Чтение 14–й страницы книги ~Эшафот забвения~

дипломатов и одного британского атташе по культуре. Связь с иностранцами
сходила ей с рук, как и многое другое: в молодости, в конце сороковых, она
была чертовски породиста и чертовски талантлива. Она блистала в музыкальных
комедиях и фильмах-ревю, но потом неожиданно потеряла голос - и ее карьера
сошла на нет. Быстрая и ослепительная слава сменилась такой же быстрой и
ослепительной безвестностью: вот этого-то она и не смогла простить себе
самой. Это увядшее, безобразное лицо записной алкоголички, эта морщинистая,
как у варана, шея - она как будто бы мстила своей собственной, предавшей ее
популярности...

И все же я не могла оторваться от лица старухи: в этом презрении к себе
самой, в яростном нежелании хоть как-то облагородить свой почти непристойный
закат было что-то завораживающее.

- Нравится? - Появившийся за моей спиной Братны почти испугал меня.

- Что?

- Старуха.

- Не знаю.

... - Брось ты. Я за тобой давно наблюдаю. Ты же глаз от нее отвести не
можешь. Пялишься на нее, как будто это не пожилая женщина, страдающая
диабетом, а самец со взопревшими яйцами. Что и требовалось доказать. Со
старушонкой я попал в точку. Нет ни одной старой стервы, которую Господь Бог
скроил бы лучше.

- Мог бы найти кого-нибудь не такого отталкивающего. - Впервые за месяц я
почувствовала раздражение: все-то ты знаешь, Анджей Братны, первый отличник
в небесной канцелярии.

- Скажу тебе то, что ты и сама понимаешь, ты же умная женщина, Ева.
Красоту еще никому не удавалось запомнить. Красота - стандартная вещь,
ничего выдающегося, а вот некрасивость - это штучный товар, это промысел
Божий. Никаким стандартам она не подчиняется. Красота не может
совершенствоваться, ее удел - увядать. А уродство может оттачиваться годами,
оно только крепнет с возрастом, как хорошее вино. И иногда доходит до
совершенства. Но это уже другой вид совершенства. Высший. Кстати, одна
интересная деталь... Знаешь, как назывался ее дебютный фильм? ?Красавица из
предместья?. Чем не ответ на все вопросы, просто и со вкусом...

Любуясь старухой, Анджей отступил на шаг и едва не споткнулся о кабель,
который тянул один из осветителей, приветливый молодой человек, вечно жующий
соленый арахис. Кажется, его звали Валерой, но он предпочитал откликаться на
имя Келли. Что оно означало, не знал никто.

Келли поддержал Анджея, а я злорадно улыбнулась: ничто человеческое тебе
не чуждо, Братны, вполне мог упасть и разбить себе гоноровый шляхетский нос.
И кровь у тебя оказалась бы того же цвета, что и у простых смертных.

- Красотка из предместья, - ни к кому не обращаясь, тихо сказал Келли.

- Что? - Анджей вопросительно посмотрел на него.

- Красотка, а не красавица. Фильм назывался ?Красотка из предместья?, -
повторил осветитель.

- Ну да. Именно. ?Красотка из предместья?. Это звучит даже лучше, хотя и
не в духе соцреализма, - воодушевился Братны.

Осветитель со своим кабелем побрел дальше, и Братны тотчас же забыл о
нем. Неплохая у тебя группа, Анджей Братны, если твои осветители знают то,
чего не скажет навскидку даже дипломированный киновед, пожалуй, я
недооценила ее профессиональные качества...

- Не хочешь взглянуть, как из нашей египетской мумии будут делать
кинозвезду, номинантку на ?Оскар?? - подмигнул мне Братны.

- Она и есть кинозвезда, - рассудительно заметила я, мне вдруг захотелось
защитить старуху. - И была ею задолго до того, как ты вылез на свет Божий.

- Я - жертва непорочного зачатия, разве тебе не сообщили об этом мои
биографы? - рассмеялся Братны. - Идем, получишь большое удовольствие.

Это было заманчивое предложение - такое же заманчивое и бесстыдное, как
предложение заняться групповым сексом: Братны тщательно хранил свои
профессиональные тайны. Но, неожиданно для всех ревнивцев из съемочной
группы, у нас с Братны сложились совершенно особенные отношения. Я не знала,
что послужило их катализатором: возможно, мой профессиональный воровской
трюк с ?Паркером?, который так и не удалось повторить фартовому
клептоману-самоучке Братны. Возможно, болтливый дядя Федор, информация в
котором держалась не дольше, чем вода в сливном бачке, раззвонил всем о моих
достижениях в восточных единоборствах - и это дошло до режиссера. Возможно,
существовал третий вариант - Анджей выбрал меня в наперсницы только потому,
что наперсники были необходимы ему для реприз и неожиданных откровений. Я
была идеальным вариантом: слишком нейтральна, чтобы раздражать его, и
слишком нейтральна, чтобы по-настоящему ему понравиться.

- Меня умиляют твои волосы, - сказал он мне как-то, явно намекая на мою
седину. - Полное отсутствие схемы поведения, никакого собственного взгляда
на мир.

Этот тезис застал меня врасплох, как заставали врасплох все другие
изречения безумного режиссера.

- По-моему, ты сильно во мне ошибаешься.

- Ничуть. Блондинка - это совершенно определенное мироощущение. Брюнетка,
кстати, тоже. Они кардинально отличаются друг от друга. А ты кардинально
отличаешься от них. По крайней мере, я это чувствую. - Он не пытался
анализировать меня, как не пытался анализировать всех остальных, - просто
выдавал готовые формулировки, снабжал человечество бирками, вот и все.
Иногда они были довольно эксцентричными, но почти всегда - верными...

- Я не всегда была седой, - резонно парировала я.

- Всегда. Ты просто этого не замечала. И в который раз я подумала, что он
прав...Через пять минут мы уже были в гримерке. Анджей сунул меня в самый
дальний угол и приложил палец к губам: сиди тихо, голубка, и смотри во все
глаза, такого ты не увидишь нигде больше. Старуха Александрова уже сидела на
стуле перед зеркалом - с неестественно прямой спиной и вытянутыми в шнурок
губами. Глаза ее были закрыты. Я попыталась представить, о чем она думает, -
и не смогла.

Кроме нас, в комнате находились еще двое: художница по костюмам Леночка
Ганькевич, которая явно злоупотребляла своим служебным положением, чтобы
лишний раз оказаться в поле зрения Братны, и волоокая гримерша Ирэн. У дяди
Федора она проходила под кодовой кличкой ?Мадам, уже падают листья?. Ирэн
была обладательницей пудовой груди и кроткого испуганного нрава. О ее
истерической робости ходили легенды. Много лет Ирэн была замужем за
известным студийным алкоголиком, актером-эпизодником Геной Перевертиным.
Гена отличался патологической ненавистью к портвейну ?Три семерки?,
сгубившему его карьеру, английским бульдогам и фильмам Вуди Аллена. Именно с
Вуди Алленом и была связана трагедия Ирэн. Ирэн в отличие от мужа души не
чаяла в маленьком очкастом еврее-интеллектуале и всех его персонажах. Ей
даже удалось собрать небольшую видеотеку из его картин. Их просмотр был
связан с риском для жизни, но Ирэн и дня не могла прожить без ?Розы Каира?
и ?Ханны и ее сестер?. Она прятала кассеты в разных местах, пока не
соорудила для них тайничок под ванной. Наличие видеотеки вскрылось
совершенно случайно - пьяный Гена заснул в ванне, вода перелилась через
край, затопила полквартиры, и маленький сундучок с кассетами выплыл из-под
ванны прямо в лапы Перевертину. Кассеты были безнадежно испорчены, так же
как и семейная жизнь Ирэн. Под вопли: ?Ах ты, сука, променяла мужа на этого
паскудного жида! Вот пусть он теперь тебя и содержит!? - Ирэн была изгнана
из дома, получила развод и теперь находилась в свободном поиске нового
спутника жизни. Несколько раз она давала брачные объявления в газеты с
обязательной характеристикой потенциальных кандидатов: ?поклонник творчества
Вуди Аллена?. Стрелы шли мимо цели, за все время откликнулся только один
женишок - из колонии строгого режима в Брянской области. Бывший же муж Гена
Перевертин периодически подбрасывал ее мятые цидулки с одним и тем же
текстом: ?Сидит жидок на лавочке, наколи жидка на булавочку!? Но Ирэн не
теряла надежды и оптимистического взгляда на мир, на другом конце которого
существовал ее обожаемый Вуди Аллен. Даже гений Анджея Братны не смог
перешибить эту болезненную страсть. В конце концов ей все же улыбнулась
судьба - она выскочила замуж за Яшу Кляузера, сапожника из мосфильмовского
обувного цеха. Кляузер в отличие от своих соплеменников был флегматичен, как
финский хуторянин. Это не помешало ему, однако, выловить Гену Перевертина в
ближайшей к ?Мосфильму? пивнушке, избить актера до полусмерти и заставить
сожрать на глазах у посетителей все до единой записки с ?жидком?, любовно
сохраненные Ирэн. Кроме того, Яша отнесся к Вуди Аллену с мягкой
снисходительностью - прихоть жены, что же тут поделаешь. Ирэн была
счастлива.

Несмотря на наличие в голове крупных нью-йоркских тараканов с высоким
коэффициентом интеллектуального развития и склонностью к психоанализу,
гримерша превосходно знала свое дело. До Братны она успела поработать со
многими известными режиссерами, стареющие кинодивы обожали ее - только она
была их союзницей, только она могла скрыть их предательские морщины и мешки
под глазами.

Теперь же, судя по всему, происходил совершенно обратный процесс. Ирэн,
под чутким руководством Братны, вот уже сорок минут колдовала над лицом
старухи. Затаив дыхание, я наблюдала, как меняется, как еще больше стареет
лицо Александровой: вот оно прожило еще год, еще пять, еще десять лет... Вот
его коснулось легкое дыхание последней минуты и оно превратилось в
посмертную маску - холод пробежал по моему позвоночнику, я испугалась, что
ее лицо так и останется посмертной маской... Но Анджей и Ирэн благополучно
прошли нижнюю точку и снова воскресили старуху к жизни. Но теперь это было
совершенно другое лицо - бесстрашное лицо человека, побывавшего по ту
сторону бытия и вернувшегося. Режиссер и гримерша только подчеркнули
старость, они подняли ее до символа, до абсолюта. Когда работа над лицом
была закончена, в гримерке воцарилась тишина, даже сама Ирэн была поражена
результатом: я видела, как дрожали ее руки.

- Спасибо, Ирэн. - Анджей осторожно обнял ее за плечи и поцеловал в
жесткое, почти мужское ухо. - Спасибо. Это то, что нужно. Никто не сделал бы
лучше.

Я услышала, как тоненько всхлипнула впечатлительная Леночка. Или она