– Туда можно. Но гляди, князь! Мы и оттуда увидим, если что.
– Не боись, – слабо усмехнулся Святозар. – У тебя повсюду людишки расставлены.
– Это так. Отсюда никому выхода нет, – согласился темник и отошел в сторону, а Святозар направился к отцу Анастасию.
– Исповедоваться хочу, отче, – опустился он на колени перед молодым, тех же лет, что и сам князь, священником.
– Не может священнослужитель иудин грех отпустить, – сурово поджал губы отец Анастасий. – Оное токмо господу под силу.
– Невиновен я, батюшка, – вздохнул Святозар. – Сам поди ведаешь, любого человека можно так опоить, что он вовсе в безумие впадет. – И тут же попытался сменить тему: – Ты-то почему не ушел? Али нехристи про подземный ход проведали?
– Матушку свою пытался спасти, да не успел, – нехотя отозвался священник и вдруг встрепенулся: – А ты откуда про ход ведаешь?
– Так я же в Орске начальствовал, до того как меня в Оренбург государь поставил. Ходы же во всех крепостях в одном месте делались, да и сами они друг с дружкой как сестры-близняшки схожи, – грустно улыбнулся князь.
Крепости на Яике, да и на Волге тоже, и впрямь ставились на один манер. Подойди поближе и навряд ли сумеешь опознать – какая из них перед тобой. Отличия касались только строительного материала, из которого возводились стены. К примеру, Верхний Яик спутать нельзя было ни с какой иной – черный камень, которого в тех местах было в изобилии, сильно отличал эту крепость по своему виду от всех прочих.
Внутри и вовсе все сходилось. В центре каждой первым делом возводилась здоровенная башня, брать которую надо отдельным штурмом, даже если враг сумел овладеть всей цитаделью. В нее, хотя она и имела пристройки со всех сторон, причем тоже каменные, был всего один ход со стороны большой залы.
Каждый из пяти этажей башни соединялся с другими приставными лестницами, которые можно было в случае чего легко втащить за собой и наглухо захлопнуть люк. На этажах также имелись тяжелые металлические щиты, которыми эти люки закрывались сверху, после чего сами щиты придавливались камнями, заготовленными заранее. Проникнуть в башню через окна тоже было невозможно. Сквозь узкие бойницы не протиснулся бы и ребенок. Одним словом – твердыня. К сожалению, когда монголы въезжали в Яик, никого на башне не было, включая начальника крепости, вышедшего встречать князя.
Небольшой каменный храм располагался, как и положено, входом на запад, а алтарем на восток. О существовании подземного хода, который начинался под плитами левого притвора, где сейчас стояли монголы, терпеливо ожидавшие Святозара, знали немногие, в их числе и священник Анастасий.
Князь оглянулся на Бурунчи. Тот стоял как раз на том самом месте, где доски деревянного пола можно было легко поддеть, после чего поднять за железное кольцо каменную плиту и спуститься в небольшое квадратное отверстие, уходящее под крутым углом вниз. Далее же оставалось пройти по нему до деревянной дверцы, окованной железом. Снаружи дверца маскировалась дерном, плотно выложенным поверх нее.
«Вроде бы в этом месте пол еще не тронут», – отметил Святозар и вновь повернулся к священнику.
– Так знают поганые про ход или нет? – настойчиво спросил он.
– Нет, – ответил тот и с сарказмом добавил: – Если ты сам не успел их об этом известить.
– Не веришь, стало быть, – вздохнул князь и попрекнул: – А Христос разбойнику поверил и не токмо простил, но и в рай взял.
– Тот раскаялся, – неуступчиво заявил отец Анастасий.
– Не каялся он, – возразил Святозар. – Я помню, что в писании сказано. В евангелии от Луки говорится, что один из них унял злословие другого, да еще попросил Христа помянуть его, когда он вознесется к богу. О покаянии же и речи не было. Так ты что же, отец Анастасий, неуступчивее Христа решил быть?
– Он простил разбойника, – процедил священник и подчеркнул: – Разбойника, а не Иуду. Ты же не гостей торговых на дорогах обирал, а Русь продал, а это все равно, что спасителя.
– Стало быть, не желаешь мне поверить? – сделал вывод Святозар. – Как же мне убедить тебя в том, что я не повинен?
– Не знаю, – ответил отец Анастасий. – Если бы я не видел, как ты, княже, хохотал вчера на площади, или не слыхал, что по твоему велению врата у крепости открыли, то, может, и поверил бы.
– Ну, хорошо, – согласился Святозар. – Не хочешь, и не верь. Но уж выслушать ты меня обязан.
– У любого, пусть он даже по уши в мерзостях погряз, я обязан принять исповедь, – неохотно подтвердил священник.
– Не исповедь, – поправил его Святозар. – Тут дело поважнее. Коли мне веры нет – подсоби рубежникам, что в полон попали. Есть такие?
– Есть, – кивнул отец Анастасий. – С полсотни захвачено, не менее. Зрел я, яко их ныне поутру из подвала выводили, дабы они трупы прибрали.
– И пушкари среди них имеются? – в тон ему продолжил князь.
– А тебе на что такое знать надобно? – вновь насторожился священник, с прежней опаской взирая на Святозара.
– Мне ни на что, – пожал тот плечами. – А вот темнику Бурунчи они ой как надобны. В Оренбурге у них ничего не вышло – уж больно мало людишек в полон взяли. К тому же среди пушкарей Гайран оказался. Так вот он и себя взорвал, и всех тех, кои у Бату камнеметами ведали. Хан их к пушкарю огненному бою учиться приставил, а Гайран всех разом и порешил.
– Я помолюсь за него, – перекрестился священник. – Как его имечко-то?
– Так Гайран же, – опешил Святозар.
– То прозвище, – наставительно заметил отец Анастасий. – Вороном птицу кличут, а у человека христианское имя должно быть, при крещении ему даденое.
– А я и не знал его, – горько усмехнулся князь. – Гайран и Гайран.
– Ну и ладно, – махнул рукой священник. – Нешто господь и так не поймет, что пред ним праведная душа предстала.
– А как же самоубивство? – озадаченно спросил Святозар. – Разве то не тяжкий грех?
– Смотря во имя чего, – немного поразмыслив, откликнулся отец Анастасий. – Да и не было его. Он же не себя помышлял изничтожить, когда фитиль запаливал, а ворогов. Предложи ему кто, чтоб они погибли, а он живой остался, – нешто не согласился бы?
– Думаю, да.
– То-то. Значит, не убивал он себя сознательно. И потом, слыхал ли ты о жертве искупительной, коей все прошлые грехи смываются?
– Слыхал, но об этом после, отче, – торопливо произнес Святозар, косясь на противоположный угол, где темник понемногу начал выказывать нетерпение. – Допрежь того меня выслушай, отец Анастасий. Мыслю я бежать отсюда, но не один, а со всеми. Потому тебе надо сделать так. Когда нехристи уйдут, ты ход открой и залезь туда. Токмо лучину запали, а то нишу не сыщешь. Она слева должна быть, шагов через полета, не боле. В ней три ножа. Возьми тот, у коего из деревянной рукояти железо торчит. В одном из кирпичей отверстие имеется. Сунь туда эту рукоять, только чтобы лезвие назад, к церкви глядело. Сунь и поверни. Пред тобой должно потайное место открыться. Оно небольшое, но все, что нужно, там имеется – и арбалеты, и сабли, и луки. На десяток человек хватит. Но ты их не бери – все равно незаметно пронести не сумеешь. А вот ножи прихвати. Я с Бурунчи поговорю, и он тебя завтра пустит к нашим раненым. Ну, там, для отпущения грехов и всякого прочего. Ты переговори с ними, чтоб верили мне. Я тоже в это время постараюсь быть рядом, чтобы отвлечь монголов. Пусть темник больше на меня любуется, чем на тебя. Сумеешь ты с ними неприметно перемолвиться, не забоишься?
Озадаченный священник пристально смотрел на взволнованного князя и молчал, не говоря ни слова в ответ.
– Значит, сумеешь, – кивнул Святозар. – Потом я сам к тебе явлюсь – мне ножи и передашь. Да, кроме них захвати еще звездочек, токмо поостерегись, чтоб не порезаться. Они маленькие такие, вострые, ты их сразу признаешь. Все ли понял, отче? – вновь спросил Святозар.
Отец Анастасий вытер со лба неожиданно выступившую испарину и хрипло прошептал севшим голосом:
– Не пойму я тебя. То ли и впрямь душа твоя неповинна в тяжком грехе, то ли ты раскаялся и искупить его пытаешься, души христианские спасая, то ли, обуянный сатаною, и остатних погубить возжелал. Камо грядеши, княже?! В геенну огненну, али очиститься решил?
– Пусть они без меня не начинают, – не ответив, продолжал шептать Святозар, косясь на темника. – Я сам им скажу, как и что надо делать. Тут еще бра-танич мой должон быть, Николай Святославич. Им его тоже надо с собой взять.
– А выйдем когда – что далее?
– Отче, в святом писании сказано: «Довлеет дне-ви злоба его»[110 - Святозар цитирует церковнославянский текст евангелия от Матфея (6:34). В современном тексте эта фраза звучит так: «довольно для каждого дня своей заботы».]? Вам всем еще дожить до этого надо. Тогда и думать станете, что да как.
– Нам? – не понял священник. – А ты что же? Не пойдешь со всеми?
Святозар гордо вскинул голову и произнес:
– Я русич, отче. Когда выберетесь отсель, то, надеюсь, услышите обо мне.
– Кто же поведает нам о тебе в степи пустынной? – в страхе перекрестился священник, решив, что князь повредился рассудком.
Но лик Святозара ничем не напоминал лицо безумца, напротив, чуть ли не светился.
– Небо, – ответил он загадочно. – Небо и глас с него.
Глава 17
Смертию смерть поправ
Эта подлая жизнь не раз и не два
Окунала меня в кровищу лицом.
Потому я давно не верю в слова,
И особенно – в сказки со счастливым концом.
Если выжил герой всему вопреки
И с победой пришел в родительский дом,
Это – просто чтоб мы не сдохли с тоски,
Это – светлая сказка со счастливым концом.
Мария Семенова
Однако все пошло не совсем так, как задумал Святозар. Трудности начались с братанича. Бурунчи долго упирался, никак не желая допустить посещения князем своего племянника. Вконец озлившийся Святозар заявил, что пусть темник тоже не ждет от него помощи, если он не собирается уступить даже в эдакой малости. Пришлось Бурунчи сознаться, что Николай Святославич занедужил пуще прежнего и сейчас находится без сознания.
– Лекари от него который день не отходят, – пожал плечами темник. – Поделать же ничего не могут. Иди, если хочешь, но завтра…
Святозар видел всякое, но никогда ему не было так больно, как при посещении умирающего братанича. Бурунчи не солгал – возле постели, на которой лежал Николай, суетились сразу три лекаря, но запах омертвевшей плоти, ударивший князю в нос на самом входе, сразу сказал ему обо всем.
– Огневица[111 - Огневица (она же позже называлась Антонов огонь) – название гангрены у славян. Происходит от ярко-багрового цвета, который приобретают пораженные ткани.], – прошептал Святозар, глядя на безжизненное лицо юноши и еле сдерживая рвотный позыв.
Трое китайцев о чем-то тихо переговаривались на своем загадочном языке, совершенно не обращая внимания на вошедшего человека.
– Он сможет выжить? – спросил Святозар.
Один из лекарей поднял голову и вопросительно уставился на князя. Тот повторил свой вопрос. Китаец наконец понял и вместо ответа откинул одеяло, обнажая тело Николая. Святозару хватило одного взгляда, чтобы понять – обречен. Страшная краснота на левой ноге племянника доползла чуть ли не до паха, а от колена и ниже и вовсе почернела.
В это время Николай открыл глаза и улыбнулся точно так же, как тогда, давным-давно, когда их ловили за какой-нибудь проказой и, невзирая на гордые титулы, наказывали, причем Святозару доставалось гораздо больше, как старшему. После наказания у Николая и появлялась на лице точно такая же виноватая улыбка, будто он извинялся за то, что ему досталось гораздо меньше, чем стрыю.
– Держись, братанич, – ободряюще подмигнул князь. – Авось вырвемся.
– Я не маленький, – почти беззвучно прошептал Николай. – Мне с такой огневицей и трех дней не вытянуть – высоко забралась поганая. Смердит поди от тела-то?
– Терпеть можно, – кивнул Святозар.
– Как тогда, – слабо улыбнулся больной, и оба поняли, что он имел в виду.
Точно так же стрый отвечал, когда маленький княжич после наказания спрашивал, больно ли ему.
– Ты вот что, – заторопился Николай, и его руки стали суетливо собирать что-то невидимое с одеяла, которым его вновь укрыли заботливые лекари.
«Обирается уже, – похолодел Святозар и взмолился: – Не при мне бы, господи!»
– Мне уже не помочь, а вот детишек моих не оставь, – как-то жалко попросил княжич.
Святозар кивнул, хотел было что-то произнести в ответ, но умирающий уже закрыл глаза, и князь молча вышел.
Слово, данное Бурунчи, он сдержал, но не так, как хотелось бы темнику, объяснив, что для начала надо вместе с подручными перебрать порох, потому что часть его отсырела.
Уговорить Бурунчи дать разрешение на то, чтобы священник посетил всех раненых, попавших в полон, и отпустил грехи умирающему княжичу, Святозару тоже удалось не сразу.
Темник то ли прикидывался, то ли и впрямь не понимал, что грехи христианин сам себе отпустить не может, а сделать это перед смертью надо. Скорее же всего, хитрый монгол какой-то дьявольской интуицией чувствовал – в этой просьбе таится нечто опасное. Но подозрения подозрениями, а князю до поры до времени он должен был уступать. Хан предупреждал темника, чтобы тот исполнял все желания Святозара, если князь не будет противиться и упираться в главном.
– Как ты не поймешь?! Если я зайду вместе со священником, то получится, будто это я его привел! Да и на меня самого так коситься не станут, – убеждал князь темника.
И убедил.
Дальше было хуже. Бурунчи неплохо понимал по-русски, поэтому в разговорах с пленными нельзя было ни словом, ни намеком выдать себя. Если бы это происходило в Орске или Оренбурге, где Святозар знал многих в лицо, – дело иное.
Здесь, после того как он смеялся, пока они бились в неравной схватке, хохотал, когда они умирали, и все это, будто свежая рана, горело у каждого в памяти, князю довелось услышать немало оскорблений в свой адрес, причем «Иуда» было самым деликатным из них. Хорошо хоть, что не плевали в лицо, – и на том спасибо.
Но людей для задуманного дела князь отбирал именно из таких – угрюмо набычившихся и смотревших на него с затаенной злостью в глазах. Эти не продадут и не подведут, а в бою будут стоять до последнего.
Он тыкал пальцем в одного, другого, третьего, и по знаку Бурунчи избранных сразу уводили в другое помещение.
Темник задал лишь один вопрос:
– Это все пушкари? – на что Святозар молча кивал.
Но главное состояло в том, что князю удалось отвлечь внимание Бурунчи от отца Анастасия, который виртуозно управлялся со своей молитвой. Даже сам Святозар, если бы он заранее не знал или не прислушивался, нипочем бы не догадался, что часть слов в ней явно… не из той былины.
– Отче наш, иже еси на небеси, слушай меня внимательно, болезный, да святится имя твое, да пребудет царствие твое, следующей ночью придет освобождать вас князь, да будет воля твоя, молчание храни да кивни, что услышал ты меня, хлеб наш насущный даждь нам днесь, он же и ножи вам даст, – частил он скороговоркой.
А когда наступило время для исповеди и отпущения грехов, Святозар заставил Бурунчи отойти в сторону, чтобы никто не слышал признания умирающего, кающегося в последний раз. Понемногу и сам темник стал успокаиваться. Интуиция то ли дала сбой, то ли ей просто надоело бестолково взывать к хозяину, который все равно оглох.
На следующий день дела у Святозара вроде бы снова пошли на лад. Несколько часов он провел в большой огневой, как именовали главный подвал, где находились ядра и мешочки с заранее расфасованной картечью. Там же были сложены и арбалетные стрелы, небольшие металлические болванки для хозяйственных работ и прочее.
Порох хранился в отдельном помещении, куда не просто воспрещалось вносить что-либо металлическое, но даже входить человеку, чьи сапоги были подбиты подковками. Одна шальная искра, знаете ли, порой может принести гораздо больше вреда, чем целый вражеский тумен.
Были, конечно, и так называемые малые огневые, расположенные в подвалах всех десяти башен, но Святозар, пройдясь по ним, безапелляционно заявил, что за то время, пока подвалы прекратили отапливать, все их содержимое безнадежно отсырело и пользы от него теперь никакой.
– А в большом не отсырело? – недоверчиво спросил Бурунчи.
– Отсырело, но не все, – ответил князь и пояснил: – Представь, что ты оставил кошму под дождем. К утру она непременно намокнет, даже если дождь был совсем небольшой.
– Верно, – согласился темник.
– А теперь представь, что ты положил их целый десяток одну на другую и тоже оставил под дождем. Тогда те, что в середине, останутся сухие. Так и тут.
То, что лежало сверху, отсырело, а внутри еще нет. Мы переберем порох и отделим пригодный.
– Долго перебирать? – деловито спросил темник.
– Три дня, – подумав, ответил Святозар. – Если очень хорошо потрудиться, то два.
– Один! – отрезал Бурунчи. – Если хочешь, возьми больше пленников, но успей все за день.
– Чтобы успеть к завтрашнему полудню, мне придется работать всю ночь до утра, – вздохнул Святозар.
Темник равнодушно пожал плечами. В переводе на русский язык начала XXI века его красноречивый жест явно звучал так: «Это твои проблемы». Князь не жил в этом далеком будущем, но темника понял и попросил его лишь об одном:
– Сам я останусь и пробуду здесь до полудня, а вот людей ближе к ночи надо поменять, иначе они от усталости начнут все путать.
– Можешь быть спокоен. Поменяю и пришлю столько, сколько нужно, – заверил Бурунчи.
Разговор Святозара с первой партией пленных поначалу шел с трудом. Те глядели на него с явной враждой и отвечали грубо и односложно. Однако после того как князь-предатель проявил загадочную осведомленность, поинтересовавшись, слышали ли они слова молитвы, которую читал им отец Анастасий, и правильно ли они ее поняли, вражды у людей поубавилось, хотя настороженность осталась.
– А тебе откель ведомо? – первым делом спросил суровый Коскарь, а приземистый Покляп, криво ухмыляясь, заявил:
– Лишь бы ты ее не слыхал, а то мигом до басурман дойдет.
– У тебя и речь как имечко[112 - Покляп – согнутый, искривленный (ст.-слав.).] – вся с вывертами, – не удержался от ответной издевки Святозар.
Тот насупился, сжал кулаки, но его вовремя остановил Смага, еще один из пяти ратников, взятых князем в помощники. Краснолицый и широкоплечий, он как нельзя лучше соответствовал своему имени[113 - Смага – могущий (ст.-слав.).].
– Погоди, Покляп. Или ты впрямь запамятовал, что отец Анастасий в молитве сказывал?
– Да не до молитвы мне ныне, – отмахнулся тот.
– А ты вспомни, – посоветовал Смага. – И избави нас от лукавого, а от монгола вас князь избавит, коему поверить надобно. Правда, имени его священник не называл, но у нас в детинце других князей теперь и нет.
– Как же я могу ему верить, когда своими гляделками видал, как он… – возмутился Покляп, но Смага тут же перебил его:
– А я не видал. Да и на кой ляд нам в свару вступать, когда вот он, пред нами. Пусть сам скажет, яко оно было.
Рассказ Святозара был недолог, и восприняли его по-разному. Покляп откровенно не поверил – это было написано на его лице, Смага чесал в затылке, а вот молчаливый Кужель негромко произнес:
– Помнится, у нас в селище баба одна, чтоб мужика в соблазн ввести, настоем его опоила. Ведунья ей совет такой дала. Сказывала, влей ложку в чашку хмельного меда. Тогда он уснет, а наутро нипочем не вспомнит, что вечером творил. Ты же скажи, что он пред иконами клялся в женки тебя взять, ну и всякое прочее. Баба же решила для пущей надежности две ложки влить. Так мужик не уснул, а куролесить учал.
– Не зря говорят в народе – блажит, будто белены объелся, – заметил Коскарь.
– Во-во, – подтвердил Кужель. – Так-то он тихий – мухи не обидит, а тут такие чудеса вытворял, что опосля, когда проснулся поутру, пред всем селищем на коленях ползал. Бабке Разлате он крышу снес, а…
– Погоди, – остановил его Смага. – Ты толкуешь, что и князя… того…
– Ну да, – простодушно подтвердил Кужель. – Ежели можно опоить, то чего бы и не накормить. – И предположил, сам того не зная, угодив в точку: – Не иначе как колдун какой постарался. Нехристи с кем угодно дружбу сведут, лишь бы по-ихнему вышло. Да и то взять – бояться-то им нечего, все равно креста на груди нет, так что, как ни крути – гореть им всем в геенне огненной.
Смага задумчиво поглядел на Святозара:
– А ты что молчишь, княже? Нешто и впрямь не ведал, что творил?
– Не ведал, – сумрачно подтвердил тот.
– А и впрямь могет быть, – неожиданно пошел на попятную Покляп. – Ну, в сговор с басурманами вступить, из-за корысти там, али просто из страху – одно, но чтоб смеяться, глядя, как те крещеный народ изничтожают, – тут даже не душегубцем надо быть, а и вовсе разума лишиться. Да ведь он не просто смеялся – закатывался весь, ажио за живот хватался. Не-ет, тут без колдовского зелья и вправду не обошлось.
– К тому же сейчас-то мне на что пред вами хитрить? – ободрившись, заметил Святозар. – Чтоб на погибель привести? Так будь я и впрямь Иудой, подошел бы к тому же темнику да и попросил бы, чтоб он всех изрубить повелел.
– Тоже верно, – согласился Смага. – Тогда сказывай, чего удумал.
И князь принялся сказывать. План его был такой. Ближе к вечеру они меняются. Только пусть объяснят суть дела тем, кого присылают на смену, чтоб не надо было ничего им растолковывать. Святозар в это время сходит в церковь и заберет у отца Анастасия ножи и прочее, что тот ему даст. К середине ночи монголы-охранники непременно захотят спать.
И Святозар, и прочие, не сговариваясь, дружно обернулись и посмотрели на терпеливо стоящего вдали коридора басурманина, который безмятежно болтал со своим товарищем.
– Лечь – не лягут, но бдить будут не так, – продолжал князь. – Хотя они и сейчас вон никакого подвоха не ждут. После этого мы все незаметно поднимаемся наверх, к своим. Отпираем дверь, выпускаем народ и бегом к церкви.
– А раненых? – строго спросил Смага.
– Кто легко – сам пойдет, ну а о прочих озаботиться надо. Пускай самые крепкие им подсобят.
– Двое встать не смогут, – задумчиво протянул Кужель.
– Попробуем нести, – предложил Святозар. – Своих бросать негоже.
– А тебя ведь и впрямь опоили, – заметил Смага. – Иуда такого нипочем бы не сказал. Ладно, излагай далее.
– К княжичу Николаю не пойдем, – после легкой запинки произнес князь, пояснив: – Далече он, чуть ли не на другом конце детинца. Да и охраны там не меньше десятка.
– А может, пробьемся? Как же мы его бросим?! – возмутился Покляп.
– Попытаться можно было бы, если бы он здоров был, – вздохнул Святозар. – А он недвижим вовсе. К тому же раны у него худые – уже и огневица приключилась. Не жилец мой братанич. День-два, от силы – три, и все. Говорить бы мог – сам отказался бы. Хотя если тихо пройти не выйдет, то двоим можно будет туда податься, чтобы поганых от остальных отвлечь.
– Верная смерть, – произнес Смага.
– Зато остальные спасутся, – возразил Святозар. – Одного вы выбирайте, а я сам вторым пойду.
– Ты – князь. Тебе людей за собой вести, а не под стрелы кидаться, – возразил Смага.
– На мне – вина, – не согласился Святозар.
– Невольная вина, – поправил Кужель.
– Какая бы ни была, а все едино – вина, – упрямо заявил Святозар.
– О том не думай, – посоветовал Смага. – Ты об ином мысли – о тех, кого спасти надобно.
То же самое повторил князю и отец Анастасий, когда Святозара под охраной четырех монголов отвели в церковь.
Корнев Павел
Курылев Олег
Володихин Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Перумов Ник