дырку, кормилица-поилица, я для себя кончилась. Да если бы знать, что так
выйдет, я бы хоть раньше-то всласть пожила, чтоб было о чем вспоминать, а то
все на потом, на потом оставляла, долго собиралась припеваючи жить -
дооставлялась. Теперь вся память-то что о войне, эту память ничем не
вывести, остальное уж вымыло или высохло - нету.
гляди: плохо будешь жить - берегись. Не пожалеем - это я тебе точно говорю.
Я первая тебе яму зачну копать. Мы не виноватые, что наши мужики там
полегли. Правда, Максимушка, не виноватые? Скажи ты нам.
на нее будем зло держать. А тебе, Лиза, не за что. Вам сейчас только жить да
радоваться, у вас все от самих себя зависит. И если че не так, знай: ты
допрежь всего нам в глаза тычешь, что у меня, у нее, у нее так же могло
сложиться, если бы судьба нас и пожалела. А нам это видеть нельзя. Мы ниче
такого знать не хотим - понятно?
выпроваживать, но они в голос загалдели:
ну марш отсюда!
смотрел на Максима. Встретившись с этим взглядом, Максим тихонько опустил на
пол девчонку и поднялся.
здоровую руку. - Смотри, как вырос, совсем мужик. Молодец. Что ж ты так
поздно? - Он достал с полки круглый печатный пряник, какими одаривал всех
ребятишек, и протянул его Родьке. Тот взял. - Вот и весь гостинец, больше
ничего нету. Посласти, брат, во рту, побалуйся. А завтра днем, будет время,
приходи, поговорим. Сегодня, видишь, некогда. Придешь завтра?
зашумели и вывалились в двери.
усаживаясь обратно.
терпелось взять на себя разговор. - Им и война нипочем.
Максимушка, оттуда, скажи ты нам - долго еще ждать?
обиделась:
дела больше ни до чего нету? Ты скажешь. Я не бесчувственная какая-нибудь,
что всем плохо, а мне хорошо. И не на заимке живу, чтобы дальше глаз своих
не видать, а с народом.
Германии уж дошли. Теперь додавят.
словно вглядываясь в одному ему ведомую даль. Лицо его чуть перекосилось. -
Нет, не заворотят, Лиза. Я обратно с одной рукой пойду, одноногие,
покалеченные пойдут, а не заворотят. Хватит. Невозможно, чтобы заворотили,
не позволим. Не на тех нарвались.
поизносились. Надька не пропустила:
она свои колючки тычет.
вспоминать. В колхозе работа - это ладно, это свое. А только хлебушек уберем
- уж снег, лесозаготовки. По гроб жизни буду помнить я эти лесозаготовки.
Дорог нету, кони надорванные, не тянут. А отказываться нельзя: трудовой
фронт, подмога нашим мужикам. От маленьких ребят в первые годы уезжали... А
кто без ребят или у кого постарше - с тех не слазили, пошел и пошел. Настена
он ни одной зимушки, однако, не пропустила. Я и то два раза ездила, на тятю
тут ребятишек бросала. Навалишь эти лесины, кубометры эти, и стяг с собой в
сани. Без стяга ни шагу. То в сугроб занесет, то еще что - выворачивай,
бабоньки, тужься. Где вывернешься, а где нет. Настена он не даст соврать: в
позапрошлую зиму раскатилась моя кобыленка под горку и на завороте не
справилась - сани в снег, набок, кобыленку чуть не сшибло. Я билась, билась
- не могу. Из сил выбилась. Села на дорогу и плачу. Настена сзади подъехала
- я ручьем заливаюсь, реву. - На глаза у Лизы навернулись слезы. - Она
пособила мне. Пособила, поехали вместе, а я никак не успокоюсь, реву и реву.
- Еще больше поддаваясь воспоминаниям, Лиза всхлипнула. - Реву и реву, ниче
не могу с собой поделать. Не могу.
не буду. - Она ушла в куть и тут же вернулась, встала на то же место, у края
застолья. - А облигации? - напомнила она, растревожившись и не в состоянии
сразу остановиться. - Последнюю картошку весной в Карду леспромхозовским
возили продавать - только бы рассчитаться, на что подписались, только б
фронту подмогчи. Все, думаем, легче им там хоть сколько будет. А ты тут
как-нибудь, в нас не стреляют, не убивают. Да чтоб ему, фрицу проклятому, и
на том свете покою не было. Пускай ему отломится за все, за все наши
мучения.
спросила, оборачиваясь к Лизе, Надька.
Что за народ! На войну мужиков провожали - пели, а встречаем - как на
похоронах. Хватит нам Надьку слушать, давайте песню.
полным, чуть подрагивающим от волнения и слез голосом начала "Катюшу". Ей
подтянули, и в числе первых подтянул Иннокентий Иванович. Лишь старики у
стенки тихонько бормотали меж собой. Пела Василиса Премудрая, пел Максим,
размахивал руками Нестор. Отстав, вступила Надька и вдруг сорвалась, уронила
на стол голову и затряслась в рыданиях. Лиза обняла ее сзади за плечи и
подняла "Катюшу" еще выше, песня не споткнулась, даже когда вслед за Надькой
громко, навзрыд заплакала Вера Орлова. Надька оторвала от стола голову,
взяла стоящий перед Настеной стакан с самогонкой, залпом выпила и, не
вытирая слез, снова запела.
пить вместе со всеми - как никогда раньше, Настена поняла здесь, что ничего
этого нельзя: не имеет права. Что бы она ни сделала, все будет обманом,
притворством - ей оставалось только осторожно слушать и смотреть, что делают
и говорят другие, ничем не выдавая себя и не обращая на себя внимание. Она
уж и жалела, что пришла сюда, но и уйти теперь тоже было неловко. Все они
тут были на виду: и счастливая, сияющая Лиза, и Максим, оглушенный родными
стенами и ослепленный родными лицами; и растерявшийся, в один день
полинявший Нестор; и хитроумный чтей-грамотей, колхозный счетовод Иннокентий
Иванович старающийся обо всем знать поперед других; и уверенная в себе,
твердо и спокойно ступающая по жизни Василиса Премудрая; и простоватая,
задиристая Надька - все держались открыто и ясно, и если что-то скрывали про
себя - без этого человек не живет, - то по малости, по надобности, и
скрывали свое, личное, Настена же таила такое, что почему-то касалось всех и
было против всех, с чем бы каждый из них к сегодняшнему вечеру ни пришел, -
против Надьки, и против Василисы Премудрой, и даже против Лизы. Она, эта
тайна, соединяла их вместе и отделяла от них Настену; ее еще по привычке
принимали за свою, а она уже была чужой, посторонней, не смеющей отзываться
на их слезы и радости и не решающейся вторить им в разговорах и песнях.
сам. Потому она и говорит, потому и спрашивает об этом, что чувствует свою
вину - малой каплей не знает, в чем она, эта вина, не понимает, как можно
было помочь Вите, но чувствует и мучается. Или меньше, чем надо, молилась,
или меньше страдала, думала о нем? Почему Лиза дождалась, а она нет? Почему
Василиса Премудрая, хоть война еще не кончилась, не сомневается, что ее
Гаврила придет целым и невредимым? И придет - с такими, как Василиса
Премудрая и Гаврила, ничего не делается - всех выбьют, все вымрут, а они
вдвоем останутся и заживут спокойно себе дальше. Почему так получается? Нет,
что-то тут есть, что зависит и от бабы тоже. Испокон, наверно, баба маялась
этой загадкой, пыталась открыть эту тайну, не надеясь только на удачу, и
впустую: век от века каждая обходилась своим чутьем, слепым, страстным и
неуверенным заклинаньем, и если его не хватало, изводилась все от той же
вины.
каким-то краем есть и ее участие. Верила и боялась, что жила она, наверно,
для себя, думала о себе и ждала его только для одной себя. Вот и дождалась:
на, Настена, бери, да никому не показывай. Одна, совсем одна среди людей: ни
с кем ни поговорить, ни поплакаться, все надо держать при себе. А дальше,
как дальше быть? Как его вызволить из этой беды, как жить, чтобы, не
ошибясь, не запутавшись, помочь? Что бы с ним теперь ни случилось, она в
ответе.
поздно, разбежались по домам ребятишки и собаки. Весь нижний край деревни
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Куликов Роман