Розамунда медленно поднялась с дивана, но корсар был слишком взволнован и не заметил этого. Вдруг поглотивший его мрак осветил луч надежды: он вспомнил слова Фензиле о той преграде, которую Асад не осмелится преступить из благочестия.
— Есть один выход! — воскликнул Оливер. — Только изобретательность коварной сицилийки могла подсказать его! — Оливер было заколебался, но собрался с духом и коротко закончил: — Вы должны выйти за меня замуж.
Розамунда отшатнулась, как от удара. У неё возникло мгновенное подозрение, которое тут же превратилось в уверенность, что внезапное раскаяние Оливера — просто уловка.
— Замуж… за вас! — повторила она.
— Да, — подтвердил Оливер и принялся объяснять ей, что, только став его женой, она будет неприкосновенна для правоверных мусульман: из опасения нарушить закон Пророка никто и пальцем не посмеет коснуться её, и прежде всего — благочестивый паша. — Только так, — закончил он, — я смогу избавить вас от его преследований.
— Даже в моём ужасном положении этот выход слишком ужасен, — презрительно заявила она.
— А я говорю: вы должны, — настаивал он. — Иначе вас сегодня же доставят в гарем Асада, и не как жену, а как рабыню. Ради собственного блага вы должны верить мне, должны!
— Верить вам! — Розамунда язвительно рассмеялась. — Вам! Вероотступнику, нет, хуже, чем вероотступнику!
Оливер сдержался. Только соблюдая полное спокойствие, он мог надеяться убедить её с помощью логических доводов.
— Вы слишком безжалостны, — с упрёком сказал он. — Вы судите меня, забывая, что в моих страданиях есть и ваша вина. Ведь меня предали именно тот мужчина и та женщина, которых я любил больше всех на свете. Я утратил веру в людей и в Бога. Я стал мусульманином, отступником и корсаром лишь потому, что это был единственный способ избавиться от невыносимых мучений. — Он грустно посмотрел на Розамунду. — Неужели всё это нисколько не извиняет меня в ваших глазах?
Слова Оливера не оставили Розамунду равнодушной. В её ответе сквозила враждебность, но уже не было презрения. Его сменила печаль.
— Никакие лишения не могут оправдать вас в том, что вы опозорили честь дворянина и запятнали мужское достоинство, преследуя беззащитную женщину. Как бы то ни было, вы слишком низко пали, сэр, чтобы я сочла возможным доверять вам.
Оливер опустил голову. Он более чем заслужил это обвинение и чувствовал, что ему нечего возразить.
— Вы правы, — вздохнул он. — Но не ради меня я умоляю вас довериться мне, а ради вас самой.
Под влиянием внезапного порыва Оливер вытащил из ножен тяжёлый кинжал и подал его Розамунде.
— Если вам необходимо доказательство моей искренности, возьмите мой кинжал, которым вы пытались лишить себя жизни. Как только вам покажется, что я изменил данному слову, воспользуйтесь им против меня или против себя.
Удивлённо посмотрев на Оливера, Розамунда приняла от него кинжал.
— А вы не боитесь, — спросила она, — что я сейчас же воспользуюсь им и разом всё покончу?
— О нет, я верю вам, — ответил он. — И вы можете отплатить мне тем же. Более того, я дал вам оружие на самый крайний случай. Если придётся выбирать между смертью и Асадом, будет лучше, если вы предпочтёте смерть. Но позвольте заметить, что пока есть возможность жить, выбирать смерть было бы глупо.
— Возможность? — В голосе Розамунды послышалось презрение. — Возможность жить с вами?
— Нет, — твёрдо ответил Оливер. — Если вы доверитесь мне, то, клянусь, я постараюсь исправить причинённое мною зло. Слушайте. На рассвете мой галеас выходит в море. Я незаметно доставлю вас на борт и найду способ высадить в какой-нибудь христианской стране — Италии или Франции, — оттуда вы сможете вернуться домой.
— А тем временем, — напомнила Розамунда, — я стану вашей женой.
Оливер улыбнулся.
— Вы всё ещё боитесь западни. Христиан мусульманский брак ни к чему не обязывает. Я же не буду настаивать на своих правах. Наш брак — предлог, чтобы оградить вас от посягательств, пока вы находитесь здесь.
— Но как могу я положиться на ваше слово?
— Как? — Оливер растерялся. — У вас есть кинжал.
Розамунда задумчиво взглянула на сверкающий клинок.
— А наш брак? — спросила она. — Каким образом он свершится?
Оливер объяснил, что по мусульманскому закону надо в присутствии свидетелей объявить о браке кади[33 - Кади — судья.] или тому, кто стоит выше него. Не успел он закончить, как внизу послышались голоса и замелькал свет факелов.
— Это Асад со своим отрядом! — воскликнул он срывающимся голосом. — Итак, вы согласны?
— А кади? — спросила Розамунда, из чего Оливер заключил, что она приняла его предложение.
— Я ведь говорил о кади или о том, кто выше его. Сам Асад будет нашим священником, а его стража — свидетелями.
— А если он откажется? Он обязательно откажется! — воскликнула Розамунда и в волнении сжала руки.
— Я и спрашивать его не стану. Поймаю врасплох.
— Но ведь… это разозлит его. Он непременно догадается, что его провели, и отомстит вам.
— Я уже думал об этом, но другого выхода нет. Если мы проиграем, то…
— У меня есть кинжал, — бесстрашно заявила Розамунда.
— Ну а для меня остаётся верёвка или сабля, — добавил Оливер. — Возьмите себя в руки. Они идут.
Дверь распахнулась, и на террасу вбежал испуганный Али.
— Господин мой, господин мой! Асад вернулся с целым отрядом воинов!
— Ничего страшного, — спокойно ответил Сакр аль-Бар, — Всё будет хорошо.
Торопясь проучить своего взбунтовавшегося лейтенанта, паша взбежал по лестнице и ворвался на террасу. За ним следовала дюжина янычар в чёрных одеяниях. Их обнажённые сабли в свете факелов отбрасывали кроваво-красные блики.
Паша резко остановился перед Сакр аль-Баром, величественно скрестив руки на груди.
— Я вернулся, — произнёс он, — применить силу там, где бессильна доброта. Но я не перестаю молить Аллаха, чтобы он осветил светом мудрости твой помрачённый рассудок.
— И Аллах услышал твои молитвы, господин мой, — сказал Сакр аль-Бар.
— Хвала Всемудрому! — радостно воскликнул Асад. — Где девушка? — И он протянул руку.
Оливер подошёл к Розамунде, взял её за руку, словно собираясь подвести к паше, и произнёс роковые для Асада слова:
— Во имя Аллаха и пред его всевидящим оком, пред тобой, Асад ад-Дин, в присутствии свидетелей я беру эту женщину в жёны, блюдя милостивый закон Пророка всемудрого и милосердного Аллаха.
Сакр аль-Бар замолк. Обряд свершился, прежде чем Асад успел догадаться о намерениях корсара. В смятении паша что-то прохрипел, его лицо побагровело, в глазах сверкнули молнии.
Ничуть не испуганный царственным гневом своего господина Сакр аль-Бар спокойно снял с плеч Розамунды шарф и набросил его ей на голову, скрыв её лицо от посторонних взглядов.
— Да иссохнет рука того, кто, презрев святой закон владыки нашего Мухаммеда, посмеет открыть лицо этой женщины. Да благословит Аллах этот союз и низвергнет в геенну всякого, кто попытается расторгнуть узы, скреплённые пред его всевидящим оком.
Слова корсара прозвучали веско и многозначительно. Слишком многозначительно для Асад ад-Дина. Янычары за спиной паши, словно борзые на сворке, с нетерпением ожидали приказаний. Но Асад молчал. Он стоял, тяжело дыша и слегка пошатываясь. Его лицо то бледнело, то заливалось краской, выдавая душевную бурю, борьбу гнева и досады с искренним и глубоким благочестием. Паша не знал, какому из этих чувств отдать предпочтение, а Сакр аль-Бар решил помочь благочестию.
— Теперь, о могущественный Асад, ты понимаешь, почему я не согласился уступить тебе свою пленницу. Ты сам часто и, конечно же, справедливо упрекал меня за безбрачие, напоминал, что оно неугодно Аллаху и недостойно истинного мусульманина. Наконец Пророк в милости своей послал мне девушку, которую я смог взять в жёны.
Асад опустил голову.
— Что написано в Книге Судеб, то написано, — сказал он тоном человека, который старается сам себя убедить. Затем воздел руки к небу и объявил: — Аллах велик! Да исполнится воля его!
— Аминь, — торжественно произнёс Сакр аль-Бар и в душе вознёс страстную благодарственную молитву своему собственному давно забытому богу.
Паша помедлил, словно желая что-то сказать, затем повернулся спиной к корсару и махнул рукой янычарам.
— Ступайте, — отрывисто приказал он и следом за ними вышел на лестницу.
Глава 14
ЗНАМЕНИЕ
Фензиле ещё не успела отдышаться от быстрой ходьбы, когда, стоя рядом с Марзаком у забранного решёткой окна, увидела, как разгневанный Асад возвращается после первого посещения Сакр аль-Бара.
Она слышала, как паша громовым голосом позвал начальника охраны Абдула Мохтара, видела, как отряд его янычар собирается во дворе, освещённом белым сиянием полной луны и красноватым светом факелов. Когда янычары под предводительством самого Асада покинули двор, Фензиле не знала — плакать или смеяться, горевать или радоваться.
— Свершилось! — крикнул Марзак, вне себя от радости. — Франкский пёс дал отпор паше и погубил себя. Этой ночью с Сакр аль-Баром будет покончено. Хвала Аллаху!
Фензиле не разделяла восторга сына. Разумеется, Сакр аль-Бар должен пасть, и пасть от меча, ею же отточенного. Но уверена ли она, что сразивший его меч не отскочит и не ранит её самое? Вот вопрос, на который она пыталась найти ответ. При всём стремлении ускорить погибель корсара, Фензиле тщательно взвесила все возможные последствия этого события. Она не упустила и того обстоятельства, что неизбежным результатом падения Сакр аль-Бара будет приобретение Асадом франкской невольницы. Но она была готова заплатить любую цену, лишь бы раз и навсегда устранить соперника Марзака, что, в сущности, говорило о её способности к материнскому самопожертвованию. Теперь же она утешала себя тем, что с падением Сакр аль-Бара ни она сама, ни Марзак не будут больше нуждаться в особом влиянии на пашу и смогут не бояться появления в его гареме молодой жены. Одной рукой не сорвать всех плодов с древа желаний, и, радуясь исполнению одного, приходится оплакивать утрату остальных. Тем не менее в самом главном она выиграла.
Предаваясь этим мыслям, Фензиле ожидала возвращения Асада, почти не обращая внимания на шумную радость и самовлюблённую болтовню своего отпрыска, которого отнюдь не интересовало, какой ценой матери удалось убрать с его дороги ненавистного соперника. Всё случившееся сулило ему только выгоду.
Но вот Асад вернулся. Они увидели, как в ворота прошли янычары и, сбив шаг, выстроились во дворе. За янычарами медленно шёл паша. Казалось, он с трудом переставлял ноги; его голова была опущена на грудь, руки заложены за спину. Мать и сын ожидали, что следом за пашой появятся невольники, ведущие или несущие на руках франкскую пленницу. Но тщетно. Заинтригованные Фензиле и Марзак обменялись тревожными взглядами.
Они услышали, как Асад отпустил своих спутников, как с лязгом закрылись ворота; увидели, как паша, сгорбившись, прошёл через залитый луною двор.
Что случилось? Уж не убил ли он обоих? Может быть, девушка сопротивлялась и, потеряв терпение, Асад прикончил её в приступе гнева? Задавая себе эти вопросы, Фензиле нисколько не сомневалась, что Сакр аль-Бар убит. И всё же её не покидало мучительное беспокойство. Наконец она призвала Аюба и отправила его к Абдулу Мохтару — разузнать, что произошло в доме Сакр аль-Бара. Евнух с радостью отправился исполнять приказание госпожи, надеясь, что её догадки подтвердятся. Вернулся он разочарованным, и его рассказ поверг в смятение Фензиле и Марзака.
Однако Фензиле быстро оправилась. В конце концов, всё к лучшему. Явное раздражение Асада легко превратить в негодование, а затем и в гнев, пламя которого испепелит Сакр аль-Бара. Таким образом, она достигнет желанной цели, не рискуя местом рядом с пашой; ведь после всего случившегося нечего и думать, что Асад введёт франкскую девушку в свой гарем. Одно то, что она разгуливала перед правоверными с открытым лицом, будет непреодолимым препятствием. И уж совершенно невероятно, что ради минутного увлечения паша поступится чувством собственного достоинства и приблизит к себе женщину, которая была женой его слуги. Фензиле знала, как действовать дальше. Чрезмерное благочестие паши позволило Сакр аль-Бару не подчиниться. Советуя корсару жениться на пленнице, Фензиле и не предполагала, насколько выгодным это окажется для неё самой. Теперь, чтобы довести дело до конца, надо вновь сыграть на благочестии Асада.
Накинув лёгкое шёлковое покрывало, Фензиле выскользнула из комнаты и спустилась во двор, напоённый благоуханием летней ночи. Паша сидел на диване под навесом; она подсела к нему с грацией ластящейся к хозяину кошки и склонила голову на его плечо. Погружённый в глубокую задумчивость, Асад не сразу заметил её.
— О, господин души моей, — пролепетала она, — ты предаёшься скорби?
В ласковых переливах её голоса звучали нежность и томная услада. Паша вздрогнул, и Фензиле заметила, как блеснули его глаза.
— Кто тебе сказал? — подозрительно спросил он.
— Моё сердце, — ответила она голосом мелодичным, как виола. — Неужели скорбь, которая гнетёт твоё сердце, может не отозваться в моём? Разве могу я быть счастливой, когда грусть туманит твой взор? Сердце подсказало мне, что ты удручён, что нуждаешься во мне, и я поспешила сюда разделить твоё горе или принять его на себя.
И её пальцы сплелись на плече Асада.
Паша взглянул на Фензиле, и лицо его смягчилось. Он действительно нуждался в утешении, и присутствие Фензиле никогда ещё не было столь желанно для него, как в ту минуту.
С неподражаемым искусством Фензиле выведала у паши всё, что её интересовало, после чего дала волю негодованию.
— Собака! — воскликнула она. — Неблагодарный, вероломный пёс! Разве я не предостерегала тебя, о свет моих бедных очей! Но ты лишь бранился в ответ. Теперь ты наконец узнал этого негодяя, и он больше не будет досаждать тебе. Ты должен отречься от Сакр аль-Бара и вновь ввергнуть его в ту грязь, из которой его извлекло твоё великодушие.
Асад не отвечал. Он сидел, с унылым видом глядя перед собой. Наконец он устало вздохнул. Асад был справедлив и обладал совестью — качеством весьма странным и обременительным для повелителя корсаров.
— Случившееся не даёт мне права прогнать от себя самого доблестного воина ислама, — задумчиво проговорил он. — Долг перед Аллахом запрещает мне это.
— Но ведь долг перед тобой не помешал Сакр аль-Бару противиться твоим желаниям, — осторожно напомнила Фензиле.
— Да, моим желаниям, — возразил паша. Голос его дрожал от волнения, но он справился с ним и спокойно продолжал: — Неужели я позволю самолюбию возобладать над долгом перед истинной верой? Неужели спор из-за юной невольницы заставит меня пожертвовать храбрейшим воином ислама, надёжнейшим оплотом закона Пророка? Неужели я призову на свою голову месть Единого, уничтожив того, кто по праву считается бичом неверных, лишь затем, чтобы дать волю гневу и отомстить человеку, помешавшему исполнению моей ничтожной прихоти?
— Так ты по-прежнему говоришь, что Сакр аль-Бар — оплот закона Пророка?
— Это говорю не я, а его деяния, — угрюмо ответил Асад.
— Одно из них мне известно, и уж его-то никогда бы не совершил настоящий мусульманин. Если нужно доказательство его презрения к законам Пророка, то он сам недавно представил его, взяв в жёны христианку. Разве не написано в Книге Книг: «Не бери в жёны идолопоклонниц»? Разве не нарушил Сакр аль-Бар закон Пророка, оскорбив и Аллаха, и тебя, о фонтан моей души?
Асад нахмурился: Фензиле права. Но из чувства справедливости он всё же попытался защитить корсара, а может быть, продолжал разговор с целью окончательно убедиться в обоснованности обвинения, выдвинутого против него.
— Он мог согрешить по неведению, — предположил Асад, приведя Фензиле в восторг.
— Воистину, ты — фонтан милосердия и снисходительности, о отец Марзака! Ты, как всегда, прав. Конечно же, он согрешил по неведению, но мыслимо ли такое неведение для доброго мусульманина, достойного называться оплотом святого закона Пророка?
Коварный выпад сицилийки пронзил панцирь совести, оказавшийся более уязвимым, чем полагал Асад. Он глубоко задумался, уставясь в дальний конец двора. Неожиданно паша вскочил.
— Клянусь Аллахом, ты права, — громко сказал он. — Не подчинившись моей воле и взяв франкскую девушку в жёны, он согрешил по доброй воле.
Фензиле соскользнула с дивана, опустилась перед Асадом на колени, нежно обвилась руками вокруг его пояса и заглянула ему в лицо.
— Ты, как всегда, милостив и осторожен в суждениях. Разве это единственная его вина, о Асад?
— Единственная? — Асад взглянул на Фензиле. — А что ещё?
— Ах, если бы ты был прав! Но твоя ангельская доброта ослепляет тебя, и ты многого не видишь. Деяние Сакр аль-Бара куда более преступно. Он не только не задумался о том, сколь велик его грех перед законом, но в своих низких целях осквернил его и надругался над ним.
— Но как? — нетерпеливо спросил Асад.
— Он воспользовался законом как обыкновенным прикрытием. Сакр аль-Бар взял эту девушку в жёны только потому, что не хотел уступить её тебе. Он прекрасно знал, что ты, лев и защитник веры, послушно склонишься перед записанным в Книге Судеб.
— Хвала тому, кто в неизречённой мудрости своей послал мне силы не запятнать себя недостойным деянием! — громко воскликнул Асад. — Я мог бы умертвить его и расторгнуть нечестивые узы, но покорился предначертанному.
— На небесах ангелы ликуют от твоего долготерпения и снисходительности, на земле же нашёлся низкий человек, употребивший во зло твою несравненную доброту и благочестие.
Паша освободился от объятий Фензиле и принялся ходить по двору. Сицилийка, приняв исполненную невыразимой грации позу, прилегла на подушки, ожидая, когда яд её речей свершит своё коварное дело. Сквозь тонкое покрывало, которым Фензиле благоразумно закрыла лицо, её горящие глаза внимательно следили за Асадом.
Она видела, как он остановился и воздел руки вверх, словно обращаясь к небесам, и о чём-то вопрошая звёзды, мерцавшие в широком нимбе полной луны.
Наконец Асад медленно направился к навесу. Он всё ещё колебался, С одной стороны, в словах Фензиле была доля истины, но с другой — он знал о ненависти сицилийки к Сакр аль-Бару, знал, что она не упустит возможности представить любой поступок корсара в самом неблагоприятном свете. Асад не доверял ни её доводам, ни самому себе, отчего мысли его пребывали в полнейшем беспорядке.
— Довольно, — резко сказал он. — Я молю Аллаха послать мне совет этой ночью.
Объявив о своём решении, Асад прошествовал мимо дивана, поднялся по лестнице и вошёл в дом. Фензиле последовала за ним. Всю ночь она пролежала в ногах у своего господина, чтобы с первым лучом рассвета упрочить достигнутое и хоть немного приблизиться к цели, до которой, по её опасениям, было ещё далеко. Сон не шёл к Фензиле; с широко раскрытыми глазами лежала она рядом с крепко спящим Асадом, внимательно вслушиваясь в тишину ночи.
Едва раздался голос муэдзина, Асад, повинуясь призыву, вскочил с ложа; и не успел лёгкий предрассветный ветерок унести последнее слово молитвы, как он был на ногах. Паша хлопнул в ладоши, призывая невольников, отдал им несколько распоряжений, из которых Фензиле заключила, что он намерен немедленно отправиться в гавань.
— Надеюсь, Аллах вдохновил тебя, о господин мой! — воскликнула она и тут же спросила: — Каково же твоё решение?
— Я иду искать знамения, — ответил Асад и вышел, оставив сицилийку в крайнем волнении и тревоге.
Фензиле послала за Марзаком и, когда тот явился, велела ему отправляться за отцом, на ходу давая юноше последние наставления.
— Теперь твоя судьба в твоих руках, — предупредила она, — смотри, не упусти её.
Когда Марзак сошёл вниз, его отец садился на белого мула. Рядом с пашой стояли визирь Тсамани, Бискайн и несколько лейтенантов. Марзак попросил у отца разрешения отправиться вместе с ним. Паша небрежно кивнул в знак согласия, и они двинулись со двора. Марзак шёл у стремени Асада. Некоторое время отец и сын молчали. Марзак заговорил первым:
— Молю тебя, о отец мой, отстрани вероломного Сакр аль-Бара от командования походом.
Асад хмуро покосился на сына.
— Галеас должен немедленно выйти в море, если мы хотим перехватить испанское судно, — ответил он. — Если его поведёт не Сакр аль-Бар, то кто же, клянусь бородой Пророка?
— Испытай меня, о отец! — с жаром воскликнул Марзак.
Старик невесело улыбнулся.
— Ты так устал от жизни, что готов идти навстречу смерти и в придачу погубить мой галеас?
— Ты более чем несправедлив, о отец мой, — обиделся Марзак.
— Зато более чем добр, о сын мой, — возразил Асад, и до самого мола ни один из них не произнёс ни слова.
У берега стоял на якоре великолепный галеас. Судно готовилось к отплытию, и на его борту царила невообразимая суматоха. По сходням сновали носильщики, перетаскивая на борт бочки с водой, корзины с провизией, бочонки с порохом и другие необходимые в плавании грузы. Когда паша и его спутники подошли к сходням, по ним спускались четверо негров. Они шли медленно, слегка пошатываясь под тяжестью огромной корзины из пальмовых листьев.
На юте стояли Сакр аль-Бар, Османи, Али, Джаспер-рейс и несколько офицеров. Между скамьями гребцов расхаживали два боцмана-отступника — француз Ларок и итальянец Виджителло, которые уже два года были неизменными участниками походов Сакр аль-Бара. Ларок наблюдал за погрузкой и зычным голосом командовал, где поставить корзины с провизией, где бочки с водой; бочонки с порохом он распорядился поместить у грот-мачты. Виджителло проводил последний досмотр рабов на вёслах.
Когда пальмовую корзину перенесли на судно, Ларок приказал неграм оставить её у грот-мачты. Но здесь вмешался Сакр аль-Бар и велел поднять корзину в каюту на корме.
Как только паша спешился и вместе со своими спутниками остановился у сходней, Марзак вновь стал уговаривать отца принять на себя командование походом, а его взять лейтенантом и преподать ему первые уроки морского дела.
Асад с любопытством посмотрел на сына, но ничего не ответил и ступил на борт галеаса. Марзак и все остальные последовали за ним. Только теперь Сакр аль-Бар заметил пашу и поспешил ему навстречу, чтобы приветствовать его на своём судне. Корсара охватило неожиданное беспокойство, но ни один мускул не дрогнул на его лице, а взгляд был, как всегда надменен и твёрд.
— Да осенит Аллах миром тебя и дом твой, о могущественный Асад. Мы собираемся поднять якорь, и с твоим благословением я выйду в море со спокойной душой.
Асад был удивлён. После вчерашней сцены подобная невозмутимость и выдержка казались невероятными. Объяснить их можно было только тем, что совесть Сакр аль-Бара действительно чиста и ему не в чем упрекнуть себя.
— Мне посоветовали не только благословить это плавание, но и возглавить его, — произнёс паша, внимательно глядя на Сакр аль-Бара.
Глаза корсара блеснули, но других признаков тревоги Асад не заметил.
— Возглавить? — переспросил Сакр аль-Бар. — Тебе?
И он весело рассмеялся.
Этот смех был тактической ошибкой, он только подлил масла в огонь. Асад медленно пошёл по шкафуту и, остановившись у грот-мачты, заглянул в лицо Сакр аль-Бару, который шёл рядом с ним.
— Что насмешило тебя? — резко спросил паша.
— Что? Нелепость этого предложения, — поспешил ответить Сакр аль-Бар. У него не было времени подыскать более дипломатичный ответ.
Лоб Асада прорезала глубокая складка.
— Нелепость? В чём же его нелепость?
Сакр аль-Бар поспешил исправить ошибку:
— В предположении, будто детская забава достойна того, чтобы ты — Лев Веры — тратил на неё силы и выпускал свои смертоносные когти. Чтобы ты — герой сотен славных сражений, в которых принимали участие целые флотилии, — вышел в море ради ничтожной стычки одного галеаса с какой-то испанской галерой! Это было бы недостойно твоего великого имени и унизительно для твоей доблести.
И Сакр аль-Бар махнул рукой, словно не желая больше говорить о пустяках.
Асад не сводил с корсара холодного взгляда, лицо его было непроницаемо, как маска.
— Однако вчера ты думал иначе, — заметил он.
— Иначе, господин мой?
— Ещё вчера не кто иной, как ты, уговаривал меня не только отправиться в плавание, но и возглавить его, — напомнил Асад, чётко выговаривая каждое слово. — Ты сам пробудил во мне воспоминания о тех далёких днях, когда с саблей в руке мы бок о бок сражались с неверными. Кто, как не ты, умолял меня отправиться вместе с тобой? А сейчас… — Асад развёл руками, и его взгляд зажёгся гневом. — Чем вызвана подобная перемена?
Сакр аль-Бар понял, что попался в собственные сети, и ответил не сразу. Он отвёл глаза и увидел красивое раскрасневшееся лицо Марзака, стоявшего рядом с отцом, увидел Бискайна, Тсамани и других спутников паши, в изумлении уставившихся на него; заметил, что слева от него несколько прикованных к скамье гребцов подняли угрюмые, опалённые солнцем лица и с тупым любопытством смотрят в их сторону. Стараясь казаться спокойным, он улыбнулся:
— Пожалуй… Пожалуй, я догадываюсь о причине твоего вчерашнего отказа. А в остальном… я могу лишь повторить то, что уже сказал: дичь недостойна охотника.
Марзак язвительно усмехнулся, как бы намекая, что он всё понял. К тому же он решил — и не без основания, — что своим странным поведением Сакр аль-Бар добился того, чего не сумел бы добиться никакими уговорами. Он явил Асад ад-Дину знамение, которого тот искал. И действительно, именно в эту минуту Асад твёрдо решил возглавить поход.
— Мне ясно, — улыбнулся паша, — что моё присутствие на судне нежелательно. Ну что ж, очень жаль. Я слишком долго пренебрегал отцовскими обязанностями и намерен наконец исправить свою ошибку. В этом плавании, Сакр аль-Бар, мы составим тебе компанию. Командование я беру на себя, а Марзак будет моим учеником.
Сакр аль-Бар больше не возражал. Он поклонился паше и радостно проговорил:
— Хвала Аллаху, подсказавшему тебе такое решение. Благодаря ему я только выигрываю, а значит — не мне и упорствовать, хотя дичь и в самом деле недостойна охотника.
Глава 15
ПУТЕШЕСТВИЕ
Приняв решение, Асад отвёл Тсамани в сторону и распорядился, как вести дела во время своего отсутствия. Затем он отпустил визиря и, поскольку погрузка судна закончилась, отдал приказ поднять якорь.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Лукьяненко Сергей
Громыко Ольга