Чтение 14–й страницы книги ~Квартиронка~

Но я недолго томился неизвестностью. Вот он ставит и проигрывает - иеще повышает ставку. Он занял мое место у стола, и вместе с местом к нему перешло и мое невезение. Почти каждую ставку сгребал крупье, пока наконец последняя монета не была поставлена на карту. Еще немного - и вотона звякнула, падая в шкатулку.

- Идемте, д'Отвиль! Идемте отсюда! - шепнул я, наклоняясь к нему иберя его за руку.

- Во сколько вы оцените это? - спросил он банкомета, не обращая наменя внимания.

И с этими словами он снял через голову золотую цепочку с часами.

Этого я и боялся, когда предлагал ему уйти. Я повторил свою просьбу,я молил его, но он не желал ничего слушать и торопил Чорли с ответом.

Чорли, видно, не любил тратить слов на ветер.

- Сто долларов за часы, - отрезал он, - и пятьдесят за цепочку.

- Великолепно! - воскликнул кто-то из игроков.

- Они же стоят вдвое больше, - пробормотал другой.

В огрубевших сердцах собравшихся здесь людей все же сохранились человеческие чувства. Тот, кто проигрывает, не вешая головы, неизменно вызывает общее сочувствие, и возгласы, сопровождавшие каждый проигрыш юногокреола, свидетельствовали о том, что все симпатии на его стороне.

- Правильно, часы и цепочка стоят значительно больше, - вмешался высокий человек с черными бакенбардами, сидевший в конце стола.

Внушительный и твердый тон, каким были сказаны эти слова, возымелсвое действие.

- Разрешите, я еще раз взгляну, - сказал Чорли, перегибаясь черезстол к д'Отвилю, который сидел с часами в руке.

Д'Отвиль снова вручил часы шулеру, а тот, открыв крышку, внимательноосмотрел механизм. Это были изящные часы с цепочкой, какие обычно носятдамы. И стоили они, разумеется, много больше той суммы, что предложил заних Чорли, хотя торговец свининой придерживался на этот счет иного мнения

- Сто пятьдесят долларов - немалые деньги, - протянул он. - Шуткасказать - сто пятьдесят долларов! Я, правда, мало что смыслю в такихфинтифлюшках, но мне сдается, полтораста долларов - красная цена за часыс цепкой.

- Вздор! - закричали несколько человек. - Одни часы стоят никак неменьше двухсот. Взгляните на камни!

Чорли положил конец пререканиям.

- Вот что! - сказал он. - Не думаю, чтобы часы стоили больше того,что я за них назначил, сударь, но поскольку вы хотите отыграться, пустьбудет двести за часы и цепочку. Это вас устраивает?

- Мечите! - кратко ответил пылкий креол; он выхватил часы из рук Чорли и поставил их на одну из карт.

Дешево обошлись часы Чорли.

Он открыл с полдюжины карт, и часы перешли к нему.

- А во сколько вы оцените это?

Д'Отвиль снял с пальца перстень и протянул его Чорли, который так ивпился глазами в брильянт.

Я снова попробовал вмешаться, но д'Отвиль опять не стал меня слушать.Нечего было и пытаться обуздать пламенного креола.

Перстень был алмазный, вернее - в филигранную золотую оправу быловделано несколько брильянтов. Так же как часы, кольцо походило на те,что носят дамы, и я расслышал, как перешептывались остряки: "У молодогоповесы, видать, богатая зазноба!", "Спустит этот - другой подарят", итак далее и тому подобное.

Перстень был, вероятно, ценный, потому что Чорли после внимательногоосмотра предложил посчитать его в четыреста долларов. Высокий человек счерными бакенбардами опять вступился и заявил, что он стоит все пятьсот.Его поддержали игроки, и банкомет в конце концов согласился дать закольцо эту сумму.

- Прикажете выдать фишками? - спросил он д'Отвиля. - Или поставитевсю сумму сразу?

- Сразу! - последовал ответ.

- Нет, нет! - раздались голоса доброжелателей д'Отвиля.

- Сразу! - решительно повторил д'Отвиль. - Поставьте перстень на туза.

- Как вам будет угодно, сударь, - невозмутимо ответил Чорли, возвращая перстень владельцу.

Д'Отвиль взял перстень в свою тонкую белую руку и положил на серединуоблюбованной карты. Это была единственная ставка. Другие игроки бросилиигру - каждому любопытно было увидеть, чем кончится этот поединок. Чорлиначал метать. Каждую карту ожидали с лихорадочным волнением, и когда изкоробки показывался край туза, двойки или тройки с широким белым полем,напряжение достигало высшего предела.

Прошло немало времени, прежде чем наконец вышли два туза, словно притакой крупной сумме игра должна была длиться вдвое больше, чем обычно.

Но вот исход решен. Вслед за часами и перстень перешел к Чорли.

Я схватил д'Отвиля за руку и потащил его к выходу. На этот раз онбеспрекословно последовал за мной - у него не осталось ничего, ровно ничего, что бы поставить на карту.

- Ах, не все ли равно! - беспечно бросил креол, выходя из зала. Впрочем, нет, - спохватился он и добавил уже совсем другим тоном: - Нет,не все равно! Вам и Авроре это не все равно!

Глава LVIII. НАПРАСНАЯ НАДЕЖДА

Как приятно было вырваться из душного зала на свежий воздух, увидетьнад собой ночное небо и мягкое сияние луны! Вернее, было бы приятно прииных обстоятельствах, но сейчас самая роскошная южная ночь и самая восхитительная природа не произвели бы на меня никакого впечатления.

Мой спутник, казалось, разделял мое чувство. Слова утешения, которыеон говорил мне, смягчали мою душевную боль; я знал, что они идут от чистого сердца. Тому доказательством были его поступки.

Ночь и вправду была чудесная. Светлый диск луны то исчезал, то сновапоказывался из-за пушистых облачков, разбросанных по темно-синему небуЛуизианы, легкий ветерок резвился на затихших улицах города. Чудеснаяночь, но слишком мягкая, слишком идиллическая. Мне больше пришлась бы подуше гроза. Как радовался бы я черным тучам, огненной молнии, грохочущимв небе раскатам грома! Как радовался бы завыванию ветра, барабанной дроби дождя! Ураган был бы сродни бушевавшей в моей душе буре.

До отеля было всего несколько шагов, но мы прошли мимо. Куда лучшедумать и беседовать на свежем воздухе. Ни я, ни мой спутник не помышлялио сне, поэтому, снова миновав окраину города, мы машинально направилисьв сторону болот.

Некоторое время мы шагали бок о бок в глубоком молчании. Оба мы дума-ли об одном - о завтрашнем аукционе. Завтрашнем? Нет, уже сегодняшнем:большие часы на соборной башне только что пробили полночь. Через двенадцать часов состоится аукцион, через двенадцать часов мою невесту выведутна помост и продадут с молотка.

Шоссе вело к Ракушечной дороге, и скоро под ногами у нас захрустелидвустворчатые и одностворчатые, целые и битые раковины и ракушки. Природа здесь больше гармонировала с нашими мыслями. Вокруг высились темныеторжественные кипарисы - эмблема печали, которые казались еще мрачнеепод саваном седого испанского мха, свисавшего с их ветвей. Да и здешниезвуки тоже успокаивали наши смятенные души. Унылое уханье болотной совы,скрипучий стрекот древесных сверчков и цикад, кваканье лягушек, хриплыйтрубный глас жабы и высоко над головой пронзительный писк гигантских летучих мышей - все эти голоса смешивались в нестройный концерт, которыйпри других обстоятельствах терзал бы слух, но теперь казался мне чуть лине музыкой и даже навевал сладкую грусть.

И все же я еще не испил до дна чаши страданий. Еще горшие муки ждалименя впереди. Хоть положение было безнадежно, я все еще цеплялся засмутную надежду. И как бы ни была призрачна эта надежда, она все же поддерживала меня. Возле дороги лежал поваленный кипарис, мы присели на него.

С тех пор как мы вышли из игорного притона, мы не сказали друг другуи двух слов. Я был поглощен мыслью о завтрашнем дне; мой юный спутник,которого я теперь считал верным и испытанным другом, думал о том же самом.

Какое великодушие! Ведь я ему совершенно чужой человек. Какое самопожертвование! Ах, я и не подозревал тогда всей глубины, всего величияэтой жертвы!

- Теперь остается последний шанс, - сказал я. - Будем надеяться, чтос завтрашней или, вернее, с сегодняшней почтой прибудет мое письмо. Может быть, оно еще поспеет вовремя: почта обычно приходит в десять утра.

- Да, конечно, - рассеянно отвечал д'Отвиль, занятый, видимо,собственными мыслями.

- А если нет, - продолжал я, - остается еще одна надежда - перекупитьее у того, кому она сегодня достанется на торгах. Я уплачу любую сумму,лишь бы...

- Ах! Вот это-то меня и тревожит, - перебил д'Отвиль, выйдя из своейзадумчивости. - Об этом-то я и думал сейчас. Боюсь, сударь, очень боюсь,что...

- Говорите!

- Боюсь, что тот, кто купит Аврору, не захочет ее уступить.

- Но почему же? Даже за большие деньги?..

- Да, боюсь, что тот, кто купит Аврору, не захочет уступить ее ни закакие деньги.

- О! Но почему же вы так думаете, д'Отвиль?

- У меня есть основания предполагать, что одно лицо намеревается...

- Кто же?

- Доминик Гайар.

- О Боже! Гайар? Гайар?

- Да, я заключаю это из того, что вы мне говорили, и из того, чтознаю сам, ибо я тоже кое-что знаю о Доминике Гайаре.

- Гайар! Гайар! Господи! - бессмысленно твердил я. Страшное известиеоглушило меня. Я весь застыл, охваченный каким-то оцепенением, будтогрозная опасность нависла надо мной и ничто уже не в силах отвратить ее.

Удивительно, как эта мысль не пришла мне раньше в голову? Я почему-топредполагал, что квартеронка попадет в руки обычного покупателя, которыйохотно переуступит ее мне за хорошую цену, пусть даже за огромную цену,но ведь со временем я буду в состоянии уплатить любую сумму. Удивительно, как я не подумал, что Гайар захочет купить Аврору! Впрочем, стой минуты, как я узнал о банкротстве Эжени Безансон, я совсем растерялся и не мог рассуждать хладнокровно. А теперь у меня открылись глаза.Это были уже не пустые домыслы и догадки. Несомненно, Гайар станет господином Авроры. Еще до вечера он будет распоряжаться ею, как своейсобственностью. Но душа ее... О Боже! Уж не сплю ли я?

- Я и раньше подозревал нечто подобное, - продолжал д'Отвиль. - Язнаю кое-что о семейных делах Безансонов - об Эжени, об Авроре, об адвокате Гайаре. Я и раньше подозревал, что Гайар захочет приобрести Аврору.А теперь, когда вы рассказали мне о сцене в гостиной, я не сомневаюсь вего гнусных намерениях. О, какая низость!.. Мое предположение подтверждает и то, - продолжал д'Отвиль, - что на пароходе находилось доверенноелицо Гайара. Этот человек обычно обделывает для адвоката все подобныеделишки - вы его, вероятно, не заметили. Он работорговец - самая подходящая фигура для этой цели. Конечно, он ехал в город, чтобы присутствовать на аукционе и купить эту несчастную для Гайара.

- Но почему... - спросил я, хватаясь как утопающий за соломинку, почему, если он хотел купить Аврору, он не заключил обычной сделки? Зачем ему понадобилось посылать ее на невольничий рынок?

- Этого требует закон. Невольники обанкротившегося землевладельцадолжны быть проданы с публичных торгов тому, кто даст за них самую высокую цену. А потом, сударь, хотя Гайар негодяй и мерзавец, но он дорожитобщественным мнением и не смеет действовать в открытую. Он лицемер и,творя свои грязные дела, желает сохранить уважение общества. Ведь многиеискренне считают Гайара порядочным человеком! Поэтому он и не смеет идтинапролом и держится в тени. Во избежание лишних разговоров Аврору купитподставное лицо, этот самый работорговец. Какая мерзость!

- Невообразимая мерзость! Но что, что же делать, чтобы спасти ее отэтого ужасного человека? Что делать для моего спасения?..

- Над этим-то я и ломаю голову. Не падайте духом, мсье! Еще не всепотеряно. Есть еще одна возможность спасти Аврору. Есть еще одна надежда. Увы! Я тоже изведал горе - я тоже перенес немало... да, немало! Ноне в том дело. Не будем говорить о моих печалях, пока несчастны вы. Может быть, когда-нибудь потом вы узнаете больше обо мне и моих горестях,но сейчас довольно об этом! Есть еще одна надежда, и вы и Аврора - выоба будете счастливы. Так должно быть. Я так решил. Безумный шаг, новедь и все это разве не безумие? Однако хватит! У меня нет ни минутывремени, надо спешить. Ступайте к себе в отель. Отдохните. Завтра в двенадцать я буду с вами. Итак, в двенадцать в ротонде. Спокойной ночи!Прощайте!

И не успел я попросить объяснения или сказать слово, как креол быстроотошел от меня, повернул в узкую улочку и скрылся из виду.

Размышляя о бессвязных словах д'Отвиля, о его туманных обещаниях истранном поведении, я медленно направился к отелю.

Очутившись в своем номере, я, не раздеваясь, повалился на постель. Номне было не до сна.

Глава LIX. РОТОНДА

Всю эту бессонную ночь в моем мозгу проносились тысячи мыслей, тысячираз надежда, сомнение и страх сменяли друг друга, и я строил сотни всевозможных планов. Но когда настало утро и в глаза мои ударил яркий светсолнца, я так ничего и не придумал. Все надежды я возлагал на д'Отвиля,ибо я понял, что рассчитывать на почту бесполезно.

Однако, чтобы удостовериться в этом, я, как только наступило утро,еще раз отправился в банк Брауна и Кo. Получив отрицательный ответ, я непочувствовал разочарования - я его предвидел. Когда человек попадает вбеду, бывало ли хоть раз, чтобы деньги пришли вовремя? Медленно катятсязолотые кружочки, медленно переходят они из рук в руки, и никто не расстается с ними по доброй воле. Почта должна была доставить деньги в срок,но друзья, которым я доверил управление моими делами, видимо, опоздали сотправкой.

"Никогда не доверяйте своих дел друзьям! Никогда не надейтесь получить деньги в обещанный срок, если вы поручили отправку их другу!" - таксетовал я, покидая Брауна и Кo.

Было уже двенадцать часов, когда я вернулся на рю Сен-Луи. Но я непошел в гостиницу, а направился прямо в ротонду.

Перо не в силах описать мрачные чувства, терзавшие мою душу, когда яступил под ее высокие своды. Сколько я себя помню, никогда не испытываля ничего подобного.

Мне случалось стоять под сводами кафедрального собора, и благоговейный трепет охватывал меня перед его величием; я бывал в раззолоченныхзалах королевского дворца, и два чувства боролись во мне - жалость ипрезрение: жалость к рабам, на чьих костях воздвигались эти хоромы, ипрезрение к теснившимся вокруг низкопоклонникам и льстецам: я посещалтемные тюремные камеры, и сердце мое сжималось от сострадания, но ни одно из этих зрелищ не произвело на меня такого удручающего впечатления,как то, которое теперь представилось моим глазам.

Это место не было священным. Наоборот, оно было осквернено самымгнусным кощунством. Здесь был знаменитый новоорлеанский невольничий рынок, где людей, их тело и даже душу, продавали и покупали с торгов!

Эти стены были свидетелями многих жестоких и мучительных разлук.Здесь мужа отрывали от жены, дитя - от матери. Как часто горькие слезыорошали эти мраморные плиты, как часто под высокими сводами раздавалисьтяжкие вздохи, и не только вздохи, но и крики разбитых сердец!

Я уже сказал, что, когда вошел под своды этого обширного зала, душамоя была полна самых мрачных чувств. И неудивительно, что сердце у менясжалось при виде открывшейся передо мной картины.

Вы, вероятно, надеетесь, что я подробно опишу ее вам. Но вас ждет разочарование: я не в силах этого сделать. Если бы я пришел сюда какпраздный зритель, как холодный репортер, которого не трогает то, чтопроисходит перед его глазами, я заметил бы все подробности и пересказалбы их вам. Но дело обстояло совсем не так. Меня преследовала одна-единственная мысль, мои глаза искали только одно лицо, и это мешаломне следить за тем, что происходит вокруг.

Кое-что все-таки сохранилось у меня в памяти. Так, я помню, что ротонда, отвечая своему названию, была большим круглым залом с полом, выложенным мраморными плитами, со сводчатым потолком и белыми стенами.Окон в ней не было, и она освещалась сверху. В глубине на помосте стоялочто-то вроде кафедры, а возле нее большая каменная глыба кубической формы. Я сразу отгадал назначение этих предметов.

Вдоль стены тянулся выступ в виде каменной скамьи. Назначение его ятакже понял без труда.

Когда я вошел, в зале собралось уже много народу. Публика пришла самая разношерстная, всех возрастов и сословий. Люди стояли кучками, непринужденно разговаривая, точно собрались для какой-то церемонии или забавы и ждут начала. По поведению присутствующих было видно, что предстоящее дело не настраивает их на торжественный лад; наоборот, судя по грубым шуткам и взрывам громкого смеха, поминутно раздававшимся в зале,можно было предположить, что они ждут какого-то развлечения.

Однако здесь была группа людей, резко выделявшаяся среди шумной толпы. Эти люди теснились на каменной скамье или возле нее, сидели на корточках или стояли, прислонившись к стене во всевозможных позах. Их черная или бронзовая кожа, густые курчавые волосы, грубые красные башмаки,одежда из дешевых хлопчатобумажных тканей, окрашенных в коричневый цветсоком катальпы, - все эти характерные черты отличали их от остальных людей, собравшихся в зале; это были существа из другого мира.

Но даже независимо от различия в одежде или цвета кожи, от толстыхгуб, широких скул и курчавых волос можно было сразу сказать, что люди,сидевшие на каменной скамье, были в совсем ином положении, чем те, чторасхаживали по залу. Одни громко разговаривали и весело смеялись, тогдакак другие сидели молчаливые и удрученные. Одни выступали с видом победителей, другие застыли с безнадежностью пленников, устремив в одну точку унылый взгляд. Одни были господа, другие - рабы! Это были невольникис плантации Безансонов.

Все молчали или переговаривались шепотом. Большинство казались встревоженными. Матери сидели, нежно прижимая к груди своих малюток, шепталиим ласковые слова и старались их убаюкать. Порой, когда материнскоесердце сжималось от страха, крупная слеза скатывалась по смуглой щеке.Отцы смотрели на них застывшими от скорби глазами, с выражением беспомощности и отчаяния на суровых лицах; они знали, что не в силах изменитьсвою участь, не в силах отвратить удар, какое бы решение ни приняли окружавшие их бессердечные негодяи.

Впрочем, не все были печальны и напуганы. Кое-кто из молодых невольников, юношей и девушек, разоделся в яркие костюмы и платья с оборками, складочками и лентами. Эти, по-видимому, не тревожились о будущеми даже казались довольными; они весело смеялись, переговариваясь друг сдругом, а иногда даже перекидывались словечком с кем-нибудь из белых.Перемена хозяина не казалась им такой уж страшной после того обращения,какому они подвергались последнее время. Некоторые из них ожидали перемены даже с радостной надеждой. Так были настроены молодые франты исветлокожие красавицы с плантации. Быть может, они останутся в этом городе, о котором они столько слышали; быть может, их ждет здесь болеесветлое будущее. Трудно представить, что оно будет безотраднее, чем ихнедавнее прошлое.

Я окинул беглым взглядом всю группу, но сразу же увидел, что Аврорытам нет. Трудно было спутать ее с кем-либо из этих людей. Ее здесь небыло. Благодарение Небу! Оно избавило меня от этого унижения. Аврора,наверно, где-нибудь поблизости, и ее приведут, когда до нее дойдет очередь.

Я не мог примириться с мыслью, что ее выставят напоказ, что ее коснутся грубые и оскорбительные взгляды, а может, и оскорбительные замечания толпы. Однако это испытание еще предстояло мне.

Я решил не подходить к невольникам: я знал их непосредственность ипредвидел, какую это вызовет сцену. Они встретят меня приветствиями имольбами, и их громкие голоса привлекут ко мне внимание всех присутствующих.

Чтобы этого избежать, я стал позади кучки людей, загородившей меня отневольников, и, наблюдая за входом в зал, поджидал д'Отвиля. Теперь онбыл моей последней и единственной надеждой.

Я невольно следил за всеми, кто входил или выходил из зала. Тут были,конечно, только мужчины, но самой разнообразной внешности. Вот, например, типичный работорговец, долговязый детина с грубым лицом барышника,одетый как попало, в свободной куртке, в широкополой, свисающей на глазашляпе, грубых башмаках и с арапником из сыромятной кожи - эмблемой егопрофессии.

Ярким контрастом ему служил молодой, изящно одетый креол в парадномкостюме: в сюртуке вишневого или голубого цвета с золотыми пуговицами, вприсобранных у пояса брюках, в прюнелевых башмаках, в рубашке с кружевным жабо и брильянтовыми запонками.

Был там и образец креола постарше - в широких светлых панталонах,нанковом жакете того же цвета и в шляпе из манильской соломы или в панаме на белоснежных, коротко остриженных волосах.

Был и американский торговец во фраке из черного сукна, блестящем черном атласном жилете, в брюках из той же материи, что и фрак, в опойковыхбашмаках и без перчаток.

Был и расфранченный стюард с парохода или приказчик из магазина - вполотняном сюртуке, белоснежных парусиновых брюках и палевой касторовойшляпе с длинным ворсом. Здесь можно было увидеть выхоленного толстяка-банкира; самодовольного адвоката, не такого надутого и чинного, как усебя в конторе, а пестро разодетого; речного капитана, утратившего свойсуровый вид; богатого плантатора из долины Миссисипи; владельца хлопкоочистки. Все эти типы и другие, но столь же выразительные фигуры составляли толпу, заполнившую ротонду.

В то время как я стоял, рассматривая их разнообразные лица и костюмы,в зал вошел рослый коренастый человек с красным лицом, в зеленом сюртуке. В одной руке он держал пачку бумаг, а в друюй - небольшой молотокслоновой кости с деревянной ручкой, указывавший на его профессию.

При его появлении толпа загудела и зашевелилась. Я услышал слова."Вот он!", "Он пришел!", "Вон идет майор!"

Присутствующим не надо было объяснять, кто этот человек. Жители Нового Орлеана прекрасно знали майора Б. - знаменитого аукциониста. Он являлся такой же достопримечательностью Нового Орлеана, как прекрасныйхрам Святого Карла.

Через минуту круглое, благодушное лицо майора появилось над кафедрой,несколько ударов его молотка восстановили тишину, и торги начались.

Сципиона поставили на каменную глыбу первым. Толпа покупателей обступила его; ему щупали ребра, хлопали его по ляжкам, как если бы он былоткормленным быком, открывали ему рот и разглядывали зубы, словно лошади, и называли цену.

В другое время я почувствовал бы жалость к несчастному малому, носейчас сердце мое было переполнено, в нем не осталось места для бедногоСципиона, и я отвернулся от этого возмутительного зрелища.

Глава LX. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Я снова уставился на дверь, пристально рассматривая каждого входящегов зал. Д'Отвиль все не появлялся. Он, конечно, скоро придет. Он сказал,что будет в двенадцать, но пробило час, а его все нет.

Наверно, он скоро явится, он не опоздает. В сущности, мне было ранотревожиться: имя Авроры стояло последним в списке. Оставалось еще многовремени. Я вполне полагался на моего нового друга, хотя и мало мне знакомого, но уже испытанного. Своим поведением прошлой ночью он полностьюзавоевал мое доверие. Он не обманет меня. Его опоздание не поколебаломоей веры. Очевидно, когда он доставал деньги, ему встретились какие-тозатруднения, ведь я надеялся, что он выручит меня. Он сам намекал наэто. Вот что задержало его, но он еще подоспеет. Он знает, что ее имястоит последним в списке - под No 65.

Несмотря на мое доверие к д'Отвилю, я был очень встревожен. Да это ипонятно. Я не спускал глаз с двери, каждую минуту надеясь его увидеть.

Позади меня раздавался тягучий голос аукциониста, монотонно повторявший все те же фразы; время от времени его прерывал резкий стук молотка.Я знал, что торги уже в полном разгаре, а частые удары молотка говорилио том, что они неуклонно подвигаются вперед. Хотя пока было проданотолько с полдюжины рабов, я с тревогой думал, что список быстро уменьшается и скоро - увы, слишком скоро! - наступит и ее черед. При этой мыслисердце бешено колотилось у меня в груди. Только бы д'Отвиль не обманулменя!

Неподалеку стояла кучка хорошо одетых молодых людей; все они, по-видимому, происходили из знатных креольских семей. Они весело болтали, и яясно слышал их разговор.

Я, наверно, не обратил бы внимания, если бы один из них не назвал фамилии Мариньи, которая показалась мне знакомой. У меня сохранилось неприятное воспоминание об этой фамилии: Сципион рассказывал мне, что какой-то Мариньи хотел купить Аврору. Я сразу вспомнил это имя.

Теперь я стал прислушиваться.

- Итак, Мариньи, вы решили купить ее? - спрашивал один из собеседников.

- Да, - отвечал молодой щеголь, одетый по последней моде и с некоторым фатовством. - Да-а, да-а, - продолжал он, томно растягивая слова, и,поправив сиреневые перчатки, стал помахивать тросточкой. - Это верно...Я думаю ее купить...

- Сколько же вы за нее дадите?

- Гм... Не слишком большую сумму, дорогой мой.

- За небольшую сумму вы ее не получите, - возразил первый. - Я знаюуже человек пять, которые будут добиваться ее, и все они чертовски богаты.

- Кто они такие? - спросил Мариньи, сразу теряя свое томное равнодушие. - Кто такие, позвольте вас спросить?

- Кто? Пожалуйста! Гардет - зубной врач, он прямо сходит по ней сума. Затем старый маркиз. Потом плантаторы Виларо и Лебон из Лафурша, даеще молодой Моро - винный торговец с рю Дофин. А кто знает, сколько богатых янки-хлопководов захотят взять ее себе в экономки! Ха-ха-ха!

- Я могу назвать еще одного, - заметил третий собеседник.

- Кого? - спросило несколько голосов. - Может, себя самого, Ле Бер?Вам, кажется, нужна швея, чтобы пришивать пуговицы к вашим рубашкам?

- Нет, не себя, - возразил тот. - Я не собираюсь покупать швею за такие бешеные деньги. Она стоит не меньше двух тысяч долларов, друзья мои.Нет, нет! Я найду себе швею подешевле.

- Кого же тогда? Скажите!

- С полной уверенностью могу назвать старого сморчка Гайара.

- Гайара - адвоката?

- Как, Доминик Гайар?

- Не может быть! - возразил третий. - Гайар - человек строгих правил,уравновешенный, скупой.

- Ха-ха-ха! - рассмеялся Ле Бер. - Я вижу, господа, вы совершенно непредставляете себе характера Гайара. Я знаю его получше вас. Он, конечно, скупец, вообще говоря, но есть вещи, на которые он не жалеет денег.У него было, наверно, с десяток любовниц. Кроме того, вы знаете, что онхолостяк и ему нужна хорошая экономка или служанка. Да, друзья мои, якое-что слышал об этом. И готов биться об заклад, что этот скупец перебьет цену каждого из вас, даже самого Мариньи!

Мариньи стоял, кусая губы. Но он чувствовал лишь досаду или разочарование, я же испытывал смертельную муку. Я не сомневался, о ком идетречь.

- Банкротство было объявлено по иску Гайара? - спросил первый собеседник.

- Так говорят.

- Но ведь он считался старым другом семьи, доверенным лицом старикаБезансона?

- Ну да, его советчиком и адвокатом. Xa-xal - многозначительно рассмеялся другой.

- Бедная Эжени! Теперь она уж не будет первой красавицей в округе. Ией не придется корчить из себя разборчивую невесту.

- Это послужит вам утешением, Ле Бер, ха-ха!

- О, последнее время у Ле Бера было мало шансов, - вставил третий. Говорят, ее фаворитом стал молодой англичанин, тот самый, что приплыл сней к берегу после взрыва на "Красавице". Так мне, по крайней мере, передавали. Это правда, Ле Бер?

- Вы бы лучше спросили у Эжени Безансон, - ответил Ле Бер с раздражением, и все засмеялись.

- Уж я бы спросил, - продолжал его собеседник, - да не знаю, как еенайти. Где она сейчас? Ее нет на плантации. Я заезжал туда, но мне сказали, что два дня назад она уехала. Нет ее и у тетки. Где же она, господа?

Я с интересом ждал ответа на этот вопрос. Я тоже не знал, где находится Эжени, и еще сегодня пытался ее разыскать, но тщетно! Говорили,что она приехала в город, но никто не мог сказать, где она остановилась.Я вспомнил, что она писала мне о монастыре Сакре-Кер. Быть может, думаля, она действительно ушла в монастырь? БеднаяЭжени!

- В самом деле, господа, где же она? - спросил другой.

- Очень странно! - заметил третий. - Где она может быть? Ле Бер, вы,наверно, знаете?

- Я понятия не имею о действиях мадемуазель Безансон, - ответил молодой человек с досадой и недоумением; по-видимому, он и вправду ничего незнал о ней и был оскорблен замечаниями своих собеседников.

- Тут кроется какая-то тайна, - сказал один из них. - Я был бы оченьудивлен, если бы это касалось кого-нибудь другого, но с Эжени Безансонничему не приходится удивляться.

Нечего и говорить, что этот разговор очень заинтересовал меня. Каждоеслово жгло меня будто каленым железом, и я готов был броситься и задушить этих болтунов. Они и не подозревали, что "молодой англичанин" стоялвозле них и слышал их беседу, не знали, какое ужасное впечатление производят на него их слова.

Меня терзали не их рассуждения об Эжени, но нескромные отзывы об Авроре. Я не стану повторять здесь грубые шутки на ее счет, непристойныенамеки, низкие предположения и язвительные насмешки над ее невинностью.

Один из собеседников, некий Севинье, был особенно отвратителен, и раза два я чуть не бросился на него. С большим трудом мне удалось себя побороть. Не знаю, долго ли я выдержал бы эту пытку, но тут произошло событие, которое сразу вытеснило у меня из головы и этих сплетников и ихгнусную болтовню: в зал вошла Аврора.

Они как раз снова заговорили о ней - о ее скромности и необыкновеннойкрасоте. Они спорили о том, кому она достанется, и уверяли, что, кто быни стал ее хозяином, он сделает ее своей наложницей. Они разгорячились,описывая ее прелести, и начали заключать пари, чем кончатся торги, каквдруг спор их прервали слова:

- Смотрите, смотрите! Вот она!

Я невольно обернулся. В дверях стояла Аврора.

Глава LXI. МОЮ НЕВЕСТУ ПРОДАЮТ С ТОРГОВ

Да, Аврора показалась в дверях этого проклятого зала и робко остановилась на пороге.