Чтение 14–й страницы книги ~Зеркало Велеса~

— На Суриковское болото завел. Обещал путь до усадьбы князя Друцкого показать — вот и пошли... По толпе пронесся злорадный шепоток.
— А сам-то, сам как ушел?
— Повезло. Тебе, отец, кстати, поклон от Ивана Крошннского. Он с десятью холопами живым ушел. Меня, хочу сказать, как мог, уберегал. Хороший человек, хоть и схизматик.
— Хороший... — Боярин снял с сына шапку, взлохматил волосы. — Брить тебя пора. Пора. Ты стал настоящим воином. Идем! По такому поводу молебен в храме заказать надобно. И пир устроить.
— Обожди... — Новик обернулся: — Добро там с коня снимите, но не расседлывайте! Отлучиться мне надобно. Матушка, буханку хлеба белого мне дай и молока парного.
— Зачем?
— Расплатиться нужно. Срочно. Молоком, не отдарюсь — за душой явятся.
— О, Господи, —перекрестился боярин. —Опять... Не говори мне ничего. Не надо!
Стрелок
— Как ты узнал? — Это было первое, что произнес Зверев, входя в пещеру. — Как ты узнал, что мне понадобится... Он осекся, увидев внизу женщину, торопливо прикрывшую лицо краем платка, и отступил немного назад, к внутреннему пологу. Андрею — как, наверное, и всем, кто ходил в логово старого колдуна — не хотелось, чтобы о его визитах знал кто-то, кроме самого Лютобора. Слухами, конечно, земля полнится. Но одно — слухи, а другое — когда тебя то и дело у чародея застают.
Внизу волхв неторопливо поучал:
— Ты, молодуха, нюни не распускай. Ну да, по зиме мужики выпить любят. А чего еще делать зимой? Токмо крепости снежные рушить, кулачные бои устраивать да мед хмельной пить. Ты, значится, так. Коли дома у тебя гуляют — сладкое на закуску подавай. Опосля пива да меда, сама знаешь, солененьким все закусить норовят. А ты сладкое подавай. После него пьется плохо, пиво в горло не лезет. Коли муж на стороне перебрал — медом откармливай. Теперича сюда смотри. Вот тебе корень копытня. Травку такую, с листьями, на отпечаток копыта козлиного похожими, знаешь? Вот он и есть. Кусочек с полпальца отломишь, воды с полкорца — да запарь в печи. Как кипеть начнет, «Отче наш» десять раз прочитаешь — и вынимай. Отвар незаметно в мед хмельной подмешивай. Выпьет — его после этого сразу рвать начнет, крючить, корежить. А ты жалей, жалей. Говори, что болен он, видать, и пить ему этого не нужно. Опасно, мол, травится. Глядишь, испугается бедолага да на несколько месяцев с этим завяжет. Потом, само собой, опять начнет. Ты этому делу не мешай, только присматривай. Сразу ведь сильно гулять не станет, потихоньку это раскручиваться будет. А как опять надоест тебе — снова отварчику подлей, и он, сердечный, опять хмельное забросит надолго. Так держать и будешь в руках. Ласково, но строго. Ты его любить люби, но и не распускай. Не то сядет на шею-то, командовать начнет. Ты его жалей, жалей больше, смирение выказывай. Но только пусть все завсегда в твою сторону у вас оборачивается! Ему же на пользу. Коли опасаешься сильно, заговор над ним, спящим, прочитай: «Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь. Звезды вы ясные, сойдите в чашу домашнюю; а в моей чаше пустая вода горька и мала. Месяц ты красный, зайди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко привольное, взойди па мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите Вадимира от хмеля; месяц, отврати Вадимира от хмеля; солнышко, усмири Вадимира от хмеля». Запомнила, али повторить?.. Верно, верно сказываешь... Сегодня же и прочитать можешь, вреда не будет. Ну, ступай молодуха, ступай. А навестить надумаешь — воска пчелиного прихвати да жира нутряного бараньего. На снадобья лекарственные он быстро уходит. Как весна, обязательно ведь ко мне побежите, на лихоманку укороты искать. Ну, ступай, и да пребудут с тобой Дидилия с Ладой.
Андрей вышел на улицу, прихватил чалую под уздцы, увел за малинник. Немного подождал, глядя сквозь заросли, как женщина торопится по тропинке прочь. Вернулся назад, вошел в пещеру:
— Здрав будь, чадо мое неразумное, — приветствовал его старик. — Что же голосишь не глядючи? Ладно, тебя баба дурная заметит. А ну, ляхи подлые тут окажутся? Ты заговор запомнил? Хотя в этом деле отвар куда как надежнее действует. Сколько я бобылей запойных отваром из копытня в люди обычные вернул — и не счесть. Мыслю, город заселить можно.
— Как ты узнал, Лютобор? Как ты узнал, что мне заклятие на лапу лягушачью понадобится?
— Странные вопросы задаешь, отрок. Нешто забыл, как мы в зеркало Велеса за тобой смотрели? Молодуха яйца принесла — закати десяток в угли, пусть запекутся. Нам с тобой аккурат отобедать хватит.
— Зеркало сказало, что я воспользуюсь этим заклятием?
— Нет, чадо... — Старик шумно втянул носом воздух. — Зеркало показало, как ты, усадьбу отцовскую и людей в ней спасая, ворога в болото за поместьем своим увел, потопли там они многие, но и тебя тем часом не стало.
— Я умер? — выпрямился у очага Зверев. — Ты хочешь сказать, я должен был умереть? Но почему ты меня не предупредил?!

— Упредил бы — ты бы остался, в полон не попал. Вороги бы усадьбу разорили. А ведь ты. чадо, собою для нее пожертвовал, живота не пожалел, людей спасая... Не забыл про яйца-то? Бо кушать хочется. Стало быть, пришлось тебя на муку отпускать. Ведь не простил бы ты ни себе, ни мне гибели дома родного.
— Ты не предупредил меня о том, что я вот-вот умру?
— Я дал тебе соломинку, отрок, по которой из рук Мары Жестокосердной обратно на свет выбраться можно. И ты выбрался, соломку не утерял.
— Но почему ты решил это вместо меня, старик? Почему не спросил меня, моего желания?
— Так ведь ты и так сам все решил, отрок. Сам и выбор свой сделал. И в тот час, когда поляков в топь на гибель повел, и когда от зеркала намедни отошел, обряд до конца не закончив. И когда на дозор чужой не глянул, что к тебе приближался. И сегодня, когда разговор начал, по сторонам не посмотрев. С каждым шагом в жизни этой ты выбор делаешь, каждый твой шаг путь жизненный в ту али иную сторону уводит. Каждый. Ты меня винишь, чадо неразумное? А я ли виноват, что ты в зеркало смотреть перестал, едва оно утро рассказом своим миновало? Сам бы увидел — сам дальше и думу думал. Я ли виноват, что ты чужих холопов за своих принял? Каждый шаг твой, отрок, каждый шаг всю судьбу определить может. А тебе вечно под ноги себе глянуть лень! Яйца выкатывай, обгорят! Вниманию научись, чадо неразумное. Мелочи замечать, с поступками не торопиться. Вот тогда и попрекать других будешь. А покамест отвагою своей ты лишь глупость покрываешь!.. Достал?
Андрей, у которого после гневной отповеди чародея горели уши, молча перекидал горячие куриные яйца на стол, сходил к полке за коробкой с солыо, перемешанной с перцем. Они поели, собрали шелуху — из нее волхь делал детское снадобье, чтобы кости крепче были. Затем чародей уселся строгать какую-то рогатку на длинной ножке.
— А много поляков потонуло, когда я... Когда я в зеркале их в болото уводил?
— Мне показалось, десятка два ты с собой забрал. Но полдня у рати отнял. И пугать боярина с хозяйкой они тобой ужо не могли.
— Вот проклятье! — ударил себя кулаком по колену Зверев. — И ведь были, были же бритыми дозорные польские! С одного взгляда отличить можно было да в лес уйти. На секунду зазевался — и за то чуть жизнью не заплатил! Вот раззява!
— Ну, наконец-то ты главное из беды своей понял, — похвалил его чародей. — Страшно не то, что ошибаешься иногда. Страшно, коли ошибки не замечаешь, не исправляешься. А раз понял — стало быть, и урок даром не прошел. Ты облака разгонять умешь? Сейчас научу.
— Получается, из поляков этих почти все три тысячи вернуться должны были. А теперь, считай, ни одного не ушло. Мир ведь от этого измениться должен, правда?
— Ты их не жалей, ляхов этих, — посоветовал Лютобор. — Они ведь вместе с сарацинами через тридцать лет Русь нашу под корень истреблять станут.
— Как это истреблять?! Я ведь тебе говорил, ничего с Россией не случится!
— Зеркало Велеса не ошибается, чадо. Разве ты в прошлый раз этого не понял? Не оно ли нас о ляхах упредило?
— Но ведь я знаю, что с Россией ничего не случится!
— Тридцать лет Руси всего осталось, — недовольно фыркнул Лютобор. — Тридцать! Давно я уж проглядел все это, как случаться начнет. Грядущим летом, после смерти ребенка нынешнего, на великое княжение сядет Владимир Старицкий. По его лености Псков и Новгород свободу новую обретут, вече былое восстановят. Да и иные князья волю обретут сильную, на службу к государю являться станут неохотно, меж собой вражду затеют. Так год за годом вольница их тянуться станет, ровно в Польше нынешней. К тому времени сарацины страны немецкие все до моря покорят, токмо северные земли вольными останутся. Султан османский к себе на службу тогда упыря трансильванского призовет, именем Баторий. Даст ему золота не считано, да и посадит королем в дикой Польше. Там он, золотом шляхту соблазнив, на княжество Московское войной пойдет. Тем же временем сам султан с юга наступление начнет, а казанский хан — с востока. За одно лето все и кончится, не станет Руси. Новгород со Псковом новым летом султан заберет, а из родов русских немногие уцелеют. Те, что в дебри северные, к морю холодному уйти успеют. У рода Лисьиных имение тоже на севере будет, дети бояр уцелеют. С Русью покончив, султан упыря обратно в Трансильванию ушлет, да земли, что без него беззащитными останутся, заберет разом, всего лишь карой страшной пригрозив. И останутся в мире нашем на севере империя сарацинская, на востоке — китайская, а на юге — индийская. Так оно стоять в веках и будет.
— Нет, — мотнул головой Андрей, — все это неправда. Я по истории не отличник, но основные вехи знаю. Значит, Иван Грозный расширит Россию на юг до Кавказа, на юго-западе — до Дикого поля, это где-то по Дону, на западе — совсем чуть-чуть, на востоке Сибирь присоединит. Потом смута будет, восстановление, застой. Потом придет Екатерина Великая. При ней Дикое поле и Крым отойдут к России, на западе земли все русские наконец-то русскими и станут. Может, не до Эльбы, но уж до Одера точно. На востоке — до Тихого океана дойдем и изрядную часть Америки прихватим. Потом будет порядок, потом застой, потом смута новая начнется. Будет революция, кошмары настоящие. Потом придет Сталин, создаст новую империю, выиграет войну и восстановит границы уже до Эльбы. Потом он умрет, начнется смута, раздрай, развал страны. Но при мне потихоньку все обратно восстанавливаться начало.
— Зеркало Велеса никогда не ошибается, отрок. Не знаю, зачем ты обманываешь меня, душу смущаешь. Пусть это на совести твоей останется... — Колдун оценивающе покрутил получившуюся рогульку в руках, отставил к стене и поднялся. — Пойдем. Облачно, сказывают, сегодня. Будешь небо в синий цвет красить. Соскучал я что-то по Хорсу горячему. Идем.
* * *
Польский набег дал Андрею еще один урок: хочешь жить — умей сражаться. Только навык работы кистенем из любого положения и с предельной точностью помог ему выкрутиться одному против троих ляхов. Поэтому каждый второй день он опять стал проводить с Белым, надевая тяжелую кольчугу и отрабатывая свою дружбу с луком, ножом, кистенем, саблей, рогатиной до полного совершенства, привыкая к ним так же, как привык за пятнадцать лет жизни к пальцам, рукам, ногам; действуя отточенной сталью или стремительным грузиком с той же легкостью, с той же точностью и быстротой, как и просто пальцем или кулаком. Оружию он посвящал каждое утро — те два часа, что выпадали от рассвета до завтрака. А уж потом...
Чтобы не очень нервировать боярина своими гостеваниями у старого колдуна, Андрей иногда ездил на охоту, привозя домой то косулю, то тяжелого глухаря, а пару раз гордо скидывал с седла и настоящих вепрей, что приходили порой в дубраву за Окницей порыться под корнями. Пусть считает, что сын просто развлекается. Отец, глядя на это, несколько раз заводил разговор о том, чтобы устроить соколиную охоту, но до дела так и не дошло.
Дни становились длиннее, а сугробы — все выше. Чтобы атаковать подвешенный к дубу чурбак, новику приходилось разгоняться по снегу в локоть толщиной. И это еще на утоптанном месте! Дальше к болоту поле было укрыто одеялом вдвое более толстым. В лесу же сугробы доходили до пояса, а местами и вовсе поднимались по горло. Если бы дорожка к Лютобору не протаптывалась с осени, сейчас бы к нему хода не было вовсе. Тропинка местами больше напоминала расселину, ущелье, рассекающее белую равнину. Андрей никак не ожидал, что в таких условиях может существовать хоть какая-то связь усадьбы с внешним миром, но нет — в один из вечеров с реки повернули к воротам двое тяжело груженных саней, запряженных парами лошадей.
Укутанному в длинный овчинный тулуп, в лохматой ушанке, белому от снега и с заиндевевшей бородой приказчику боярин лично, как награду, поднес кружку вина, повел в дом. Дворня под присмотром хозяйки начала разгружать мешки и короба. Среди нужного усадьбе добра Зверев опознал только тюк сукна и рулон еще какой-то тонкой ткани, бухту толстых пеньковых веревок из прочной русской конопли. Еще он услышал, как боярыня приказала соль, шафран и перец отнести в свою кладовку...
— Стойте! — Увидев два толстых, маслянистых шестигранных ломика, Зверев сбежал к саням, попытался поднять. Не тут-то было! Весили стволы изрядно, где-то по пуду каждый. И, естественно, из-за жира пoвыскальзывали из пальцев.
— Чего там, Андрей Васильевич? — поинтересовался один из подворников.
— Сало это сотрите, — отпустив ствол, затряс руками Зверев, — и ко мне в светелку. Отогреются — посмотрю.
Мужики тут же принесли из-за дома пук сена, споро вычистили стволы, поволокли в дом. Андрей пошел следом. Но не за ними — постучался в горницу отца.
— Я не помешаю?
— Отчего же, сын? Заходи...
Помещение, которое в будущем будет принято называть кабинетом, по размерам раза в полтора превышало спальню Зверева и вместо окон имело узкие бойницы — эта сторона дома смотрела наружу, за стены усадьбы. Здесь стояли два огромных, тяжелых шкафа, несколько сундуков и настоящее французское бюро. Причем не трофеем взятое где-нибудь в Литве, а купленное ради гонора в Москве у вернувшегося из-за моря купца. Этим отец уже хвастался.
Сейчас же приказчик, свесив голову, стоял перед хозяином, а Василий Ярославович внимательно вчитывался в длинный свиток.
— Афанасий, а отчего стволов два? Мы ведь у кузнеца один заказывали!
— Степан сказывал, дело новое, непривычное, — повернувшись, поклонился господскому наследнику мужик. — Сделал два. Сказывал, какой не понравится — назад возверните. Он опосля на нужное что перекует.
— Ты представляешь, Андрей, — перебил приказчика боярин, — князь Шуйский, воевода Великолукский, затеял стену городскую поднимать. Желает, чтобы мы башню нашу на тридцать венцов надстроили и стену на две сажени в обе стороны подняли. Нешто такое в конце зимы, перед летом затевают? Летом и так работы везде невпроворот! Отчего перед зимой о сем не помыслил? А, Афанасий?
— Да разве ж я это, боярин? То воеводе жаловаться надобно, пусть он решает, как поступать. Но по дворам сказывают, у бояр у всех недовольство такое. Коли пожелаете, я и ваши слова передам.
— Ополчение он смотреть не сбирался? Нет? Боится Шуйский, что помещики соберутся разом. Будет ему тогда вече Новгородское... Кстати, о смотре. Ты броню привез?
— А как же, боярин, — спохватился мужик. — Под облучком спрятал, рядом, оно надежнее. Один миг, принесу.
Оставшись один, Василий Ярославович свернул грамоту, кинул на полку бюро:
— Вот такая жизнь у нас, сын. Токмо порадоваться году успешному захочешь, токмо приказчик, расторговавшись, серебра привезет — ан уж тянут его из тебя, как щенка за уши. Когда же кончится сие? Иной раз шляхте завидовать начинаю. Вот они живут! На короля им плевать, на города плевать, что желают, то и воротят. Воевать за королем идут токмо славы ради да за добычей. А не по нраву что — развернулись да по домам. Крестьянам господа полные, выше Бога себя ставят. Хотят — судят, хотят — порют, хотят — соседу продают. А у нас чуть тягло добавь — крестьяне враз разбегутся. Оброк заплатил — и в своей воле полной. Тебе же и усадьбу отстроить надо, и городу воеводскому стену поставь, и воина с каждых ста чатей государю на службу выстави. Ну, и как делать сие, со смердов ничего не требуя? Отъеду. Ей-богу, отъеду. Под руку Сигизмунда попрошусь, поместье на прокорм истребую, дом стеной обнесу да запрусь ото всех. Пусть сами, как знают, дела свои творят! Правители...
— Вот она, боярин! — вернулся в горницу приказчик, положил на сундук у окна полотняный сверток.
— Ну, давай, сын, — кивнул Василий Ярославович. — Открывай.
Зверев откинул края тряпки, с удивлением глянул на груду железных колец, наклонился над ними. Каждое из колечек имело толщину миллиметра три, жоло пяти в ширину, на каждом шла гордая надпись:
«С нами Бог». Не лень же было человеку выбивать! Или у него такой штампик есть?
— Ну, примерь, — широко улыбаясь, предложил боярин.
Андрей потянул одно из колец, и груда чудесным образом превратилась во вполне привычную косоворотку с короткими рукавами. Новик перехватил броню за подол, накинул на голову, позволил железу сползти вниз, застегнул крючки ворота. Подол байданы доставал почти до колен — но это без поддоспешника, без пояса. По сравнению с кольчугой вес ее совершенно не ощущался.
Вдруг боярин выхватил косарь, полоснул Зверева поперек груди. От неожиданности паренек вскрикнул... Ну да, чего бояться? Он же в броне! Василий Ярославович довольно засмеялся, спрятал нож и обнял сына:
— Ну, все. Теперь воин, истинно воин. В реестровую книгу можно вписывать... Да не можно, а нужно! По весне и сделаем. Иди, матери покажись.
Ольга Юрьевна была занята — разбиралась с доставленными припасами. Андрей отвлекать ее не стал, ушел к себе, присел перед уложенными на сундук гранеными стволами.
Калибр оружия был явно не с большой палец, а раза в два крупнее, миллиметров под тридцать. Хотя, наверное, кузнец выбирал диаметр по своим перстам — а они у Степана не маленькие. Ствол оказался не выкован целиком, а сварен из шести железных полос, каждая толщиной с палец. Это вызвало у Зверева некоторое беспокойство: а ну, на всю толщину стык не проварился? Разорвет ведь в куски вместе со стрелком! Но на глазок этого ведь не определишь, ультразвука тут нет. Запальное отверстие находилось примерно на пять сантиметров выше тыльного конца ствола и имело диаметр больше трех миллиметров, но в глубину быстро сужалось.
— Белый! — выглянув из светелки, позвал новик. — Пахом, ты меня слышишь?
— Да, здесь я. — Через несколько секунд после окрика по ступенькам застучали сапоги.
— У нас свинец есть?
— Есть немного, у матушки Ольга Юрьевны. Трубы свинцовой кусок остался. Ну, от той, по которой от колодца к прачкам вода течет. Посуда еще кое-какая у хозяйки есть. А зачем?
— Потом поясню. А кожа толстая, ненужная?
— Ну, валяется у кухни свиная, порченая.
— И-и-и... Фитили у нас есть?
— Вроде как нет. Но скрутить можно, коли ваты из тегиляя старого надергать. А зачем тебе, новик?
— Хочу поставить маленький эксперимент... Без тебя не обойтись, одному мне всего не унести. Еще мне нужен маленький стаканчик. Размером с большой палец руки. Сухой. Лучше из бересты. Есть?
— Коли нужда такая — сейчас сделаю. Токмо лубок с полена березового обдеру у амбара...
* * *
Местом для проверки стволов Андрей выбрал невысокий обрыв на Окнице. И от усадьбы достаточно далеко, и укрыться где есть. Вдвоем с дядькой они дотащили тяжелые железные шестигранники, кинули в снег над рекой. Железки сразу ушли под своим весом до земли, на глубину полуметра, и это тоже было удобно — здесь, в толще сугроба, ветер не мог задуть слабый огонь лучины.
— Я думаю, на такой калибр черного пороха нужно мерки четыре, — вслух прикинул Зверев, развязывая мешочек с порохом. — Значит, для проверки насыплем шесть. Если выдержит, то потом за ружья можно уже не бояться.
Поставив первый ствол на попа, новик насыпал внутрь заряд, взял у Пахома кожаные кружки, нарезанные тем из свиной шкуры по размерам дырки, запихнул внутрь сразу десяток. Шомполом послужила ивовая ветка, сломанная но дороге. Что утрамбовывать нужно хорошо, Зверев знал, но как это — «хорошо», мог только гадать, а потому вколачивал пыж минут десять. Потом положил железку набок, запальным от верстием вверх, осторожно, двумя пальцами, насыпал в дырочку немножко пороховых зернышек.
«Надо емкость сделать с острым носиком, типа масленки», — щелкнуло в голове.
А пока он просто положил поперек отверстия лучину, прижал ее более толстой щепой:
— Давай, поджигай.
Пахом присел чуть в стороне, высек искру, раздул трут, запалил лучинку. Андрей взял ее, подпалил ту, что лежала на стволе, и шепотом приказал:
— Тикаем...
Они отбежали, спрыгнули на лед, затаились под покрытым мелкими трещинками обрывом.
— Откуда ты знаешь все это, новик? — тихо поинтересовался Белый. — Я ведь тебя этому не учил. Сам токмо раз под Тулой видел, как пушки бьют.
— Если скажу, не поверишь, Пахом, — предупредил Андрей.
— Поверю, новик. Обязательно поверю.
— А знаю я это. Пахом, потому, потому что... —Зверев открыл рот, закрыл, снова открыл и решительно закончил; — Меня в Себеже пушкарь научил.
Б-бабах! — от невероятного грохота мгновенно заложило уши, на головы посыпался снег. Экспериментаторы чуток выждали, побежали наверх.
Ствол остался целым! Вот только отлетел метра на три. Зато с другой стороны — той, куда было направлено дуло, — снег смело до земли шагов на пять и на три шага в ширину.
— Вот это да! — изумился дядька. — Дороги ей, вестимо, чистить удобно. Р-раз — и вон сколько убрано.
— Второй давай!
Зверев отмерил шесть стаканчиков, вколотил в черный зев оставшиеся пыжи, засыпал запальное отверстие, прижал лучину:
— Давай!
Они опять кинулись под обрыв. В этот раз оглушительный, рвущий перепонки грохот выстрела раздался почти сразу. Потом послышался зловещий шелест, и ствол грохнулся о лед в двух шагах от них. Но главное — он был цел!
— Ты смотри, Пахом, получилось! Не верил. Думал, один разорвет точно. А может, и два. Ан ты смотри, как повезло! Давай, забираем и пошли. Нужно ложе выстругать, и замки спусковые сделать, с крепежом для фитиля... — Андрей почувствовал нездоровый азарт. Еще немного — и он сотворит первое в этом мире ружье!
Дальше все пошло опять же куда быстрее, чем ожидал Андрей. В усадьбе с деревом каждый мужик привык работать с детства. Новику достаточно было в общих чертах пояснить, что нужно сделать — и через час он получил два вполне сносных приклада. Кузня тоже имелась своя. Пусть и не такой лихой мастер, как Степан, Федотов сын, в ней работал, но обручи на бочки и колеса насаживать умел отлично — насадил и на ружье, намертво притянув шестигранные стволы к прикладам. Еще час ушел на изготовление двух предохранительных скоб и двояковогнутых пластинок с гладким крючком для пальца с одной стороны и отверстием под фитиль с другой. После этого Звереву осталось только вбить по три гвоздика, укрепляя механизм. Гвоздик, кстати, тоже были сработаны в кузне прямо у него на глазах. Под курок новик подсунул по кусочку кожи — они заменяли пружины, все время удерживая фитиль в поднятом состоянии. Для его опускания требовалось довольно большое усилие — зато не нужно бояться самопроизвольных выстрелов.
Шомпол Андрей поначалу тоже хотел железный, но палка нужного калибра получалась неподъемно тяжелой, а более тонкий прутик с «набалдашником» позорно гнулся от малейшего усилия. Пришлось поручить Пахому выстрогать нужную деталь из обломка старой приставной лестницы.
Что новику довелось делать самому — так это производить пули. Матушка Ольга Юрьевна легко пожертвовала для великовозрастного чада двухкилограммовый кусок трубы в локоть длиной. Андрей, не мудрствуя лукаво, просто разрезал ее, развернув в плоский лист, наделал полосок, скатал и придал круглую форму с помощью молотка, благо с мягким свинцом это было не трудно. Получилось с десяток пуль полноценных, и еще горсть «нестандарта» — обрезков разного размера, оставшихся после подгонки шариков «под калибр».
И все же с изготовлением нового, невиданного здесь оружия он управился всего за полдня, до темноты, хотя ожидал, что возиться придется минимум неделю. Тем не менее, в усадьбе все равно набралось огромное количество любопытных, узнавших, что боярский сын затевает что-то хитроумное. А потому, когда утром нового дня Зверев с Пахомом двинулись на новое испытание, за ними увязалось полтора десятка холопов.
— Глеб, Никита, " выходя за ворота, скомандовал Андрей. — Раз все равно следом тащитесь, пару чурбаков прихватите — для мишени.
В этот раз новик решил устроиться у подножия горы Катариха, что находилась между облюбованной нечистью Сешковской горой и Крестовым озером. Он сильно сомневался в точности стрельбы из ружья, не имеющего прицельных приспособлений, не гарантирующего полной прямизны канала ствола, с зарядом, отмеренным на глазок, и пулей, сделанной по тому же принципу. В общем, точность плюс-минус лапоть — это уже успех. Тут не то что в обычную мишень — дай бог в пень-то попасть! В случае промаха по следам на склоне холма будет хотя бы видно, в какую сторону ушла пуля, и потом сделать поправку.
— Чурбаков для хозяйского сынка холопы не пожалели — выбрали две самые большие, в половину человеческого роста, колоды, приготовленные на дрова, но еще не распиленные. Ту, что поуже, вогнали в снег, более широкую поставили сверху. Андрей отсчитал шагами примерно сто метров, старательно зарядил ружья, вскинул одно в руке, целясь в чурбак, и... И понял, что держать пуд железа на вытянутой руке — занятие не для человека. Ствол удавалось поднять разве что на одно мгновение, после чего он неумолимо опускался вниз, как бы новик ни пыжился вернуть его на нужную высоту.
— А ну, Рыкень, сбегай к лесу за рогаткой, — первым сообразил Пахом. — Не видишь, подпорка нужна? Сейчас, Андрей, обожди чуток. А я пока огонек высеку.
С сошкой пользоваться самопалом стало куда удобнее. Осиновая рогатка принимала на себя весь вес оружия, стрелку оставалось только наводить его на цель. Зверев достал из кармана сплетенный Пахомом фитиль, всунул его в отверстие на верхней части курка,кивнул:
— Поджигай!
Дядька привел спусковой механизм в окончательную готовность. Андрей, задержав дыхание, навел ствол на чурбак и плавно, как учили на НВП, нажал на спусковой крючок. Дымящийся фитиль опустился к запальному отверстию...
Д-дада-х!!! — новику показалось, что кто-то с размаху треснул его в плечо обухом топора.
Далекий чурбак, слетев со своего места, кувыркнулся в воздухе и улетел в снег, после чего все заволокло облаком густого дыма.
Холопы восторженно заорали, ринулись вперед. Андрей, сняв ружье с сошек и положив в снег, поспешил следом.
Пуля вошла в чурбак с самого края, пробив глубокую борозду. У чурбака словно волосы дыбом встали — во все стороны торчали длинные желтые щепки.
— Обратно, обратно поднимай!
Холопы водрузили колоду на прежнее место, отступили назад. Зверев взялся за второе ружье. Тщательно прицелился.
Д-дада-х!!!
Пространство впереди заволокло дымом, а когда тот рассеялся, стало видно, что чурбак стоит на прежнем месте.
— Куда пуля ушла, кто-нибудь видел? — оглянулся на холопов Андрей.
— Вроде как влево, новик, — тыкнул пальцем в сторону холма Рыкень. — Там чего-то этак, будто... вздыбилось.
— Понятно... — Андрей затушил фитили, чтобы не попасть па огонь порохом, перезарядил ружья, подождал, пока Пахом высечет новый огонь. Прицелился, сделав на втором ружье нужную поправку.
Обе нули ушли мимо, причем изрядно. Зато в этот раз он успел заметить, в какую сторону промахнулся, перезарядил.
Д-дада-х!!! Чурбак улетел в снег, и холопы радостно взревели, словно команда земляков загнала шайбу в ворота. Двое сбегали, вернули мишень на место. Зверев опять прицелился...
— Есть!
Зрители ринулись к чурбаку, а Зверев потер плечо, совершенно потерявшее чувствительность, и принялся перезаряжать ружья.
— Никак, не слышишь меня совсем?
Андрей вздрогнул, поднял голову. Прямо перед ним гарцевал на любимом гнедом мерине боярин Василий Ярославович:
— Кричали тебе со стены, кричали. Ровно оглох совсем.
— Прости, отец. Эти ружья так грохочут, что вправду глохнешь на время.
— Помыслил я, не так интересно по дереву из пищали палить. Ты по настоящему доспеху попробуй. Пахом, повесь.
Боярин снял с луки седла и протянул Белому кирасу с широким крестом на груди. Ту самую, с убитого в замке рыцаря. Дядька кивнул, побежал к горе, повесил кирасу на чурбак, вернулся назад.
— Ну, покажи, сынок, чего у тебя получается?
Зверев кивнул, выдернул из замков старые, прогоревшие фитили, вставил новые. Мигнул Белому. Тот высек искру, поджег. Новик тщательно прицелился, плавно спустил курок. Ружье грохнуло, ударило его в плечо, дым опять закрыл всякий обзор, медленно поднимаясь кверху. Однако, судя по крикам, в цель он все-таки попал.
— Глянем... — Василий Ярославович поскакал вперед. Когда Андрей добежал до мишени, боярин был уже там, довольно поглаживая усы.
— Ну, и что проку с твоей пищали?
В Место попадания было видно отлично — кираса в этом месте прогнулась сантиметра на три. Однако пробить ее пуле не удалось.
— Белый, ставь...
Боярин пришпорил коня, умчался метров на триста, выхватил лук и, когда холопы разошлись, одну за другой выпустил три стрелы. Со звонким металлическим позвякиванием они одна за другой, проткнув тонкое железо кирасы, вошли глубоко в дерево.
Андрей прикусил губу, поднял второе ружье, поставил на сошку, прицелился, выстрелил. Чурбак кувыркнулся в снег. Все устремились к горе. И опять на кирасе, доставшейся от убитого крестоносца, осталась только вмятина, пусть и достаточно глубокая.
— Вот видишь, сынок, — усмехнулся с седла Василий Ярославович. — Пустое баловство оно, пищали эти. То ли дело лук! Им ты любую броню пробьешь. Я бьет он куда как дальше, и промахов меньше получается. Бросай ты это дело, не трать время понапрасну.
— Не гневайся, что перечу, боярин, — кашлянул Пахом, — дозволь слово молвить.
— Ну, говори, Белый.
— Стреляешь ты ладно, батюшка наш, спору нет. Да ведь сам ведаешь, чтобы повалить ворога насмерть, ему в сердце али в лоб попасть надобно. Коли не попал, он еще долго драться сможет, пока помрет. В сече ведь боли иной раз и вовсе не чуешь. Пока кровь вытечет, пока силы уйдут. А от такого удара, что из пищали новиковской выходит, любой рыцарь враз из седла вылетит. Да опосля еще дня два отлеживаться будет, пока снова меч в руки возьмет. Жив, может, и останется. Однако же в битву уж точно не вступит. Ты прости старика, что перечу.
— Какой из тебя старик, Пахом? Не прибедняйся. А что после пищального жребия рыцарь весь день лежать будет, так то я и сам понимаю. Однако же пока ты раз из нее пальнешь, я уж весь колчан расстрелять успею.
— Не гневайся, батюшка Василий Ярославович, однако же вспомни, сколько серебра ты за лук свой отсыпал? Оттого у нас их всего пять штук на всю усадьбу. А пищали эти мы вчерась сами за полдня смастерили. Да стволы эти по рублю за пару в любой кузне сделать можно. Чай, не бахтерец, мастерства большого не требует. Ты пищалями такими через месяц каждого холопа снарядить сможешь и казны при этом не растрясешь.
— Этакую тяжесть за ради одного выстрела таскать? — Боярин поморщился и отрицательно покачал головой. — Особливо, когда выстрел морокой долгой предваряется? Заряди, снаряди, зажги. Да еще и попасть с нее надобно. Нет, Пахом. Уж лучше лук еще один купить, нежели полста таких безделиц. Больше пользы выйдет. Ни зелья тебе огненного не надобно, ни свинца, ни тяжести лишней в обозе. Пучок стрел на бок, лук в руку. Коли Бог даст, един лучник и полста ворогов отгонит. А с этого... Раз пальнул, тебя и зарубили. Бросай эту глупость, сынок. Не будет с пищалей толку.
Боярин Лисьин, наверняка гордый успешно проведенным уроком, умчался к усадьбе. Пахом, поднатужившись, водрузил наряженный в кирасу чурбак на пень, принялся выдергивать стрелы.
— Да ты не огорчайся, новик, — утешил он Андрея. — Зелье огненное — штука полезная. Но тяжелая больно. Как самострел. От маленьких проку нет, а большие тяжелые. Зато на стенах крепостных они в самый раз будут. Особливо дробом по пешим ворогам при штурме стрелять. Целые просеки прокладывает.