подоконник с консервной банкой. Испытал к ним чувство, похожее на
благодарность, за то, что приютили его.
к выходу.
Прокрасться к железнодорожным путям и по шпалам, прячась в полосе
отчуждения, уйти из города. Он уже собирался оставить дом, но увидел, как в
отблесках горящих машин, пригибаясь и семеня, приближаются двое. Он не видел
их лиц, но по испуганному семенящему бегу, по сутулым спинам, втиснутым в
плечи головам угадал своих. Не чеченцев, которые бежали бы вольным сильным
скоком преследователей, а своих, пугливых, гонимых.
им и позвал:
внять этому свисту и окрику, не дожидаясь, когда ударит в них из тьмы
автоматная очередь.
всматриваясь в черный подъезд, не видя Кудрявцева и все еще опасаясь
выстрелов. Он впустил их в дом издесь, в безветренном подъезде,
почувствовал, как едко, дымом и каленым железом, пахнет их одежда. Этот дым,
железный смрад, вместе с потом испуганного разогретого тела, был запахом
многих случившихся недавно смертей, от которых они убегали.
Это были молодые лица солдат, загнанные и испуганные, с бегающими ошалелыми
глазами, с заостренными от перенесенных страданий носами. -- Из какого,
спрашиваю, батальона?
этом выдохе был клекот слез, хрип обожженных легких, жалоба брошенного,
никому не нужного ребенка.
Низкорослый, крепкий, он был набычен и зол. Вместе со страхом в нем
присутствовало чувство отпора, неизрасходованный азарт недавнего боя.
направлялись солдаты. -- Там перехватят. Нужно к вокзалу и по насыпи. Меньше
жилья и людей...
одна тень, мимо дома, все в ту же сторону, к низким привокзальным домам.
Тень приближалась, слышалось тяжелое шмя-канье подошв, надсадное дыхание.
сюда!
спугнуть, твердо и требовательно позвал:
с круглой, наголо стриженной головой. Всматривался в зев подъезда, откуда
его позвали.
солдата в подъезд, и тот, оказавшись среди своих, сразу перестал торопиться
и словно осел, обмяк.
батареи. Водитель, -- ответил солдат.
ракет, следовавших в замыкании, он оказался на площади среди головных машин,
горел вместе с передовыми танками и "бээмпэ".
одинокого, уцелевшего в побоище человека, вдруг почувствовал облегчение. Эти
внезапно появившиеся перепуганные солдаты были для него бременем, но
бременем желанным, спасительным. Возвращали ему командирскую роль, требовали
осмысленного, ответственного поведения. И хотя он молчал и солдаты молчали,
они тоже почувствовали в нем командира. Теснились к нему, ожидая от него
разумных, спасающих их жизни приказов.
в саду во время погони. У батарейца-зенитчика оказался штык-нож, а у его
товарища -- карманный фонарь. Оружие было рядом, в изобилии, на площади. Но
оно взрывалось, горело, пускало вихри трассеров, и никто из них не думал
вернуться туда, откуда их только что вынесло безымянное чудо.
всех, прикрывая ладонями красную бусину. Затягивались, передавали соседу.
Кудрявцев принял горящий окурок, посветил себе на часы. Под красным угольком
табака бежала тонкая хрупкая стрелка, уже перепорхнула полночь, уже наступил
Новый год, и этот Новый год Кудрявцев встречал в ледяном подъезде
незнакомого дома, в чужом страшном городе, на вокзальной площади, где только
что погибла бригада. Медленно остывали прозрачные от огня бортовины
наливников. Танки с опавшими пушками уродливо склещились, как мертвые,
забодавшие друг друга носороги. Что-то сыпалось и горело белым магниевым
светом в кабинах грузовиков. И он внезапно подумал о генерале, изображавшем
из себя Ермолова, чьи восточные загнутые чувяки ступали по карте Грозного.
Испытал к генералу моментальную, как порез бритвы, ненависть.
засада, бежим все врассыпную... -- сказал Кудрявцев, размазывая по
ступенькам окурок. Уже собирался подняться и идти наружу, туда, где тускло
светилась железнодорожная колея. Но вдруг увидел, как у вокзала в темноте
зажглись две фары, двинулись вперед. На площадь, доселе невидимый,
притаившийся в тени, покатил грузовичок. В кузове тесно стояли вооруженные
люди, грузовик катил, высвечивая фарами сначала белый снег, а потом,
приближаясь к побоищу, расплывшуюся воду и жирную гарь. Другой грузовичок
зажег фары и покатил от другого крыла вокзала. Кудрявцев отшатнулся обратно,
в глубь подъезда, испуганно скрываясь в темноте, благодаря кого-то,
задержавшего его на мгновение, не подставившего под пули стрелков.
глядел, как неторопливо проезжает грузовик. Люди с автоматами вцепились в
борта, смотрели все в одну сторону, на площадь, на ровное трескучее
пожарище.
земли, из веток деревьев стали выходить люди. По одному, малыми: и большими
группами. Осторожно, целясь из автоматов и гранатометов в горящие короба.
Иногда выпускали короткие очереди. Обступали площадь, приближались к ней
пешком, на мотоциклах, на легковушках и грузовичках. Темные, плоско
отпечатанный на зареве, напоминали наскальные рисунки охотников с копьями,
гарпунами, острогами, окружавших огромного, убитого ими мамонта.
к ней получше подступить. Еще не знали, мертв ли сраженный зверь, не ударит
ли в предсмертном рывке отточенным бивнем.
подбитой техники. Другие, держа на весу оружие, с разных сторон стали
просачиваться в скопление мертвых машин. Исчезали и появлялись среди огня и
дыма. Вскакивали на броню, прыгали на башни, скрывались в люках. Их освещал
огонь, и они, озаренные красным светом, сновали среди уничтоженных колонн.
Там, где они появлялись, время от времени слышались одиночные выстрелы, и
Кудрявцев понял, что там добивали раненых.
подъезде. А там, у штурвалов и в десантных отделениях, добивали его солдат,
обгорелых, оглоушенных и в смерти не выпускавших свои спусковые крючки и
гашетки.
Фонари, недавно окруженные прозрачным синим сиянием, не горели. Мигающая
елка исчезла. Но было светло от множества костров, от горящего разлитого
топлива, от тлеющей резины. И в тишине раздавались крики победителей, редкие
хлопки выстрелов.
домами, тоже светилась. Малиновое пламя и густой, похожий на варенье дым
клубились у фасадов, отражались в окнах. Там, на невидимой улице, горела
остановленная, уничтоженная колонна. Среди магазинов, троллейбусных
остановок, киосков тянулись черные остовы с тлеющей вонючей начинкой.
дующий с площади ветер вместе с вонью нефти, горелой резины и железной
окалины доносит сладковатый тошнотворный запах сгоревшего мяса.
Разбуженные боем, потревоженные на окрестных свалках взрывами и огнями,
закружили над городом, боясь приблизиться к сверкающим в небе трассерам,
белым сполохам, струям металла. Теперь, когда взрывы утихли, в красном небе
бесчисленными тенями и росчерками, косыми клиньями закружило воронье.
Снижалось, садилось на крыши, оглашало небо жадными нетерпеливыми криками.
приближающихся вороньих стай. Тех самых, что днем провожали колонну,
заглядывали с высоты в люки, целились черными клювами, метили машины
зловонными белыми кляксами. Словно ведали о скором побоище, выбирали себе
добычу, пересчитывали ее маленькими злыми глазами.
ловкие фигуры врагов, и он, Кудрявцев, бессильный, униженный, кем-то
сохраненный до времени, поставлен в черном подъезде, чтобы все это видеть и
знать.
в темноту и дальше -- по кустам и песочницам, по задворкам, наугад, в
Лондон Джек
Акунин Борис
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Гуль Роман Борисович
Пехов Алексей