Чтение 14–й страницы книги ~Черная богиня~

— Леш, а ты не хочешь ножами Домбоно воспользоваться? — осторожно спросил Павел. — По очереди, а, Холодов…

— Обойдусь, — Холодов взял новый, большой скальпель…

Это была, несмотря на старательную помощь Савельева, «кровяная» операция. Лицо Домбоно блестело от пота, словно гладко отполированный камень. Видно было, как переживает и нервничает верховный жрец. Он весь взмок. Жрецы молча молились.

«Придется воспользоваться ножами Домбоно, — спустя двадцать минут решился Холодов. — Иначе Пашка не справится».

— Домбоно, хватит корчить из себя уписанный собаками памятник! — грубо скомандовал Алексей. — А ну, покажите нам, на что вы способны… Домбоно!

Верховный жрец склонился над мальчиком. Его нож скользнул по краям раны, по мускулам… и кровотечение стало тише, тише, словно сосуды заснули.

— Браво, Домбоно! — искренне восхитился Холодов. — 1:0 в вашу пользу!

Кости, опухоль… нож на нож, Холодов рядом с Домбоно: они добрались до остеомы, врага в теле сына Солнца.

— Остеома! — прошептал Холодов. — Господи, Савельев, как же нам повезло. Это и в самом деле всего лишь остеома!

В операционной воцарилась гробовая тишина. Позвякивали инструменты — и все, больше ни единого звука. Прошло несколько часов… и Холодов совершенно утратил чувство времени, забыл, где он, что с ним. Он оперировал, и все, жизнь за пределами операционной закончилась. Он удалял остеому. Перед ним лежал больной, и только это было важно. Только это…

…Принц Мин-Ра еще спал, улыбался во сне, а личико мальчика было забрызгано кровью. Холодов проверил дыхание, пульс, сердцебиение, давление… все в норме, все, как и положено после завершения такой операции.

— Я восхищен, Домбоно! — сказал он, поглядывая на мальчика, которого аккуратно переносили на кровать. — Дадите мне с собой ваш напиток богов?!

— Ничто из Мерое не покинет Мерое, — Домбоно кивнул, и медсестра поднесла им чашу с ароматно пахнущей водой. Врачи погрузили в нее руки, с блаженством чувствуя освежающее покалывание в пальцах. — Когда Мин-Ра снова пойдет?

— Для этого нужно время, — Холодов провел рукой по лицу, чувствуя неимоверную, свинцовую просто усталость.

— Но он будет ходить?

— Это я вам гарантирую.

— Спасибо, — Домбоно низко поклонился, а затем, не говоря ни слова, вместе со всеми своими жрецами вышел из операционной. Оставив Холодова и Савельева одних. Изгои. Чужие.

— Сейчас этот гад начнет интриговать по новой! — пробормотал Холодов, рассеянно наблюдая за тем, как хорошенькая медсестричка прибирает инструменты. — Кстати, что там с Шелученко? Он и в самом деле свихнулся?

— Я вообще не знаю, где он! — Савельев удивленно взглянул на Холодова. — Я думал, что он тебе для чего-то понадобился. И Домбоно поэтому забрал его…

— Нет! Савельев, мне нужно к мальчику, срочно! Все самое опасное только начинается! Скажи ребятам, что сегодня мы спасли их жизнь…

И не дожидаясь ответа, он бросился прочь из операционной. Коридор был пуст… никто из простых смертных не должен видеть сына Солнца спящим. Холодов торопливо бежал за жрецами, которые везли на кровати спящего мальчика.

…А ночью пошел долгожданный дождь.

До позднего вечера Алексей дежурил около Мин-Ра. Но вот ресницы мальчика затрепетали, и Холодов сделал ему укол болеутоляющего. Мальчик очнулся и вцепился в Холодова обеими руками.

— Все в порядке, дружок, — нежно улыбнулся Алексей. Принц Мин-Ра расплылся в улыбке. Холодов обеспокоенно глядел на него. «Нет, все-таки мальчишка потерял много крови! Черт побери, надо было сразу слушаться Савельева, а не выпендриваться перед Домбоно. Теперь придется прибегать к старым, испытанным средствам времен бабушек-прабабушек. Красное вино с яйцом. Хорошее питание. Интересно, здесь делают красное вино? Эх, надо было сразу прибегнуть к помощи Домбоно. Прав, Пашка, сто раз прав, когда говорит, что нет скотины более говнистой, чем медики…»

— Что с моей ногой? — испуганно спросил мальчик.

— Все в полном ажуре! — «Пока что, — мелькнуло в голове. — Пока еще в полном порядке! А вот что будет завтра-послезавтра? Господи, хоть бы только нагнаиваться не начало…»

До самой ночи он просидел около постели мальчика. Вероника спала. Вскоре она «заступила» на первую ночную вахту, затем снова легла отдохнуть, ее сменил Алексей.

— Знаешь, а ведь я молилась, — смущенно призналась она, когда Холодов вернулся с операции. — Встала на колени и молилась. Теперь-то я верю, да, Бог на свете есть…

В ту ночь мальчик спал крепко, не чувствуя боли. Операция закончилась удачно, но что будет дальше?!. А дальше начнутся придворные козни. Все как водится в человеческом стаде…

Алексей сидел рядом с мальчиком, вслушивался в его дыхание и думал, думал, думал. Думы были невеселые, безнадега царила в комнате.

Павел метался по коридору. Внезапно он вздрогнул всем телом. Словно ногу змея обвила!

За его спиной стояла незнакомка. Светлокожая, в длинном простеньком платье, стройная и длинноногая, с распущенными по плечам каштановыми волосами. Высокая грудь, круглое, удивительно красивое личико. Она словно сошла с полотен художников старой испанской школы.

— Как вы попали сюда? Кто вы? Кто пропустил вас?

— А кто бы посмел не пропустить меня? — спросила незнакомка с улыбкой. Голос, низкий, теплый, голос, обволакивающий сознание. — Может же мать посмотреть на свое дитя…

Савельев потер глаза и чуть отступил в сторону. «Кажется, я добрался до врат тайны Мерое, — мелькнуло в голове Павла. — О, господи, стоило оказаться в плену… Чтобы нос к носу столкнуться с местной сумасшедшей…»

Глава 21
БОГИ ТОЖЕ ЛЮДИ

Язык, который, как известно, без костей, у Савельева отнимался довольно редко. Разве что пару-тройку раз в жизни, когда он чувствовал себя совершенно беспомощным, бессильным и немым. И вот, кажется, оправдывает себя поговорка «Бог троицу любит» — и все три раза довелось ему теряться здесь в Мерое. Первый раз онемел он на все сто, когда увидел этот таинственный город, второй раз — когда вместе с друзьями оказался в клетке между небом и землей. И вот, кажется, наступает этот самый третий раз…

Что же происходит, а, Господи? Павел испуганно смотрел на прекрасную незнакомку в старо-испанском стиле. Только когда она подошла чуть ближе, к Савельеву вновь вернулся дар речи.

— А вы ничего не перепутали? — спросил он. Дурацкий вопрос! Как же он злился на себя, господи, как же злился! Длинные волнистые волосы незнакомки мерцали в тусклом свете. Какой красивый цвет у этих волос. К ним так и хочется прикоснуться губами…

— В той комнате лежит принц Мин-Ра, — прошептал Павел. Так же глупо, как и предыдущий вопрос! Он чувствовал себя беспомощным дурачком-кроликом под парализующим взглядом кобры.

— Я знаю, — прошептала незнакомка в ответ.

— Сын Солнца…

— Да. А я и есть Солнце.

«Чокнутая, — с грустью подумал Савельев. — Самая обыкновенная сумасшедшая баба. Такая красивая и… такая безумная. И откуда она только заявилась? И почему бегает по больнице без каких-либо препятствий? Может, Домбоно снял охрану?»

— Почему вы с другом все время гоните меня? — внезапно спросила женщина. В ее бархатном голосе зазвенели металлические нотки, и Савельева словно обожгло. — Я просто хочу быть человеком, хотя бы раз в жизни я хочу побыть человеком. Я же имею на это право…

И тут Савельев вновь лишился дара речи. Напрочь. Он стоял, хватая ртом воздух, как выброшенная волной на берег рыба.

— Богиня… — прошептал он. Ему казалось, что слова обжигают гортань, полыхают на губах светло и ярко.

Она поправила волосы.

— Меня зовут Сикиника. Какая богиня? Посмотри на меня! Ну, что такого божественного во мне?

— Все! — выдохнул Савельев. — Все!

— На мне сейчас нет ни золота, ни алмазной пудры. Я — человек… я — женщина. И я пришла к твоему другу! Его невеста сказала, что я всего лишь маска! Статуя! Морщинистая ведьма, спрятавшаяся под золотом! Вот я и пришла к нему, пусть посмотрит, похожа ли я на старую ведьму! — выкрикнула царица Мерое. И из глаз брызнули слезы. — Я хочу знать, что я тоже человек! Хотя бы раз в жизни я не хочу, слышишь, не хочу быть богиней! Я не хочу, не хочу!

И с плачем бросилась к дверям. Павел схватил царицу за плечи.

— Не ходи туда, о, царица, — глухо попросил он и осторожно повел прочь.

…В садике на крыше царского дворца — этой святая святых Сикиники, Савельев усадил Сикинику на стул. Она была послушна. Ожившая тряпичная кукла. Слезы молча катятся по щекам.

— Царица, — прошептал Павел, нежно касаясь ее плеча. Женщина вздрогнула.

— Не смей жалеть меня! Мне жалости не нужно!

— Это последнее, что я сейчас чувствую, милая моя, — честно признался Савельев.

— Значит, ты… ты боишься меня?

— Очень может быть, — Савельев ласково погладил ее по голове. — Но не тебя. Тебя я как раз очень хорошо понимаю, царица. Ты теряла, я тоже не так давно потерял дорогого мне человека. Но твоя любовь к Алексею была бы слишком жестокой игрой, Сикиника, — прошептал он.

Она вновь упрямо мотнула головой, словно маленький капризный ребенок.

— Но не для меня! Я хочу знать, что живу…

— А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, он не останется здесь, в Мерое. Роль бога ему не светит, даже если он и хотел бы доконать этого чертового Домбоно. Леха — из другого мира, Сикиника.

— Что потом? — ее прекрасное личико просияло, глаза блеснули неподдельным счастьем. — А потом я рожу ему ребенка…

— И все начнется сначала! Представляешь, с какой грязью смешают твое имя? До сих пор ты была женщиной, наделенной удивительной властью и загадочными, магическими силами. Но теперь…

— Теперь я только женщина. И я все равно пойду к твоему другу!

«Господи, я тут точно с ними со всеми скоро с ума сойду, — мелькнула в голове Павла дурацкая, беспомощная мыслишка. — А впрочем, уже сошел».

— Не ходи туда, царица, — устало попросил Павел. — Иначе состоится еще одно ужасное жертвоприношение и чье-то сердце будет брошено на алтарь вашего жадного бога. Не ходи…

— Но я обязательно хочу все рассказать ему! — упрямо топнула ногой Сикиника.

— Лучше расскажи мне…

И богиня Мерое, сама не понимая, зачем и почему повинуется голосу этого незнакомца, начала свой рассказ…

Глава 22
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

…— Мой Мин-Осирис был очень похож на твоего друга, — прошептала Сикиника, неотрывно глядя на Павла и не видя его при этом.

Перед взором царицы-богини открывались совсем другие сцены.

…Когда Сикиника встретила Мин-Осириса, по мероитским меркам ей было девятнадцать зим. Это была удивительная девушка, ставшая в древнем городе чудес величайшим чудом. Ее отец царь Рамфис умер полгода назад; о матери Сикиника ничего не знала, а от Домбоно, уже в те времена бывшего верховным жрецом Мерое, правдивого ответа было не добиться. Сикиника взошла на трон, именно ее, а не брата Раненсета, провозгласили царицей-богиней, она жила под маской из золотой пудры и алмазных теней на лице, воспитанная Домбоно скорее как ожившая статуя, а не человек, не ведавшая ничего, кроме своей божественности.

И тут появился Мин-Осирис. Они лишь взглянули с Сикиникой друг на друга и уже не смогли отвести глаз. Сквозь завесу длинных ресниц Сикиника созерцала благородный облик юноши, его гладкую бронзовую кожу. На его широких плечах покоилось драгоценное ожерелье с медальоном, покрытым многоцветной эмалью. Мин-Осирис осторожно подошел к девушке:

— Богиня, твоя красота сияет ярче солнца в зените, сильнее луны и звезд в синеве ночного летнего неба, — и он протянул пораженной Сикинике золотую сандалию, унесенную когда-то орлом. — Эта туфелька — знак…

«Ешкин кот, экая Золушка по-мероитски…» — пронеслось в голове у внимательно слушавшего рассказ царицы Савельева.

… Их свадебное торжество сопровождалось всеобщим народным ликованием, но молодожены его даже не заметили, так им хотелось скрыться от всего мира и видеть лишь друг друга.

Но едва только погасли праздничные костры, завяли венки и были сброшены роскошные одежды, темные тучи начали сгущаться на горизонте Мерое. Наибольшую угрозу представляли Тааб-Горус, воспитатель ее неуравновешенного братца Раненсета, и недорвавшийся до власти принц.

Уже появился на свет Мин-Ра, получивший традиционное звание «сына Солнца», уже прошло десять зим с его рождения, когда Сикиника стала свидетельницей страшного разговора…

По огромной зале с золотыми колоннами прогуливались Тааб и Раненсет. Мужчины подошли к большой бронзовой двери, за которой притаилась в тот момент Сикиника. Она была страшно недовольна и совершенно не хотела появляться перед братом, не внушавшим ей никаких симпатий.

— Я не могу больше ждать, — пожаловался Раненсет своему наставнику.

Тааб-Горус укоризненно покачал головой.

— Мне кажется, что время еще не пришло, Раненсет. Народ расстроится, если погибнет твоя сестра или кто-нибудь из ее семьи.

— Народ! Народ! Достаточно того, что кто-то думает за этот самый народ, — с нескрываемым сарказмом отозвался принц. — Народ — это животное, и если ты знаешь, как с ним обходиться, погонять его можно куда угодно. А Сикиника и ее муж думают только о любви. Чем же не время-то?

— Любовь может иссякнуть, — задумчиво отозвался Тааб. — Может, просто достаточно отдалить от твоей сестры супруга? Устранить его?

Глаза Раненсета опасно сверкнули.

— Моя царственная маленькая сестричка слишком прекрасна, — промолвил он. — Когда Мин-Осирис будет мертв, ей придется избрать нового супруга. Какая царица захочет прожить всю жизнь в одиночестве?

Тааб молчал. Замысел воспитанника был ему ясен: он собирался избавиться от Мин-Осириса, а затем в полном соответствии с заветом черных фараонов взять в жены сестру-царицу и завоевать престол.

— Ты прав, — наконец произнес старик. — Но к чему такая спешка? Дай ей время пресытиться своим любимчиком.

— Хватит того, что подрастает наследник! Нет, Тааб, надо сделать все прямо сейчас, без промедления! Могу ли я рассчитывать на тебя?

Тааб-Горус молчал. А затем темные губы разомкнулись, и старик произнес:

— Мин-Осирис часто охотится и даже берет на охоту маленького сына, о, Раненсет.

Не сказав больше ни слова, Раненсет слегка поклонился своему наставнику и скрылся за колоннами. С усмешкой прислушивался Тааб к шороху его сандалий, раздававшемуся в темноте.

С тех пор Сикиника чувствовала себя неспокойно. А вот Мин-Осирис был весел и доволен жизнью. Как же! Ведь он опять собирался на охоту!

— Я бы хотела, чтобы ты не ехал на охоту сегодня, возлюбленный мой, — взмолилась царица-богиня. — Останься со мной…

Мин-Осирис рассмеялся и заключил царицу в объятия.

— Не тревожься, моя нежная лань, со мной ничего не случится. Я и Мин-Ра возьму с собой: нечего воспитывать из него боязливое дитя.

— Я боюсь за вас! — выкрикнула Сикиника. Нежно, но настойчиво высвободился Мин-Осирис из ее объятий. В дверях возникла внушительная фигура Домбоно.

— Я поеду с мальчиком, богиня, — спокойно произнес верховный жрец.

Сикиника подбежала к нему и заломила руки.

— Домбоно, обещаешь мне охранять царя? Я умираю от страха.

— Пойдем, Домбоно, — хладнокровно промолвил царственный супруг. — Я хочу поскорее вернуться, чтобы успокоить богиню.

Ужас охватил Сикинику, сдавил горло, руки бессильно повисли. Она поняла, что не увидит своего мужа больше никогда. Это было окончательно и неизбежно…

— А дальше ты все знаешь — Домбоно рассказывал тебе финал этой истории, — грустно прошептала Сикиника.

— Но почему ты не казнила этого гнусного Тааба и Раненсета? — возмущенно воскликнул Савельев.

Сикиника поглядела на него заплаканными глазами:

— Но у меня нет доказательств. Правда, я ничего не забыла. И я обязательно отомщу. Рано или поздно.

— Как бы совсем поздно не оказалось, — проворчал Савельев по-русски.

— Вот как все это было, — прошептала Сикиника. — А теперь появился твой друг, такой похожий на моего Осириса. И я вновь почувствовала себя женщиной.

— Но Ника… — едва слышно прошептал Павел.

— Да! Я ненавижу ее!

— А он любит, — Савельев чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. — Я боюсь. Вы погубите друг друга, Сикиника.

— Смерть от любви? Единственно достойная царицы!

— Неужели ты хочешь уничтожить Мерое?

— Я прикажу убить Домбоно, Раненсета, Тааба, а его сделаю своим верховным жрецом! — с пугающей невозмутимостью ответила она. — Он выучит наш язык, ты ведь смог, сможет и он, и мы будем счастливы. Мы будем самыми счастливыми людьми во всей звездной Вселенной. Я… я люблю его, — еле слышно призналась она. — Я люблю его… я люблю его…

Павел потерянно молчал. «Мне нечего сказать ей. Любое слово было бы самым форменным убийством. Она ищет себя и обязательно найдет: богиню Мерое…»

— Не убивай Мерое ради смертной любви, богиня, — прошептал Савельев и заглянул в глаза царице. — Единственная сказка на земле должна выжить…

Взгляд богини вновь был холоден.

«Она вернулась, — догадался Павел, и сердце радостно защемило. — Ну, что ж, слава богу! Ее душа вернулась в золотой панцирь тела земной богини».

— Присматривай за Мин-Ра как следует! — внезапно приказала царица Сикиника. — Ему многое предстоит сделать для своего народа. Ведь он — сын Солнца…

…Эта ночь никогда не кончится. Она наполнена страшными откровениями и предательскими шорохами. Павел проснулся как от толчка. Вот, что это? Чьи-то шаги? И Савельев осторожно выглянул в коридор. С факелом в руках куда-то шел верховный жрец. И Павел решился на немыслимое: он пошел следом.

Маленькая дверца. Сквозь щель пробивается свет. Войти или не войти? Савельев, чуть дыша, замер. И практически потерял сознание от ужаса, когда услышал голос Домбоно:

— Входите, вы ж все равно пришли. Савельев, покаянно понурив голову, вошел.

— Сам знаю, что подглядывать постыдно и нехорошо, но…

Он огляделся. Простая комната, без каких-либо золотых изысков. Глиняные таблички на полках, свитки папируса, древние манускрипты, золотые маски. А на столе… знаменитая раскрашенная головка прекрасной Нефертити!

— Что это? — ахнул Павел.

— А то вы не знаете? — насмешливо протянул Домбоно. — Нефертити, жена фараона Эхнатона. Его Солнце.

Павел ничего не понимал. Но почему, почему жителя Мерое, пускай и верховного жреца, интересует жившая дико давно царица египетская? И ведь раскрашенная головка ее была найдена в закрытой мастерской скульптора Тутмоса из Амарны немецким археологом Людвигом Борхардтом…

— Все верно, — словно прочитал мысли Савельева Домбоно. — Тутмос сделал не одну копию. Одна волей судьбы оказалась в Мерое.

— Но вам-то она зачем? — продолжал недоумевать Павел.

Внезапно Домбоно встал из-за стола, подошел к Савельеву и с силой толкнул его.

— А не много ли вы на себя берете? К чему этот допрос?

От удара пуговица на воротничке рубашки Павла отскочила, и амулет Сигрид — серебряное солнце — выскользнул на свободу. Домбоно пристально смотрел на него. «Словно завороженный», — мелькнуло в голове у Савельева.

— Впрочем… Слушайте, — и верховный жрец кивнул Павлу на стул. — Что вас удивляет в этой головке, ведь вы увлекаетесь древностью, так скажите?

— У головы… — неуверенно начал Павел. — У головы только один глаз. Левый отсутствует.

— Да? — вздернул бровь Домбоно. — Так почему же вас удивляет то, что не удивило ни одного из ваших археологов?

— Да, — пробормотал Савельев. — Они решили, что скульптор Тутмос в спешке покинул свою мастерскую, оставив голову на столе незаконченной.

— Ага, все пять копий, — рассмеялся Домбоно. — А копий было пять. Слушайте…

Павел не мог, не имел права не записать его рассказ.

— Всмотрись внимательнее, чужак с амулетом Солнца. Голова Нефертити, вылепленная Тутмосом, говорит людям о том, что можно увидеть лишь половину картины, проводя разграничение между физической и духовной стороной жизни.

И верховный жрец напомнил Павлу о скульптурном изображении Эхнатона, которому тоже недостает одного глаза; он тоже может видеть лишь половину картины. Правда, у него-то, в отличие от Нефертити, отсутствует правый глаз.

Неудивительно, что головка Нефертити заинтересовала меройского жреца. Ведь он же медик! Савельев тоже сразу вспомнил, глядя на скульптуру, что женский мозг в большей степени контролирует левое полушарие, которое отвечает за слова, чувства и эмоции, в то время как у мужчин доминирует правое полушарие, определяющее предрасположенность мужчин к механике и технике.