отрежиссированном спектакле, ничего общего с реальностью не
имеющем. Да и вообще - что в наши дни хотя бы самую малость имеет общую с
реальностью? Что у нас не абсурд?
группешника, тем меньше мне понятно, зачем о нем вспоминать, тем ясней
становится, что ничего я своим детализированием не добился, только запутался
еще больше, и ничего я не понял из того, что хотел понять... да и не уверен
я теперь, что надо было это все как-то осмысливать. Ведь известно - понимать
трудно и вредно.
тогда, очень задело, очень поразило меня. это было поражение резчайшей
тоской напополам с чем-то вроде высокой радости. Но не от самого
группешника, нет! он сыграл свою роль, без него ничего бы не было, но
радость не от группешника, такое было бы оскорбительно.
подчеркнуто развратной походкой, а Манолис уже врубил депешмодовский шлягер
и скромно в сторону отвернулся, чего нельзя было сказать о других.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Земляной Андрей
Белогорский Евгений