Чтение 14–й страницы книги ~Бугор~

По Ярославскому шоссе он шел на предельной скорости. За городом бригада
службы наружного наблюдения вышла из зоны связи, и где они шатались - никто
не знал.

- Неужели упустили, - покачал я головой. - Умеют же портить настроение.

- Не упустят, - успокоил меня Железняков. - Спокойнее надо быть. Сядь, в
преферанс с компьютером поиграй.

- Издеваешься?

- Нет. Успокаиваю.

Оперативник из наружки вышел на связь через два часа. Он сообщил, что
звонит из какой-то дыры - дачного поселка далеко за Пушкино. И Стружевский
недавно зашел в домик.

- Хороший дом? - спросил я.

- Хибара щитовая, - сообщил опер. - Ничего особенного.

- Откуда звонишь?

- С почты в поселке.

- Понятно... Присматривайте дальше.

- Обязательно. Ждите писем...

Мы ждали. А тем времени на даче разворачивались любопытные события.

Оперативники из наружки с трудом нашли подходящую позицию для наблюдения.
И вовремя. Они успели увидеть сцену, как Стружевский вышел из дома,
покачиваясь, как пьяный. В порыве дикарской ярости он отпихал ногой березу.
Потом влепил с разбегу по пустому ведру, так что оно с грохотом улетело и
врезалось в металлическую бочку для дождевой воды. Человек был вне себя.

Опера слышали, как он крикнул своей соседке, корячившейся над грядкой в
огороде:

- Кто здесь был, Марья Антоновна?

- Здрасьте, - она оторвалась от грядки и подошла к забору. - Не заметила
тебя... Да не знаю. Днем не было. Может, ночью. Я сплю.

- Спать все горазды! - зло бросил он.

Соседка обиженно фыркнула и отошла. До через некоторое время вернулась.

Они о чем-то переговорили. Это уже слышно не было. Зато было видно, что
Стружевский стал мерять шагами все шесть соток своего участка.

Получили мы об этом доклад к вечеру. В кабинете сидели я, Железняков и
Женька.

- Итак, что получается, - сказал Железняков. - Клиент выходит из
каталажки. Бреется, лопает и тут же дует за город. Отдыхать, да?

- Вряд ли, - кинул я.

- Вот именно. Вряд ли.

- Ему что-то нужно в этой хижине, - сказал я. - Он заходит в дом. Выходит
как помешанный и принимается трясти деревья и бросаться ведрами... Что-то
там было...

- И что-то пропало, - подытожил Женька.

- Юнга соображает, - усмехнулся Железняков.

- Его напарник же говорил, что у Стружевского есть складик. Там он хранит
картины, иконы и прочую безделицу.

- Их и стянули, - Женька потер руки.

- Надо наружке задание дать, чтобы пошарили там, выяснили, не терся ли
кто в последние дни у той дачи, - сказал я.

***

Я заехал к Наде в офис на Неглинке. У входа стоял охранник в белой
рубашке с короткими рукавами и в темных очках - тоже мне, техасский
рейнджер, черти его дери. А на груди надпись на английском: "Секьюрити". Не
люблю охранников. Холуи поганые.

- Вы к кому? - с вежливым высокомерием спросил он. По его мнению, судя по
одежде я не мог относиться к числу уважаемых клиентов, а потому занимал в
мире недостойное место.

- К Надежде Евгеньевне.

- На вас пропуск не заказан, - сообщил "секыорити", поглядев в книгу,
лежащую на тумбочке.

Я сунул ему в нос удостоверение.

- Я не могу пропустить, - он несколько растерялся, но решил оборонять
свой пост.

- Не бузи, вахтер, - сказала, и у "секьюрити" от такого кощунства -
вахтером назвали! - аж дыхание сперло. - Обязан пропустить. По закону.

- Но начальник...

- А в лоб? - осведомился я.

Он уставился на меня зло. Ему тоже хотелось дать мне в лоб, но я был
больше по габаритам и злее.

- Расслабься, - посоветовал я.

Он было попытался зацепить меня за локоть. Я цыкнул на него и пошел по
лестнице. И тут заметил, что сверху, как барыня в усадьбе, величаво
спускается Надя. На ней было длинное, похожее на вечернее, платье. И
выглядела она отлично - как на рекламной картинке.

- Надежда Евгеньевна, - обиженно заголосил охранник. - Пропуск...

- Это ко мне, Мишенька, - царственно произнесла она, и холоп заткнулся.

- Как в Совете министров, - заворчал я. - Понаставили церберов. Людей
кусают.

- Чтобы не шлялись все, кому не лень.

- Интересно, кому не лень шляться по таким забегаловкам?

Мы прошли через приемную. За двумя столами, заставленными факсами и
компьютерами, сидели две секретарши и что-то настукивали на клавиатуре. Ну,
Надюха раскрутилась.

- Все рекламу куешь, светская львица? - спросил я, усаживаясь на мягкий
кожаный диванчик в просторном кабинете.

- Кую.

- "Сникерс" и "марс" - сладкая парочка... Мерзость!

- Ты поздно родился, Лешенька, - она уселась на диванчик напротив и
закурила.

- Почему?

- Тебе надо в инквизиции работать. И жечь всех. Жечь, - она приблизилась
ко мне и провела меня ласково ладонью по щеке, тронула бороду. В этом жесте
было не столько заигрывание, сколько какая-то ностальгия. Сейчас взор ее
затуманится, она начнет поминать прошлое. А потом обвинять меня в
бесчувственности. Все пройдено не раз. Это как пластинка, заевшая на одной
дорожке.

- Хватит телячьих нежностей, - оборвал я ее порыв. - Давай пакет.

Она встала, положила длинную черную сигарету в бронзовую пепельницу,
открыла ящик стола и вытащила упакованную в золотую бумагу коробочку.

Письма мне Котенок присылала постоянно. Но посылку - это что-то новое.

Я сорвал бумагу, открыл коробочку. В ней был пушистый серый котенок -
игрушка. На ее шее повязан вполне приличный галстук - это для папы. И было
письмо.

Письмо, понятно, вскрытое и плохо запечатанное. "Дорогому папочке"
называлось. Ах ты, родной мой Котенок...

Я вскрыл конверт. Прочитал аккуратно, почти без грамматических ошибок
написанное письмо. Конечно, содержание было не такое пессимистическое, как у
Ваньки Жукова на деревню дедушке. В Москву папе Танюшка писала, что в
частной школе в Англии ей не нравится. Во-первых, учат тому, что в Москве на
два года раньше проходят. Во-вторых, поговорить не с кем, потому что там все
противные спесивые англичане, кроме пары негров и индуса. Молодец, Котенок.
У нее врожденное классовое и национальное чутье. Вся в папу.

- Читала? - спросил я.

- Нет, - поспешно произнесла Надя.

- Ладно тебе.

- Ну, взглянула:

- И что?

- Там нормальное воспитание. А детям никогда ничего не нравится.

- Не фиг ей там делать, понимаешь? Тебе что, охота перед своими
новорусскими овцами в женском клубе повыпендриваться - у меня дочка в Англии
учится?.. Жить хорошо хочешь, а она мешает?

- Я не хочу, чтобы она жила здесь! Тут из дома выходишь и не знаешь,
вернешься ли обратно, спасибо вашей милиции! Я боюсь за нее здесь!

- А что она у черта на рогах - не боишься?

- Она закончит школу. Пристроится в цивилизованной| стране, а не в этом
кошмаре! Выйдет там замуж.

Я пожал плечами. Может, оно и хорошо, чтобы Котенок вышла замуж и
поселилась в "цивилизованной" стране. Но мне как-то от этого становилось
слякотно на душе. Это будет уже не мой Котенок. Это будет какой-то
благополучный экспонат, как из Надиных реклам, созданный для хорошей ихней
жизни. Танюшка станет чужая, она научится жить среди стандартных, как
пластиковые куклы, людей, которые не знают, что такое беспокойная, мечущаяся
душа.

- Ребенку там плохо, - вздохнул я.

- Ребенок капризничает... Кроме того, чего ты ею не занимаешься? Забирай.
Своди в школу. Приведи из школы. Купи ей новые мультики для видика. Почитай
книжку. Одень. Обуй... Ну, чего молчишь?

- А тебя только радио переговорит.

- Ладно ерничать, Алексей. Признайся, что тебе твои жулики дороже. И не
говори мне ничего! - воскликнула она. - После каждого разговора с тобой у
меня истерика!

- Пей валерьянку стаканами, - сказал я, поднимаясь. - Поможет. Привет
спекулянту. Пока.

Я вышел. Настроение испортили. Права она ведь. Нет ни на кого у меня
времени. Только на жуликов. Сколько я их вывел, а их только больше
становится... С другой стороны, если бы я и мои друзья их не выводили, они
бы вообще расплодились, как кролики в Австралии...

В машине я еще раз открыл коробочку. Посмотрел на пушистого котенка.
Прислонил его к щеке - шерсть была мягкая, почти как настоящая.