Чтение 14–й страницы книги ~Эвакуатор~

- Стой, дядя Боря, - сказала Катька.

- Убьют, - сказал дядя Боря, быстро поняв все.

- Ничего. Тормози.

Катька открыла дверь, и смуглая женщина в платке стремглав запрыгнула в машину. Дядя Боря рванул с места. В заднее стекло глухо стукнулась брошенная кем-то палка.

- Спасибо, - пересохшими губами еле выговорила чеченка. В том, что это чеченка, сомневаться не приходилось.

- Уйти не успели? - сочувственно спросила Катька.

Женщина покачала головой.

- Некуда мне уходить. Я беженка, приехала к брату. В фильтрационном лагере была.

Катька не стала расспрашивать. Слова "фильтрационный лагерь" говорили сами за себя.

- Пряталась, - говорила чеченка. - А тут вышла хлеба купить, и сразу.

- А из города уехать? - спросила Катька. - Или вы думаете, свои не тронут?

- Какие свои? - с горечью сказала чеченка. - Ты не поняла еще, что это ваши взрывают? Ваши делают, а на наших валят.

- Как тебя звать?

- Майнат. Я из Очхой-Мартана. У нас семья большая была. Один брат сюда уехал, еще после первой войны. Другого на зачистке увели, и пропал. Сестра у меня была, убили. Обстрел был. Я одна осталась, родители старые, помрут скоро. Я в Москву добралась, у брата работала. Овощами торговала. В Грозном училась, школу кончила, образования другого нет, только торговать. Там жить совсем нельзя. Там ваши такое сделали, что и сто лет еще жить будет нельзя. А теперь здесь на нас говорят. А никакого Шамиля нет давно. Аллахом клянусь! - возвысила она голос.

- Да ладно, - сказала Катька. - Кто теперь разберет. Неважно.

- Убьют меня здесь,- тоскливо сказала чеченка.

- Не убьют, - утешила Катька.

- Что ты знаешь? Ваши люди как звери, хуже зверя!

- Ваши-то больно добрые, - неодобрительно произнесла бабушка.

- Ты меня до центра довези, там высади, - по-хозяйски сказала чеченка, адресуясь непосредственно к Боре.

- Я тебя повезу, куда мне вот она скажет, - неодобрительно ответил дядя Боря. - Я их везу, вот им и решать. А ты не командуй давай.

- Мы поедем потом через центр, - примирительно сказала Катька. - Я только домой заеду, и сразу. Скажи, а ты не хочешь вообще уехать отсюда?

- Нечего ее брать, - сказал дядя Боря. - Тоже небось без документов.

- У меня есть документ, на, смотри! - Чеченка достала паспорт и помахала перед Катькой. - Регистрация есть, все есть!

- Да это вам делают, - неопределенно заметил дядя Боря. - А ты, Катерина, ее все-таки не бери. Чую, тут не то что-то.

- Куда брать? - Майнат даже подпрыгнула на сиденье. - Меня нельзя брать! Я никуда из Москвы не поеду!

- Вот и не езди, - сказала бабушка.

- Ой, ну что вы все, честное слово... - сказала Катька и осеклась. Москва горела.

Дождь к вечеру перестал, и в ранней ноябрьской темноте ближе к центру то тут, то там озарялись красными отблесками угрюмые дома. Желтых, уютных окон почти не было, но темные стекла тут и там вспыхивали алым: покидаемый город горел, как перед нашествием Наполеона. Пронеслась, ревя сиреной, одинокая пожарная машина - и все опять затихло. Вдруг пламя вырвалось из ближайшего дома, словно до поры огонь еще чего-то стеснялся - но вдруг получил тайный знак, что бояться больше нечего и можно резвиться безнаказанно. Дом мгновенно утонул в пламени, со звоном лопнули стекла, послышался грозный гул.

- Быстрее надо, - сказал дядя Боря и поехал быстрее. - А то действительно, прямо как догоняет кто.

На их улице все было пока спокойно, и даже светилось несколько окон в роскошном доме напротив. Дом состоял из шести башен, соединенных надземными коридорами, и принаждежал Государственной Думе, даже теперь о чем-то себе думавшей, наверное.

- Подождите в машине, - сказала Катька. - Майнат, ты же никуда не спешишь?

- А? - спросила Майнат. Она пребывала в угрюмой задумчивости.

- Не спешишь, говорю, никуда?

- А? Нет.

- Ну, я быстро. Сейчас, дядь Борь, только мужа моего захватим. Я тебе и денег вынесу.

- Да на что мне теперь деньги, - спокойно сказал дядя Боря. - Летим так летим. Только у меня загранпаспорта нету.

- Не надо нам загранпаспорта, - в сотый раз повторила Катька. - Подождите, сейчас спущусь.

Лифт не работал. Правильно. Она стремительно взбежала на свой шестой этаж. Слава Богу, они были дома, никуда не сбежали и ждали. Подуша смотрела телевизор. Показывали мультфильмы Сутеева, и позднеимперские зайчики и белочки выглядели такими же несчастными и беззащитными, как те, под дождем, в Сухиничах.

- Мать не поедет, - сказал Сереженька тихо и грустно, как человек, переживший сильное нервное потрясение.

- Почему?

- Она уже уехала. С другим человеком.

- Куда?!

- В Штаты. Ее увозит какой-то секретный мужик, с которым у нее, оказывается, роман.

- И ты не знал?!

- Ага. Представляешь, не хотела травмировать.

- Черт-те что. Какой хоть мужик?

- Я не знаю. Она нас не знакомила. Говорит, что военный летчик. Предлагала лететь с ней, но я сказал, что без тебя никуда не поеду.

- Спасибо, - сказала Катька. - Это благородно.

Черт бы драл его благородство. Пусть бы оставил Подушу и летел на все четыре стороны.

- Ты представляешь? - спросил Сереженька. - Сказала, что имеет наконец право на свою жизнь, а до этого заедала мою, но теперь избавляет меня от себя. Я говорю - мать, давай вместе в Германию, у Катьки есть возможность. Все, как ты сказала. А она - нет, я в Штаты, ты ко мне приедешь потом. Я не могу больше висеть у тебя на шее. Так и сказала. Представляешь? Значит, она все время думала, что она мне в тягость.

- Может, ты сам себя так вел?

- Ну Кать, ну правда! Когда я себя так вел?

- Не знаю. Орал ты на нее все-таки порядочно.

- Господи, ну мало ли на кого я орал! На тебя, на нее... Я же от боли орал, пойми. У меня тоже жизнь была не очень сахарная.

- Конечно, кто спорит.

- Они сегодня утром должны были улететь. Ты понимаешь? У нее уже год была, оказывается, вторая жизнь, а я ничего не знал. Ужас, да? Я думал, у меня ближе никого нет. - Он смутился и исправился. - Ты, Подуша и она. И теперь такой оборот. Ну с ума сойти, да?

- Да ничего не сойти. Она нестарая женщина, у нее может быть своя жизнь.

- А меня, значит, она бросает?

- Сереж, ты взрослый мужик. Опомнись, у тебя свой ребенок. Может она наконец отпустить тебя в свободное плавание?

- Ты ее с самого начала ненавидела, - тихо сказал Сереженька.

- Ладно, думай так, если тебе больше нравится. Собирайся, у нас мало времени.

- Подожди. А как мы полетим? Нужны документы на Подушу, полис медицинский, вещи все для нее...

- Ты еще не собрал вещи?!

- Я собрал, но я думал, тебе видней... ты мать все-таки...

- Сережа! - заорала Катька. - Понимаешь ты или нет, через два часа мы должны выехать из Москвы! Ты вообще сделал что-нибудь или нет, черт, дьявол, или сидел тут в прострации, переживая приступ второго рождения! Где чемодан?!

- Вот, - он показал раскрытый чемодан, из пасти которого торчали подушины колготки и свитерки, в полном беспорядке.

- Ладно, собирай все, что нужно тебе. Много не бери, у нас там мало места.

- Ты можешь мне наконец сказать, куда мы летим?

- Мы летим в Германию, к моим родителям, брат устроил меня на чартерный рейс. Сережа, все надо делать очень быстро! - От отчаяния она затопала на него ногами.

Он принялся вяло вытаскивать из шкафа свои вещи и складывать их в гигантский рюкзак, с которым хаживал в свои любимые походы.

- Пиджак тебе там не понадобится! - заорала Катька. - И костюм не понадобится! Бери теплые вещи, сапоги, носки, только для дороги, остальное купим!

Он так же вяло стал вешать пиджак обратно в шкаф, потом туда же костюм, костюм свалился, он подобрал и тщательно стал его цеплять обратно на вешалку... Катька перестала обращать на него внимание, пошвыряла в чемодан все подушины вещи (Подуша цеплялась за ноги, прижималась, пищала: "Мама! Куда мы едем?" - "К бабушке". - "В Блянск?" - "В Германию. Брянская бабушка внизу, в машине". - "Мама! А Гемания далеко?" - "Близко, очень близко").

- Документы взял?

- А какие нужны?

- Все! - рявкнула она. - Загранпаспорта, просто паспорта, медкарта на Польку! Там проверки на каждом шагу!

- В Германии?

- У нас на МКАДе! Мой паспорт не ищи, он у меня. Все, только бутылку воды Польке возьми. И пошли быстрей. Да не из-под крана, Сережа! У нас что, кипяченой нет?

- Нет.

- Ну, набирай из-под крана, черт с тобой. Ты сам не мог об этом подумать?

- Я думал, купим...

- Где, что ты сейчас купишь?! Ты в магазины заходил сегодня?!

- Нет... У нее со вчерашнего дня еще остались йогурты, пудинг я вчера достал тоже...

- Клади к себе пудинг... а, черт, раздавится. Ладно. Все, выходи.

- Подожди. Надо же запереть.

- Ну, запирай.

На улице почему-то стало жарко. Это мне жарко, наверное, подумала Катька. Она тащила за собой кое-как одетую Подушу, вцепившуюся в ее правую руку, а левой волокла тяжелый чемодан на колесиках. Чемодан был старый и ехал с трудом - колесики заедали.

- Сюда, в машину.

- Народу-то почти нет никого, - сказал дядя Боря.

- Правильно, уезжают, - сказала Катька. - Давай, Сережа, садись. Бабушку ты знаешь, это дядя Боря, шофер, это Майнат, моя подруга, чеченка, а это мальчик из Брянска, он не говорит, мы его берем с собой по гуманитарному обмену. - Как, с чего она придумала этот гуманитарный обмен - и какая гуманитарная организация могла бы в обреченную Москву прислать немецкого мальчика в обмен на русского дауна, - Катька и сама бы не взялась объяснить, но муж проглотил эту информацию, не поперхнувшись.

- Здравствуйте, Кира Борисовна, - сказал наш муж.

- Здрасьте пожалуйста, - буркнула бабушка. - И чего я, дура, поехала, сидела бы дома...

- Досиделась уже до немцев, в сорок первом году-то.

- А и что? И под немцами жили, а дом не бросали... Машка небось некормленая...

- Ну чего, на Тарасовку? - спросил дядя Боря.

- Погодите, дядя Боря, - сказала Катька. - Сначала на Свиблово.

- Это куда?

- Выезжайте на Ленинский, дальше я покажу.

Были у нее еще кое-какие дела - и кое-какие кандидатуры на освободившееся место, от которой Любовь Сергеевна так внезапно отказалась благодаря неведомому военному летчику. Вообще военных летчиков развелось как грязи.

"Люблю люблю буду ждать сколько надо если не дождусь не полечу буду Тарасовке приезжай туда с кем хочешь тоскую умираю вскл единственная самая лучшая приезжай скорее тут нечего больше делать готовлю лейку летим вскл жду люблю не могу могу хочу крышу сносит добирайся скорей верю сумеешь зпт эвакуатор 5.11. PS Если поедешь машиной поворот Тарасовку после Шараповой охоты двести метров будет указатель потом по бетонке направо дальше найдешь".

За что она его любила - так это за способность шутить даже и накануне собственного бегства из Москвы. Даже почерк был спокойный, наклонный, острый. Что ж это, ведь я впервые вижу его почерк. Катька поцеловала записку и аккуратно сложила ее. Значит, он уехал пятого, как и собирался, и теперь активизирует лейку. Вовремя успел, но ждал до последнего. Вокруг уже горело, причем как-то странно - очагами, точками; одни дома еще стояли невредимо, другие тлели, из подвалов валил зловонный дым, и огонь, кажется, распространялся под землей - то ли по коммуникациям, то ли просто сама земля уже понемногу горела.

Дом Игоря был пуст, жителей не оставалось - мимо Катьки быстро прошел немолодой мужчина, которого она часто видела выгуливающим собаку; на руках он нес постанывающую хрупкую старуху, завернутую в одеяло. Он вынес ее из подъезда, пихнул на заднее сиденье последних стоявших около дома "жигулей", прыгнул в машину, резко стартовал и умчался.

Катька чувствовала ступнями стремительно нагревающийся пол - скорей всего, это была иллюзия, а может, земля действительно горела под ногами, чем черт не шутит. Было семь вечера, время, когда безвредный мальчик, ыскытун, обычно начинал свой безумный танец. Она выскочила из подъезда, махнула дяде Боре, чтобы ждал, и бегом понеслась в длинный дом по Снежной. По дороге она миновала их кафе - то, где работали утопленники из свибловских прудов. Господи, неужели когда-то они сюда заходили с Игорем? Можно было зайти в кафе, была какая-то почти пристойная жизнь... Как быстро все происходит, Боже мой, как быстро: сегодня ты верная супруга и добродетельная мать, а завтра от твоего дома ничего не осталось, и разрушила ты его своими руками. Сегодня ты столица какой-никакой страны, а завтра трещишь по швам, и на улицы твои прорывается подземное пламя. Когда надо, все делается сразу. По этому признаку и узнается то, что надо. На двери кафе висело рукописное объявление: "Закрыто до 8.11".

Непонятно, подумала Катька. Это что же, они рассчитывают открыться после конца света? Когда каждый уже уравняется с ними, пройдя через главное испытание и обретя свое предназначение? Хорошая публика соберется у них восьмого ноября... Надо будет зайти, если не взлетим по техническим причинам.

Какой же подъезд? Третий, третий... второй этаж... Какая квартира? На лестничной клетке их было восемь, по четыре справа и слева; в пяти были открыты двери, и все являло вид внезапного бегства. По полу змеился одинокий шарф - забыли! Катька метнулась к трем закрытым дверям справа от лифта, бешено нажала кнопки звонков - один дилидонил, другой чирикал, а третий зазвонил резко, как будильник, и эта третья дверь открылась. На пороге стоял лысый сутулый мужчина лет пятидесяти, до того придавленный всей своей жизнью, что никакая московская катастрофа не смогла бы испугать его больше.

- Скажите, - задыхаясь, выпалила Катька (удушливый дым полз снизу, пахло паленой резиной), - скажите, у вас не живет мальчик?

Сутулый мужчина молча отступил в сторону и кивком указал ей на обшарпанную дверь меньшей комнаты. Мельком она увидела убогую обстановку большей. У окна стояла испуганная маленькая женщина и смотрела на Катьку в немой невыносимой тревоге.

- Я быстро, - сказала Катька зачем-то и толкнула дверь.

В маленькой комнате, в которой действительно стоял шкаф из ДСП, а кроме него - письменный стол с облезлым стулом и аккуратно, по-солдатски застеленная кровать, - кружился высокий стройный мальчик с высокой черной шапкой волос. При виде Катьки он учтиво поклонился, словно давно ее ждал, и продолжил свое кружение от окна к стене, чуть покачивая руками при поворотах. Двигаясь к окну, он кружился по часовой стрелке, а возвращаясь к стене - против: наверное, чтобы не закружилась голова.

- Заходите, пожалуйста, - сказал он очень вежливо. - Простите, что я должен с вами разговаривать вот так, но прерваться мне нельзя.

- Благодарю вас, - в тон ему ответила Катька. Мальчику было на вид лет семнадцать, на нем были узкие джинсы и клетчатая ковбойка.

- Вы, наверное, хотите узнать, зачем я это делаю? - спросил мальчик ломким голосом.

- Нет, я уже поняла, зачем вы это делаете. Я только не уверена, что по нынешним временам этого достаточно.

- Совершенно достаточно, - спокойно отвечал мальчик. - Иногда мне тоже кажется, что уже ничего не спасешь, но задумываться о таких вещах вообще вредно. Если задумываться об очевидном, можно забыть свои обязанности.

- Как вас зовут? - спросила Катька.

- Меня зовут Валентин. А вас?

- Меня зовут Екатерина. Можно Катька. Валя, я бы хотела, чтобы вы поехали со мной. Если настаиваете, я могу забрать и ваших родителей.

- Благодарю вас, - твердо сказал Валя, подтанцовывая к окну, - но это совершенно невозможно.

- Валя, я вас хорошо понимаю, но тут такое дело. - Она задумалась, подыскивая слова. - Очень может быть, что для определенной ситуации ваш способ срабатывал, но теперь все несколько изменилось. Перешло в иной фазис. И я боюсь, что теперь это может оказаться недостаточным.

- Может, - сказал мальчик, - но меня ведь никто не освобождал от моих обязанностей.

- А кто вас мог бы освободить? Знаете, один мальчик тоже был обязан хранить свое честное слово и стоял на посту три часа, хотя игра в войну давно закончилась. Его мог освободить только военный. Скажите, кто мог бы освободить вас, и я приведу этого человека.

- Это не человек, - сказал мальчик, танцуя, - и вам вряд ли удастся его привести, Екатерина. Я думаю, что он скоро придет сам.

- Валя, но если все действительно серьезно? Если вы никого этим не спасете?

- Я не должен об этом думать, - виновато сказал Валя. - Может быть, и не спасу. Но когда дают приказ, ты его обсуждать не должен. Мне кажется, вся беда именно оттого, что мы все время думаем: а что, если? А зачем? Надо делать, и все. Каждому ведь сказали, но делают очень немногие.

- Валя, а родителей вам не жалко?

- Очень жалко, - сказал Валя, отвешивая полупоклон окну. - Но если солдата призывают, родителей тоже жалко. А он все равно идет, верно?

- Хотите, я заберу их?

- Не надо. Они все равно не поедут.

- Ну ладно, Валя. Мне пора. Я уезжаю насовсем.

- Екатерина, я желаю, чтобы все у вас было благополучно, - сказал он вежливо. - Я желаю вам счастья и благодарю за то, что вы пришли. С тех пор, как я получил приказ, у меня почти никто не бывает.

- Если у вас получится все спасти, я обязательно вернусь, - сказала Катька.

- Буду ждать, - ответил мальчик, продолжая кружиться.

Катька вышла из комнаты.

- Может быть, покушаете? - робко спросила мать мальчика, по-прежнему не отходя от окна. Видимо, здесь действительно редко бывали гости.

- Спасибо, - сказала Катька, густо краснея и чувствуя себя предательницей. - Я пойду. Я еще зайду.

Можно было, конечно, позвать дядю Борю, схватить мальчика в охапку, уговорить родителей... Но что-то ей подсказывало, что это будет неправильно и даже грешно - все равно что снимать часового с поста. Она сбежала по лестнице и увидела, что по стене дома зазмеилась извилистая трещина. Страшный гул нарастал вокруг. Катька подбежала к "газели".

- Поехали, дядь Боря, - выдохнула она.

Дядя Боря невозмутимо завел мотор, и они поехали в красный туман, в сторону кольцевой дороги. Он вел машину спокойно, но очень быстро. В уазике все молчали. Когда выехали из Свиблова, Катька услышала позади грохот и рев - пространство стремительно смыкалось за ними, и вместо Свиблова стояла сплошная стена огня. Мир схлопывался, и прямо за ними неслась волна невыносимого жара, накрывая город, плавя асфальт, валя на своем пути дома, тополя, фонари.

- Не спас, значит, - сказала Катька.

Дядя Боря кивнул, словно понимал, о чем речь.

- Вот и все, - сказал Сереженька.

- От и се! - радостно крикнула Подуша.

Катька с трудом нашла нужный поворот. С шоссе надо было свернуть налево сразу после Шараповой охоты, потом ехать до указателя, а между тем была тьма кромешная и дождь, но зарево на севере, на месте Москвы, было ясно видно. Почему все случилось еще до седьмого, Катька не понимала. Видимо, город успел рассыпаться и сгореть до того, как его взорвали, - как в одном рассказе Грина голова приговоренного оторвалась сама, несмотря на помилование, просто потому, что все время думала о казни. А вообще это было в московских традициях - Наполеон тоже хотел ее захватить и насладиться разграблением варварской столицы, но она успела устроить самосожжение и обломить ему весь триумф. Получилось остроумно. Вот тебе, Шамиль, чмо одноногое, бритое, исламское. Пришел взрывать, а там уже ни фига.

Последние слова она произнесла вслух, и сзади послышался всхлип.