и продолжая накалять потолок и стены.
Хозяин видел, как бежали люди, как метался на виду у первых прибежавших
Петруха, размахивая руками и показывая ими на объятую пламенем избу. Вся
жизнь, какая была в дереве, к этому времени сварилась, и оно горело без
страдания. Пламя выбилось наружу и навалилось на постройку с обеих сторон.
Высоким заревом вспыхнула крыша, свет достал и до Хозяина, которому пришлось
ползком выбираться в темноту.
И пока изба горела в рост, Хозяин смотрел на деревню. В свете этого
щедрого пожарища он хорошо видел блеклые покуда, как нарисованные, огоньки
над живыми еще избами - только он мог их видеть и видел, отмечая, в какой
очередности возьмет их огонь. И он видел возле них чужих людей - их было
много. Подняв глаза еще выше, Хозяин увидел дымы над материнскими лесами, и
дымы эти без ветра долго носило прощальными кругами по острову.
Горела Подмога...
Он видел дым над кладбищем, тот самый, который старухи не дали
добыть...
Он видел, подобрав опять глаза к Петрухиной избе, как завтра придет
сюда Катерина и будет ходить тут до ночи, что-то отыскивая, что-то вороша в
горячей золе и в памяти, как придет она послезавтра, и после... и после...
Но он видел и дальше...
9
Павел приезжал все реже, а приезжая, не задерживался, наскоро
поправлялся с делами и обратно. Эти беспрестанные поездки туда-сюда
изматывали его, он поднимался с берега усталый и молчаливый, он и вообще-то
не был из породы говорунов, а теперь и вовсе присушил язык. В колхозе Павел
работал бригадиром, потом завгаром, с делом справлялся, а какое место
определят ему в совхозе, он еще толком не знал, да и никто, похоже, этого не
знал. Одна из нелегких задач, терзавших новое начальство,- куда растолкать
многочисленное прежнее колхозное чинство, людей из среднего и высшего
звеньев, познавших хоть маленькую, да власть, с которой не вдруг слазь,
научившихся командовать и разучившихся, само собой, работать под командой.
Павел готов был идти куда угодно, он на себя много не ставил, но он видел,
как снуют, оглядываясь друг на друга, охочие до должностей люди, с какой
растерянностью и ужимками разговаривают они с большими и маленькими, не
ведая, куда, к тем или другим, их занесет. Павла покуда поставили на ремонт
техники, назначив бригадиром, и сначала он был один, но скоро рядом с ним
появился второй бригадир, а теперь еще наклевывался третий. Это значит -
спросить будет не с кого, а спрашивать есть за что: техника, и старая и
новая, без дорог и забот ломалась, запчастей, как всегда, не хватало, а
приказчиков успело развестись вдоволь, причем за приказом часто гнался
отказ, за отказом переуказ. То же самое получалось у них, у бригадиров, с
рабочими - те не знали, кого слушать. Не работа, а нервотрепка. И лучшего
нельзя было ждать, пока совхоз полностью не вытащит из Ангары ноги, не
подберет весь народ и все хозяйство и не определится, не устроится новая
жизнь.
Когда Катерина перебралась к Дарье, стало поспокойней и Павлу: вместе
старухам будет все-таки поспособней, полегче, и он мог меньше тревожиться о
матери. Катерина и по хозяйству поможет, тоже еще шевелится, и побормочет не
поперек разговора. Павел, правда, и сам просился на последние месяцы, на
сенокос и уборку, сюда, в Матеру, чтобы по-свойски и по-хозяйски подчистить
и отпустить под воду остров,- ему отвечали с обычной дальнозоркой
туманностью: "Там видно будет", и он не особенно надеялся, что с ним
согласятся. Но он, верно, не очень и настаивал, боясь, что после уборки
хлеба его же заставят заодно проводить еще и другую уборку - сжигать
постройки. Кто-то должен потом будет браться и за такую работу, но Павел и
представить не мог, как бы он стал командовать пожогом родной деревни. И
двадцать, и тридцать, и пятьдесят лет спустя люди будут вспоминать: "А-а,
Павел Пинигин, который Матеру спалил..." Такой памяти он не заслужил.
Приезжая в Матеру, он всякий раз поражался тому, с какой готовностью
смыкается вслед за ним время: будто не было никакого нового поселка, откуда
он только что приплыл, будто никуда он из Матеры не отлучался. Поселок этот
стоит там, на том берегу, но к нему, к Павлу, никакого отношения не имеет. К
кому-то имеет, а к нему нет. Он там бывал, видывал его - хороший поселок, но
мало ли их, хороших поселков, на белом свете? Дом у него здесь, а дома, как
известно, лучше. Вот что решительно выстраивалось перед Павлом, едва он
поднимался на яр и открывалась перед ним родная деревня со всем тем, что
знал и видел он с самого детства. Приплыл - и невидимая дверка за спиной
захлопывалась, память услужливо подсказывала только то, что относилось к
тутошней жизни, заслоняя и отдаляя все последние перемены.
А что перемены? Их не изменить и не переменить... И никуда от них не
деться. Ни от него, ни от кого другого это не зависит. Надо - значит, надо,
но в этом "надо" он понимал только одну половину, понимал, что надо
переезжать с Матеры, но не понимал, почему надо переезжать в этот поселок,
сработанный хоть и богато, красиво, домик к домику, линейка к линейке, да
поставленный так не по-людски и несуразно, что только руками развести. И
когда, собираясь вместе, маракуя, что к чему, старались догадаться мужики,
зачем, по какой такой причине надо было относить его за пять верст от берега
моря, которое разольется здесь, и заносить в глину да камни, на северный
склон сопки, ни одна, даже самая веселая отгадка в голову не лезла.
Поставили - и хоть лопни! Будто, как в старых сказках, пустили наугад
стрелу, и куда ветер ее занес, туда и пошли. Объяснение простое: не для себя
строили, смотрели только, как легче построить, и меньше всего думали, удобно
ли будет жить. Считалось, когда привязывали этот новый поселок, что есть в
комиссии свой человек, который постоит за интересы жителей,- директор
совхоза, но этот "свой" со стороны явился и куда-то на сторону тут же и
провалился, едва успев поставить согласную подпись. Он бы так же спокойно
поставил ее и под тем, чтобы строиться под землей. Рассказывают, что даже
начальник ГЭСстроя, ставившего новые поселки, приехав и посмотрев, что это
за град заложен, будто бы выматерился и признал, что, будь его воля, он ни
за чем бы не постоял, а перенес поселок куда следует. Но нет, дело уже было
сделано, деньги угроханы, и деньги немалые, изменить что-то стало
невозможно. Жизнь, на то она и жизнь, чтоб продолжаться, она все перенесет и
примется везде, хоть и на голом камне и в зыбкой трясине, а понадобится
если, то и под водой, но зачем же без нужды испытывать ее таким образом и
создавать для людей никому не нужные трудности, зачем, заботясь о маленьких
удобствах, создавать большие неудобства? Вот о чем думал и что пытался
понять Павел. И не мог понять. А поэтому и не мог полностью принять этот
новый поселок, хоть и знал, что жить в нем так или иначе придется и что
жизнь в конце концов там наладится.
Надо - значит, надо, но, вспоминая, какая будет затоплена земля, самая
лучшая, веками ухоженная и удобренная дедами и прадедами и вскормившая не
одно поколение, недоверчиво и тревожно замирало сердце: а не слишком ли
дорогая цена? Не переплатить бы? Не больно терять это только тем, кто тут не
жил, не работал, не поливал своим потом каждую борозду. Вот оно - гектар
новой пашни разодрать стоит тысячу рублей; на него, на этот золотой гектар,
посеяли нынче пшеничку, а она даже не взошла. Сверху земля черная, а подняли
ее - она красная, впору кирпичный завод ставить. Пришлось пересевать
люцерной по пословице "с паршивой овцы хоть шерсти клок", и неизвестно еще,
уродится ли люцерна. Кто знает, сколько надо времени, чтоб приспособить эту
дикую и бедную лесную землицу под хлеб, заставить ее делать то, что ей не
надо. А со старой пашни, помнится, в былые времена и сами кормились, и на
север, на восток многие тысячи пудов везли. Знаменитая была пашня!
"Нет, старею, видно,- ставил себя Павел на место.- Старею, если не могу
понять. Молодые вон понимают. Им и в голову не приходит сомневаться. Как
делают - так и надо. Построили поселок тут - тут ему и следует стоять, это
его единственное возможное место. Все, что ни происходит,- к лучшему, к
тому, чтобы жить было интересней и счастливей. Ну и живи: не оглядывайся, не
задумывайся. Хлеб не родит земля - привезут тебе хлеб, готовенький, смолотый
- испеченный, в белых, черных и серых булках, ешь от пуза! Молока не станет
от собственной коровы - привезут и молоко, чтоб не возиться тебе с этой
коровой, не хвостаться по кустам, собирая сенцо. И картошку, и редьку,
луковку - все привезут... А где возьмут - не твоя забота. У нас поселок
городского типа - вот и будет в нем как в городе, ничуть не хуже. Деньги за
разодранную пашню, за то, что будешь сеять-пересевать ее, ты получишь, на
деньги эти, что потребуется, купишь. Вот какой выстеклили магазин -
любо-дорого смотреть. Рядом стеклят другой, там на очереди третий... А плохо
станет здесь - уедешь в другое место, где хорошо, дорога никуда не заказана.
Старею,- признавал он.- Постарел уж - чего там! Считаю, что мать по
недомыслию хватается за старое, а далеко ли и сам ушел от нее? Неужели и мое
время вышло? Мать живет в одной уверенности, молодые в другой, а тут и
уверенности никакой нету. Ни туда, ни сюда, меж теми и другими. Возраст, что
ли, такой? Не успеешь разгадать одну загадку, наваливается вторая, еще
похитрей. Но мать-то свой век отжила, а тебе еще жить и работать. Не
понимаю, что ли, что новое на пустом месте не построишь и из ничего не
возьмешь, что ради него приходится попускаться чем-то и дорогим, привычным,
вкладывать немаленькие труды? Прекрасно понимаю. И понимаю, что без техники,
без самой большой техники ничего нынче не сделать и никуда не уехать. Каждый
это понимает, но как понять, как признать то, что сотворили с поселком?
Зачем потребовали от людей, кому жить тут, напрасных трудов? Сколько,
выгадывая на один день, потеряли наперед - и почему бы это не подсчитать
заранее? Можно, конечно, и не задаваться этими вопросами, а жить, как
живется, и плыть, как плывется, да ведь на том замешен: знать, что почем и
что для чего, самому докапываться до истины. На то ты и человек".
А возвращался в поселок, заходил в свой дворик, к которому
волей-неволей успел прилипнуть, и смирялась душа: жить можно. Непривычно,
неудобно, чувствуешь себя квартирантом, да оно квартирант и есть, потому что
дом не твой и хозяином-барином себя в нем не поведешь, зато и являешься на
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Белоусов Валерий
Суворов Виктор
Самойлова Елена
Контровский Владимир