Чтение 14–й страницы книги ~Урман~

Добрался.

Довольно долго шел рядом с рысящим Беляном, втихомолку рассматривая волхва.

Хранильник казался усталым. Он сутулился в седле, топил голову меж вздернутых плеч, будто недужный ворон - это если бывают вороны белые-белые, как свежевыпавший снег. Заткнутые за опояску усы провисли смешными петлями; в бороде да волосах волхва запутались сучки и прошлогодние трухлявые листья - видать, нацеплял с тянущихся поперек тропы веток и, видать, вовсе не замечал, что эти самые ветки рвут волосы и задевают лицо.

День выдался яркий, веселый; прозрачные по весеннему малолистью древесные вершины роняли на конский круп, на голову и прикрытую горностаевым полушубком спину волхва скользящее месиво горячих бликов да прихотливых черных теней, похожих на наузное ведовское плетенье. Казалось, будто бы это не Белоконь едет по лесу, а сам лес плывет-обтекает волхва. Наваждение...

Мечник решился наконец окликнуть хранильни-ка - тот будто и не слыхал. Кудеслав позвал еще раз (громче, настойчивей); тронул старика за колено. Лишь тогда Белоконь, даже не скосившись в Мечникову сторону, произнес:

- Да слышу я, слышу! Говори уж, дониматель, чего тебе?

Мечнику как-то сразу расхотелось делиться с раздраженным волхвом сокровенными опасениями. "Дониматель" - надо же! Собственной, что ли, досады мало Кудеславу, чтоб еще и чужую на себя принимать?!

Белоконь, мгновенно угадав перемену в его настроении, выпрямился и провел ладонью по лицу, словно бы смахивая угрюмость. А потом сказал - привычно, по-доброму:

- Извини. Мысли, понимаешь ли, одолели - да такие, что впору с размаху головою о дуб. Ну, так чего тебе? Говори уж...

И Мечник заговорил. То и дело приподнимаясь на цыпочки, к самому уху клонящегося с седла Белоко-ня, опасливо зыркая на вышагивающих позади них оружных родовичей, он глухим срывающимся полушепотом рассказывал хранильнику о своих да о Яромировых догадках про то, кто на самом деле мог отбить челны с общинным товаром. Кто и зачем.

Волхв слушал не перебивая; выслушав, сказал неожиданно спокойно и громко:

- Ты не шепчи. И не озирайся. Нынче за этакими разговорами можно не бояться лишних ушей. Разве что при слобожанах от подобных речей лучше воздерживаться, так они (благодарение богам!) в самом хвосте волокутся, ото всех на отшибе...

- Почему можно не опасаться лишних ушей? - недоуменно вскинул брови Кудеслав.

- Ну, хотя бы потому, что ничего особо нового я от тебя не услышал.

- Ты, что ли, с Яромиром уже успел?..

- С ним, - кивнул хранильник. - И не только. Прежде старейшины вашего мне Лисовин успел поведать о своих заподозрениях. А чуть позже - Божен. Да чего там - даже Кощей лопотал что-то вроде того, о чем и ты сейчас говорил. Люди - они не слепые, и многие из них не глупее вас с Яромиром. Поверь: особенно среди тех, кто был на челнах, хватает таких, которые еще не дошли до истины лишь потому, что боятся связать все воедино - как ты недавно. По справедливости, дурня Кудлая не ругать - благодарствовать ему нужно за сотворенную глупость. Кабы не свара с мокшей, ваши бы принялись отыскивать виноватых. А это страшно, это очень страшно, когда меж своими... Ты небось уже на себе почувствовал, каковы бывают такие поиски, - Яромир говорил, будто тот же Кудлай приметил, что тебя вороги щадили...

- Приметил, - буркнул Мечник. - Это он верно приметил - щадили. Никак не пойму: с чего бы?

Белоконь ощерился:

- Да что тут понимать?.. Возьмись за стремя - и разговаривать будет легче, и идти... Что, спрашиваю, тут понимать-то?! Больно редкая ты птица для наших краев, чтобы тобою бросаться. Ежели тебя на свою сторону заиметь, тобою можно вершить большие дела. Ты один двадцатерых стоишь... Ан вру - больше твоя цена, потому как одним человеком управить куда проще, нежели двадцатью. Да еще и Волку ты приглянулся...

Хранильник умолк.

Тропа, перевалив невысокую лесистую гриву, выстелилась под уклон. Ноги будто собственной волей ускорили шаг; где-то позади вспыхнула перебранка: мужик, которому Кудеслав велел помимо оружия нести липовую корчажку, набитую клочьями облезлого меха (зачем бы это?), споткнулся и едва не всадил рогатину в спину идущего перед ним.

Мечник приостановился: не вмешаться ли? Нет, вроде сами угомонились.

И тут Белоконь вдруг сказал - глухо, словно бы изо всех сил сдерживая что-то рвущееся из груди (может быть, рыдания, а может - яростный вопль):

- Ты заметил, что словцо "изверг" мало-помалу утрачивает изначальный смысл, что становится оно просто-напросто бранью? Отойдут в Навьи еще сколько-то поколений, и слово это станет означать человека, который добиваясь своего, перешагивает через все - через жалость, кровь, через смертные муки собственных же родовичей...

- Что это ты вдруг?! - Кудеслав бегом догнал хранильникова жеребца и вновь схватился за стремя. - Ты не от Глуздыря ли подцепил эту хворь - доискиваться смысла, упрятанного во всяких-разных словах?

Старый волхв резко перегнулся с седла и вцепился побелевшими пальцами в бронное Мечниково плечо.

- Ты лучше вот о чем думай, - прохрипел Белоконь. - Ежели извергов ваших - слободских да вольноживущих - вывести с гадючьей их затеей на чистую воду, быть внутриобщинной распре. Тяжкой распре, кровавой, от которой корень племени вовсе усохнуть может. А если не уличить их злоумышления, то быть общине под рукою Волкова родителя - это то есть не быть вашей общине. Во всяком случае, не быть ей такою, как прежде. Общиной не быть. А еще хуже то, что все равно не миновать вам чьей-то руки над собою. Не хазары подомнут, так ильменцы или поднепровские племена - в тамошних краях нынче творятся дела наподобье затеи "старейшины над старейшинами". Так уж, может, лучше бы хоть какие ни есть, а свои, Вяткова корня?

Вот тут-то Мечник испугался по-настоящему - впервые за все эти богатые страшными событьями дни. Ни одна из случившихся бед ни в какое сравнение не шла с безысходным отчаяньем, выплеснувшимся из помутневшей черноты волхвовых глаз.

* * *

Мордовский град стоял посреди обширной приречной луговины - плоской, будто скобленый стол. Родовое обиталище мокши виделось точнейшим подобием града вятичей. Разве что здешний частокол казался пониже, а земляной подошвенный вал - ухоженнее и круче. Да еще дозорная вышка у мордвы была целехонька - торчала себе в безоблачное ясное небо, как древняя посеревшая кость.

Конечно же, мокшане, уцелевшие в неудачной попытке отмщения за гибель сородичей-рыбаков, успели к своему жилью прежде вятичского отряда.

Град был настороже. Ворота оказались закрытыми; на вершине частокола жидко поблескивало отточенное железо и изредка мелькало что-то темное - очевидно, головы наименее осторожных. А когда один из родовичей Кудеслава сдуру сунулся на открытое место, в воздухе сердитыми шмелями запели мордовские стрелы. Хвала богам, у опрометчивого дурня все же хватило ума вовремя рухнуть в сырую луговую траву (восторженный вой и улюлюканье на мокшанском тыне) и тихонько, ползком убраться назад - под защиту деревьев.

Хоронясь близ опушки, Кудеславовы родовичи рассматривали обиталище мокшанского племени. Как-то вдруг до мужиков начало доходить, что маловато их для приступа этакой твердыни. Твердыня, правда, была не ахти как грозна - не грозней собственной, которую та же мокша вчера едва не захватила, - но уж если человек начинает сомневаться в себе, то усомниться в других ему в голову не приходит. Это даже если человек таков, как Велимир.

Припутав коня рядом с волхвовым Беляном на изрядном удалении от луговины, Лисовин пешком подобрался к Мечнику. На Велимировом языке вертелась уйма добрых советов. Например, учинить мордве какую-нибудь пакость (хоть бы челны пожечь с причалом вместе) да и убраться восвояси. Разве плохо? И ворогу досада, и свои все останутся целы... Впрочем, высказывать что-либо вслух Лисовин покуда остерегался. Попросит названый сынок - тогда и насоветуемся от души; лезть же вперед спросу вроде неловко. Белоконь вон и старше, и умнее во всех делах (кроме, конечно, охоты), а ведь помалкивает! Сидит себе, привалившись спиною к дереву; в сторону мокшанского града даже высморкаться не хочет; на Кудеслава взглядывает лишь изредка: "Думаешь? Ну-ну, думай. Я обожду, я мыслям твоим не помеха..."

Нет, Мечник не нуждался ни в чьих советах. Дай волю старикам, и ослабленные, не способные одним ударом сломить вражью силу общины (своя да мордовская) затянут распрю до поздней осени. Так и будут вятичи да мокшане чинить друг другу разорительные беспокойства, а потом, вконец обессилев, затеют мериться обидами и выяснять: кто начал свару, чей вышел верх, кому с кого причитается возмещение-вира...

Не спеша прикинув высоту мокшанского тына, расстояние до него, направленье и силу тянувшего вдоль луговины ветра, Кудеслав отошел чуть дальше в лес - через просветы меж древесных стволов мордовский град с этого нового места виделся как на ладони, а вот из града углядеть Мечника и потянувшихся к нему родовичей никак бы не удалось.

Да, родовичи потянулись к Кудеславу, и тот, смахнув с лица показную задумчивость, принялся распоряжаться:

- Будь милостив, Велимир, принеси-ка вьюк, что на твоем коне... Мужики, кому я корчагу доверил? Тебе? Так где?.. Мне твои рассказы не надобны, мне надобна корчага! Чтоб сей же миг здесь была! Ему, вишь, нужное вверили, а он бросает куда ни попадя... Ты и вот ты - запалите костер. Да, здесь, - небольшой и чтобы без дыма... Ага, нашел корчагу? Гляди, если хоть клок из нее пропал, недостающее надеру из твоей бороды! Высыпай вот сюда, на землю... Ага, благодарствую, Велимир. Ты осторожней с ним, там деготь внутри. Давай-ка в корчагу отольем... Так. Будь добр, постой здесь и по мере надобности подливай. Мужики, сносите все свои стрелы к огню. Ты будешь наконечники мехом обматывать да макать в деготь, а вы двое - поджигать и разносить лучникам. Думаю, пятерых лучников хватит... Кощей, Злоба и вот вы втроем - идемте к опушке, на места становиться.

Наконец-то до родовичей дошел смысл Мечниковой затеи.

Поднялся ропот; кто-то даже осмелился спросить, не оплошал ли Кудеслав умом.

Где ж это слыхано - палить вражье жилье? Что с них потом возьмешь, с погорелых-то?! Приступ ведь затевается не для удалого молодечества, а ради добычи или хоть виры с битого ворога! В запрошлом году мордва спалила подожженными стрелами вятичскую дозорную вышку - это было, но ведь ни в одну мокшанскую голову не забралось жечь град! Небось захоти лишь, так в миг бы пустили дымом вятское жилье - крыши-то все больше травяные (впрочем, и тесовую поджечь труд не велик). Но не пустили же, потому как рачительные люди, добычливые, хоть и мордва. А мы что же?!

Ряженный по-хазарски волчина, сказывают, грозился спалить мордовское гнездо - так он и есть волчина в людском обличье; он воевода, носит на голове тяжкую железную шапку-шелом, вот голова и притомилась. И Кудеславова, видать, притомилась из-за такой же причины. Но мы, мы-то что же?!

Кудеслав выслушал все это (в том числе и домыслы о своей притомившейся голове) на редкость спокойно. Глядел поверх макушек, позевывал, оглаживал стриженую бородку. Когда же окружившие его спорщики, видя, что возражать он вроде не собирается, начали постепенно успокаиваться (внял, дескать, железноголовый Урман разумным речам, передумал), Мечник внезапно осведомился:

- Мне все сызнова повторить, или как?

Спрошено было негромко, вроде бы даже ласково, но родовичи мгновенно растеряли желание пререкаться.

Лишь Велимир, маявшийся с дегтярным мешком-бурдюком (неудобная штука; вон уже штаны да онучи пообливал - нешто теперь отстирается?), проворчал еле слышно:

- А ежели и мордва нас в отместку этак-то?

- Не посмеет! - отрубил Кудеслав.

На самом деле он вовсе не был уверен, что мокша не решится следовать показанному ей сегодня примеру.

Он был уверен в другом: распрю нужно окончить нынче же - хоть огнем, хоть как, - дабы не вводить кое-кого в соблазн призвать на помощь сынка "старейшины над старейшинами".

Тренькнули тетивы; первые пять стрел проволокли к мордовскому граду черные хвосты смрадной копоти.

Еле различимое мельтешенье на тыне мгновенно прекратилось; кое-кто из мокшанских воинов, забывшись, выпрямился по-дурному, подставил себя под выстрелы. Но засевшие в лесу нынче не собирались стрелять по людям.

Когда в небо взвилась новая пятерка шипящих, брызжущих чадными искрами остроклювых пташек, гребень мордовского частокола сорвался разноголосой вспышкой отчаянной брани - своей и ломаной вятской. Кто-то вопил со злыми слезами в голосе:

- Нешто можно такое?! Нешто такое льзя?!

Еще пять дымных дорожек выгнулись в небесной голубизне, уткнулись за мокшанский тын.

Мордва пыталась бить из луков по лесной опушке. Летучая смерть безвредно колотилась о древесные стволы, а навстречу взмывали все новые и новые горящие стрелы...

Над зубчатым гребнем частокола лениво вспух столб сизоватого дыма. Потом - поодаль - взвился еще один. Занимались-таки кровли мокшанских изб. И могло ли быть по-иному?

А потом из-за угла частокола вывернулся щуплый, одетый в пестрядину старик - то ли на ремнях его вниз спустили, то ли вышмыгнул он из дальних, невидимых от опушки ворот - важно ли это? Конечно нет.

Размахивая над головой каким-то чахлым прутиком, долженствующим изображать лиственную ветвь (которую об этой поре, да еще и в граде взять было негде), старик торопливо пошел к тому месту, откуда продолжали взлетать горящие стрелы. Он все прибавлял да прибавлял шагу, пока наконец не побежал во весь дух, - Кудеслав видел, как стелются по ветру седые длинные космы, как смешно болтается из стороны в сторону длинная белая борода...

- Ну, мужики, покуда с них хватит, - усмехнулся Мечник. - Сговариваться хотят. Кто пойдет?

Он вопросительно глянул на Белоконя (тот так и сидел все на том же месте, спиною к мордовскому граду). В Кудеславову сторону волхв не смотрел, но, догадавшись, что вопрос обращен прежде всего к нему, вздохнул:

- Иди лучше ты, Лисовин. Тебе и мокшанская речь ведома, и вообще...

Велимир опустил на землю бурдюк с остатками дегтя (из опавшей кожи неспешно полезла, сминая молодую траву, блестящая вязкая чернота) и заторопился встречь мордовскому вестнику. Они сошлись на полпути меж опушкой и градом, заговорили о чем-то неслышном, помогая речи выразительными взмахами рук.

Наверняка меж этими двумя стариками повелся очень важный для обеих общин разговор, только вовсе не на разговаривающих стариков хотелось глядеть сородичам Кудеслава.

Взгляды родовичей прикипели к тянущимся из-за частокола дымам. Да как прикипели! Мужик, не донесший до лучников очередные подожженные стрелы, так и замер с ними в руках. От продегтяренного меха огонь перекинулся на древки - мужик не замечал. Небось вспыхнут штаны - и то не сразу почувствует.

Дымы над мокшанским градом светлели; нет-нет да и пятнали их белесые клубы пара.

Мокша боролась с пожарами, и вятские воины, грызя губы да ногти, гадали (многие - вслух): спасет мордва свой град или не спасет?

И Кудеславу подумалось, что лишь оглядка на него, Кудеслава-Урмана-Мечника, мешает сородичам со всех ног кинуться к граду - помогать тушить ими же разожженное пламя.

Случись Лисовину увидеть этакое обращение с его лучшим конем, Мечника не уберегли бы ни пробивающаяся в бороде седина, ни воинское умение. Впрочем, воинское умение к этаким делам вовсе никакого касательства не имеет: даже ради защиты собственной жизни Кудеславу бы и в голову не пришло поднять руку на названого родителя. А вот Велимиру при виде мокрых, ходуном ходящих боков, разодранных удилами губ да кровяных белков загнанного коня прежде всего другого обязательно пришло бы в голову поднять руку на Мечника. И не только поднять, но и опустить, причем не единожды. И еще хорошо, если только руку - пустую, без чего-либо увесистого или хлесткого. Потом Лисовин бы наверняка пожалел о своей несдержанности, но это самое "потом" наступило бы очень не скоро.

Кудеслав прекрасно понимал все это; а еще он понимал, что Велимир в своей ярости был бы совершенно прав.

Но, с другой стороны, что важнее - Велимиров конь или благополучье общины? Небось сам Лисовин ни мига не промедлит с ответом на подобный вопрос, еще и оскорбится: "По-твоему выходит, будто я изверг какой-то?!"

Только все же хорошо, что Лисовин не мог видеть ту убийственную для коня безроздышную гонку, в которую Кудеслав затеял играть с валящимся к закату Хорсовым ликом.

Да, Лисовин не мог видеть эту гонку.

И никто не мог.

Названый родитель Мечника Кудеслава и старый мордвин-вестник договорились меж собою быстрее быстрого. Собственно, "договорились" - не слишком-то удачное слово, но лучшее выискать трудно. Скажем так: быстрее быстрого Велимир и вестник (им оказался родовой старейшина, да иначе и быть не могло - на то родовичи и удостаивают одного главенством над всеми, чтобы в тяжкие мгновенья не тратить время на выбор того одного, которому придется заслонить собой всех)... так вот, Лисовину и мокшанскому старейшине потребовалась всего-навсего пара десятков слов, чтобы уяснить положение дел и найти способ выбарахтаться из заварившейся кровавой каши без новых смертоубийств.

И новых смертоубийств не было - во всяком случае, до Мечникова отъезда.

Хорохорились облепившие гребень тына мокшанские удальцы - оружьем размахивали; грозили, что тоже будут теперь нападать "не как льзя"; бранились гадко по-своему и по-вятичски (снова услыхал Кудеслав "евина вонького")... Ерепенились вятичи - тоже потрясали оружием (не рискуя, однако, выходить на открытое); орали, что "это мы за вас еще толком-то и не брались, а вот ужо"... Однако было ясней ясного: перекипели и те и другие. Не хочется им больше.

А брань да угрозы - это не от злости.

От радости это.

Они ведь не урманские вой, не каганская рать и не Волковы дружинники. Для тех с ворогом биться - что бортнику пчелиный рой из дупла выкуривать или кузнецу по раскаленному железу ковадлом греметь. Труд. Любый или же не шибко любый, но свой, привычный. Тот, без которого жизнь не в жизнь.

А эти, которые на тыне и которые на опушке, - эти лишь в ярости способны побоище учинить. Или от несытой зависти на чужое добро. Или еще от чего-нибудь такого же, только чтоб непременно до самого нутра проняло, чтоб взор помутился, чтоб сердце заколотилось неистовей, чем заяц в силке... Тогда-то они способны на многое. Кабанами переть напролом; по-рысьи внезапно валиться на вражью голову из невидной да неслышной засады; упрямей раненого медведя ночи и дни напролет стеречь укрывшегося в крепком месте ворога - рано или поздно опростоволосится, высунется, подставится под смертный удар.

Но уж коли пошло спадать буйное пламя в груди... Нет, и тогда умелый начальствующий вполне может вновь растравить их души - если сочтет нужным.

Однако в тот день начальствующие готовы были на что угодно, только бы не распалить своих родовичей вновь.

А сами родовичи...

Сами они - и мокшане, и вятичи - слишком радовались тому, что дымы над градским тыном постепенно светлеют да прозрачнеют.

Сами они прекрасно видели, что сошедшиеся на полпути меж опушкой да частоколом старики близки к согласию.

Ну и слава богам.

Конечно, если те, на опушке, снова вздумают...

Конечно, если тем, на тыне, захочется еще...

Но это лишь слова. Одни не вздумают, потому что другим не захочется, а другим не захочется, потому что одни не вздумают. Потому что и для тех и для других битва - не труд, без которого жизнь не в жизнь.

Да, по всему было видать, что Лисовин и мокшанский старейшина близки к согласию. Мордвин, кивнув Велимиру, отвернулся и проорал своим сгрудившимся на тыне сородичам какое-то немногословное приказание. Лисовин же, оборотившись к лесной опушке, крикнул:

- Слышь, Кудеслав, поди сюда, только без оружия. Нож оставь при себе, а остальное брось. И руки держи на виду. А прочим нашим скажи, чтоб глупостей не натворили, понял?

В другое время Мечник не стал бы никого предупреждать насчет глупостей - Белоконь-то здесь останется, проследит... Но в тот день именно хранильник внушал Кудеславу едва ли не большее опасение, чем все остальные.

Волхв будто оцепенел. С тех пор как вятичи добрались до мордовской градской луговины, хранильника лишь на то и хватило, что слезть со своего Беляна (именно слезть - не спрыгнуть), привязать его, шагов на десяток подойти ближе к опушке да усесться - спиною ко граду мордвы, лицом же в ту сторону, где лес казался всего темнее и гуще. Так волхв и сидел до сих пор - почти не шевелясь и лишь единожды соизволив разлепить губы. Казалось, будто он вот-вот задремлет, однако Белоконевы глаза были широко распахнуты, а лицо взмокрело, словно от изнурительных, тяжких усилий.

К сожалению, покуда Мечнику не выпало ни единого свободного мига для попытки выяснить, что же это творится с другом-хранильником. Дорогою Белоконь так тосковал - даже вспомнить страшно; а теперь и вообще... Может, хворь какая к старику прилепилась?

Конечно, сболтни кому-нибудь из тех, кто хорошо знает волхва, что старик-де недужен, - лишь отмахнутся от глупых слов. Но ведь можно и так сказать: если уж Белоконь захворал, то хворь, поди, страшней страшного...

Ладно, от пустых гаданий ни толку, ни проку. Нужно поскорей окончить дело с мордвой, а потом и хранильника донять как следует: что случилось да как помочь...

Оторвав тревожный взгляд от Белоконева лица (ох, до чего было похоже, будто волхв из последних сил пытается молчком вытерпеть нестихающую свирепую боль!), Кудеслав расстегнул и бережно повесил на дерево пояс с мечом; кликнул Ковадла со Злобой; велел им следить, чтоб среди своих все было тихо, да не забывать на мордву поглядывать - мало ли какое коварство может вызреть в мокшанских головах!

При слове "коварство" слободской нарочитый муж дернулся, однако смолчал, проглотил обиду. Кудеслав же мысленно проклял свою несдержанность. Не время было задирать Огнелюбова наперсника - вот, поди, порадовалась бы мордва, затейся сейчас свара меж вятичами! Да, Мечник не сдержался, но очень уж скверные подозрения лезли на ум. Взять хоть давешний приступ мордвы к вятскому граду: случайно ли Ковадло со своими объявился лишь под самый конец, когда и без их подмоги ясней ясного виделось, чей будет верх? О-хо-хо...

Кудеслав тряхнул головой, отгоняя тяжкие мысли. Вон уже какой-то мордвин соскользнул по ремню с градского тына и спешит на зов своего старейшины, а Велимир все один...

Мечник намеренно не снял ни шлема, ни панциря: про оружье-то Велимир предупредил, а о таких вещих речи не было, ну и... мало ли что! Несколькими мгновеньями раньше, когда Лисовин окликнул Кудеслава по имени, галдеж на мокшанском частоколе вроде как попритих. Теперь же, увидав вышагнувшего из-за деревьев бронного мужика, мокшане загалдели куда пуще прежнего. Торопившийся к своему старейшине мордвин убавил прыти, а сам старейшина дернул Лисовина за рукав и что-то сказал. Велимир обидно хохотнул в ответ.

- Слышь, - крикнул он, оборотясь к степенно приближающемуся Кудеславу, - этот вот говорит, будто для равного даже с безоружным тобою числа одного мало! Трех просит!

Лесная опушка за Мечниковой спиной сорвалась издевательским ржаньем да улюлюканьем. Кудеслав, не оборачиваясь, показал лесу кулак, потом крикнул названому родителю:

- Да уж пес с ними! Пускай хоть вдесятером приходят, лишь бы скорее.

Велимир с удовольствием повторил Мечниковы слова по-мокшански, и старый мордвин зябко передернул плечами. Понять-то их, слова эти, можно было по-разному. Например, так: "На меня одного ваших и десяти мало!" Мордвин, похоже, именно так и понял.

Все-таки ехидная Лисовинова ухмылка да хохот невидимых за деревьями вятичей возымели действие. Мордовский старейшина постеснялся звать десятерых охоронников. Он ограничился четырьмя. Собственно, нужны-то были не охоронники - свидетели. Седобородый глава мокшанской общины взрезал себе левую руку и поклялся на крови, что ни сам он, ни его родовичи соседям-вятичам никаких неправедных обид нынешней весною не учиняли, на путешествующих к Торжищу не нападали и не отбивали челнов с меновым товаром вятского племени. Убийство же троих своих родовичей-рыболовов мордва восприняла как беспричинную гнусность, за которую и пыталась мстить.

- Он предлагает, - говорил посерьезневший Велимир, - чтоб мы, времени не теряя, шли к тому мыску проклятому да осмотрели следы. Себя в заручники отдает: найдете, мол, верные приметы, что это мои набедокурили, - головой отвечу.

- "Набедокурили!" - со злобной усмешкой передразнил Кудеслав.

Потом, чуть размыслив, покачал головой:

- Пустая затея. Никаких толковых следов мы там не найдем. Даже если что-то и было путное, так ведь более пяти дней прошло - какие уж тут следы? А идти... - Он уперся пристальным взглядом в умные Лисовиновы глаза. - Идти туда непременно нужно. Хоть прах павших родовичей соберем. И еще есть у меня надежа... Спроси-ка его: может ли он снова поклясться на крови, что наши угнанные челны не проплывали мимо их града? Только безо всяких там "вроде" да "кажется"!

Велимир заговорил по-мокшански. Четверо мордвинов, обступивших своего старейшину и с опасливым любопытством глазевших на Мечника, принялись торопливо кивать; сам старейшина, пожав плечами, начал вновь закатывать опущенный было левый рукав. Лисовин коротко переглянулся с Кудеславом и тронул седобородого мокшанина за плечо: не надо, мол, верим.

Мечник прищурился:

- Ежели не врет (а на то похоже), есть надежда найти пропажу. К нашему граду челны не возвращались, мимо ихнего града не проплывали...

- Может, ночью как-нибудь, тайно, и эти тюхи попросту не заметили? - неуверенно сказал Лисовин.

- Вряд ли, - мотнул головой Кудеслав. - Чтобы даже ночью этакие громадные челны не углядеть, нужно быть вовсе слепым - река-то здесь не больно широка. И зря ты мокшу тюхами обозвал.

Велимир угрюмо кивнул, выговорил невесело:

- Выходит, или врут, или все-таки не они челны-то наши... Думаешь, все-таки...

- Об этом давай-ка после поговорим, - оборвал его Мечник.

Среди мокшан наверняка есть такие, которые понимают вятскую речь, и было бы совсем глупой глупостью со стороны главы мордовской общины не постараться, чтобы пара вот таких понимающих оказалась средь призванных им сородичей (кстати сказать, звал он их, выкрикивая по именам).

Так что уж лучше не говорить при мордве ничего лишнего - незачем беспокойным соседушкам знать о возможной усобице внутри Вяткова племени.

- Только мало нам одного в заручники, - деловито сказал Велимир как ни в чем не бывало. - Пес его ведает, старикашку этого, - ну как помрет дорогой, или на гадюку наступит, или еще что приключится... А его родовичи скажут, будто мы злоумышленно погубили.

Кудеслав равнодушно кивнул: мало так мало.

На этот раз Лисовин и мокшанский голова препирались довольно долго. Наконец названый Кудеславов родитель разъяснил:

- Он согласен еще и своего молодшего сына нам отдать. Однако же хочет, стервец, чтобы и от нас в их граде двое остались. Причем непременно хочет меня.

- А как же мы с ним без тебя объясняться станем? - растерялся Мечник. - Где ж теперь искать кого-то, кто знает по-ихнему?

Велимир лишь руками развел.

А мокшанский старейшина вдруг сказал:

- Искай надо нет. Я ваш молва разумей.

Кудеслав тихонько порадовался своей недавней предусмотрительности. А потом усмехнулся и сказал Велимиру, хмуро косящемуся на старого мордвина:

- Ну, быть по сему, оставайся у них. А вторым... - Он вновь усмехнулся. - Вторым к ним пускай Ковадло идет. Все-таки в нашей общине он человек не последний.

Лисовин тоже оскалился в мимолетной ухмылке.

- Но ты уж смотри, - сказал он, - ежели со мной что эдакое приключится, уж ты сполна вымести на этой дряхлой мокшанской стерв... ст... старейшине.

По сухому непроницаемому лицу главы мокшанского рода невозможно было угадать, понял ли старый мордвин Велимирову обмолвку. Наверное, понял - больно уж его лицо стало сухим и непроницаемым.

Решив, что Велимиру пока ничего угрожать не может (хоть мордовский старейшина вроде был еще волен в своих поступках, сподличать он не решится: место открытое и до тына не ближе, чем до опушки, скрывающей вятичских лучников), Мечник отправился звать Ковадла. Пуще всего тревожило Кудеслава, что Огнелюбов наперсник может заартачиться. Звану, мол, без меня обойтись тяжко; общинный достаток оскудел, а вы еще хотите оторвать мои руки от нужной роду работы... И ведь не вразумишь!

А хорошо было бы его в заручники. Тех слобожан, которые здесь, обезголовить; Звана до поры оставить без ближнего советчика...

И тут вдруг поразила Мечника новая мысль - он аж запнулся было на полдороге.

Ведь в слободе мужиков не так-то и много. Если подозренья верны и Зван Огнелюб впрямь отряжал своих для нападения на челны, а вчера еще и этих вот, которые сюда пришли, отрядил на подмогу общине, то что же выходит? Выходит, в слободе нынче вовсе мужиков не осталось, либо (что правдоподобнее) нападавшие на челны успели вернуться и многие (ежели не все), которые здесь, и есть те самые нападавшие. Так что же делать? Идти вместе с ними на поиски ими же захваченных общинных товаров - и нарваться на какую-нибудь пакость? Под благовидным предлогом отослать в слободу - и потерять из виду? Как ни выверни, получается то плохо, то еще хуже...

Не успел Кудеслав появиться на опушке, как Белоконь (тот оказался на том же месте, только не сидел уже, а стоял, озираясь по сторонам) окликнул его:

- Подойди-ка! Да скорей же, будь милостив, поскорее!

А когда Мечник, недоумевая, подошел, волхв притянул его к себе вплотную и зашептал: - Нам с тобой пройтись надобно. Прямо теперь же. Не спрашивай ничего, сам поймешь через миг-другой. Ну?!

Прямо теперь же не получилось. Сперва Кудеслав потратил несколько мгновений на Званова подручного: "Сходи-ка пособи Велимиру мокшан уламывать. Я бы сам вернулся, да вишь - у Белоконя во мне надобность объявилась. Разве волхву откажешь?" Так-то. Клюнул Огнелюбов наперстник; отправился, слова единого не сказав. А уж когда узнает, в чем дело, артачиться не посмеет: побоится выставить себя трусом. Потом, уже двинувшись было к волхву, Мечник спохватился, вернулся на опушку и прокричал Лисовину, чтоб тот напомнил мордве отвести от реки засаду. Мокшанский староста вроде не выказал удивления и отнекиваться не стал. Значит, верна догадка: мордва ждала отмстителей с реки.

Еще на миг Кудеслав задержался возле Злобы: рассказал про заручников, которые вскоре должны пожаловать, да велел следить, чтоб от мокшан не было никакого обмана.

Волхва пришлось догонять.

Шел он, правда, медленно, то и дело нетерпеливо оглядываясь, - ждал, значит. Ох и срочным же должно быть дело, для которого ждут подобным вот образом!

А когда Кудеслав, на ходу застегивая пояс с оружием, поравнялся с Белоконем, шаг сбавлять не потребовалось. Наоборот, это хранильник прибавил прыти, да так, что Мечник поспевал за ним едва ль не бегом.

Путь шел в гору, по гребню огибающей мокшанскую луговину лесистой гривы. Чаща густела, становилась все глуше, все сумрачней. Нетихие разговоры вятичей, оставшихся близ опушки, слышались теперь малоразборчивым бормотанием. С растущим беспокойством Кудеслав поглядывал то на маячившую в паре шагов впереди спину волхва, то назад, через плечо, - туда, где остались свои (причем остались без путного главенства). Не далековато ли собрался друг Белоконь?

Наконец Мечник не выдержал, спросил тихонько:

- Куда идем-то?