- А вдруг не поймет?.. - засомневался Цион.
- Поступай как я, будешь правильно понят! - твердо сказал Василий.
Самое удивительное было в том, что, маэстро был прав, во всяком случае,
по отношению к самому себе. Его идеология, при ближайшем рассмотрении,
отдавала грубым мужским шовинизмом, но никто из новоявленных феминисток,
которых он пачками соблазнял в свободное от тренировок время, не ставила
ему это в укор. Напротив, даже несвязная глупость, неприемлемая в
исполнении любого другого мужчины, в его устах расценивалась прекрасным
полом как одно из проявлений многочисленных достоинств, и выглядела неким
признаком находчивости и даже ума. Всем видом своим он источал животную
силу, которая притягивала женщин; факт непонятный и несправедливый,
убедительное свидетельство некоего иррационализма, наблюдаемого в дикой
природе. Сам Василий умело подводил логическую базу под сей удивительный
феномен:
- Моя теория перекликается с системой Станиславского, - утверждал он, -
Константин Сергеевич производил впечатление на зрителя, а я на дам.
Отличие между нами в том, что он давит на психику зачарованной публики, в
то время как я ставлю объект обхождения в определенную и недвусмысленную
позу.
Зачастую это была поза, когда "Объект" находился сверху. Василий
сознательно предпочитал именно эту акробатическую композицию, дабы
подчеркнуть свое непременное уважение к принципам современного феминизма.
Трагедия на улице Членов, занимала все средства массовой информации
страны. Многочисленные религиозные издания, каждый на свой лад, толковали
таинственную историю, предсказывая конец света или серьезные катаклизмы в
ближайшем будущем. Зловещие темные слухи расползались по Тель-Авиву.
Говорили, что в городе появились свирепые каннибалы, похищающие детей и
поедающие взрослых. Говорили также, что зарезанная мертвецом няня по ночам
плачет под дверью Шварцев и, наконец, утверждали, что генерал Хильман,
будучи военным человеком, в первую очередь уничтожит Армию и уж, затем
примется за инфраструктуру в центральных регионах страны.
А пока Хильман бездействовал, полиция изолировала от представителей
прессы супругов Шварц и наложила вето на информацию, касающуюся этого
загадочного дела. Журналисты, снующие по бурлящему городу в поисках
сенсаций, повсюду натыкались на вежливый отказ и нежелание высших
чиновников, включая пресс-секретаря министерства по внутренней
безопасности, вдаваться в подробности засекреченного дела "Во всяком
случае, до поступления специальных распоряжений от самого министра " -
такова была официальная версия отказа каких-либо контактов с
представителями местной и центральной прессы.
Министр гордо хранил молчание (как язвительно выразился о нем знаменитый
журналист Факельман), дожидаясь, вероятно, новостей от всезнающего
комиссара тель-авивской полиции, но и увертливому комиссару нечего было
сказать о таинственных мертвецах; вторую неделю он беспомощно топтался на
месте, не имея никакой возможности распутать эту дикую историю. Появлению
нелепых толков и пересудов способствовало также негласное захоронение
телохранителей погибших в неравной схватке с чудовищем. Обычно о
трагической гибели полицейских, павших при исполнении служебных
обязанностей, в стране говорили напыщенно и много. На сей раз, однако,
истерзанные трупы полицейских были захоронены скромно едва ли не тайком.
Подобная неоправданная непонятная конспирация не укрылась от пронырливых
журналистов, некоторые из них стали писать недвусмысленные заметки о дурно
пахнущем "Деле о призраках", которое столь бездарно ведет тель-авивская
полиция. Отыскать пропавших детей, не удавалось, правдивая информация о
покойниках активно замалчивалась. Дело начало принимать скандальный
характер, и молчать далее, становилось небезопасно: народ, встревоженный
смутными слухами и догадками, заволновался, ропща и упрекая власти в
неумении оградить население от нашествия мертвецов. Город стал походить на
кипящий котел. Радио и телевидение подогревало без того накаленные
страсти, и свою лепту в общую суматоху внесли "озабоченные ситуацией"
народные избранники. Эти и шагу не ступали без того, чтобы не
покрасоваться перед публикой своим жертвенным служением на благо
отечества. Почти все сто двадцать депутатов кнесета с утра и до вечера
делали срочные запросы министру по внутренней безопасности с требованием
представить широкой общественности сведения - "О беспорядках, имеющих
место в Тель-Авиве - с тридцатого марта сего года и по сей день
включительно"
* * *
Нестабильная обстановка во втором по значению культурном центре Израиля
вынудила министра безопасности в спешном порядке пригласить на экстренное
совещание представителей высшей духовной власти, озабоченных массовыми
волнениями в ортодоксальных кругах. На заседание собрались комиссар
тель-авивской полиции, члены парламентского Комитета по национальной
безопасности, а также главные ашкеназийский и сефардский раввины страны,
больше всех, проявляющие нервозность.
После сжатого экспрессивного вступления о возникшем в городе непростом
политическом моменте, Эммануил Когаркин, - министр по внутренней
безопасности, славившийся умением произносить пространные речи, приступил
к изложению сути дела:
- Господа, - сказал он и выдержал внушительную паузу, долженствующую, как
он полагал, придать его экстренному сообщению соответствующий вес и
значение, - к сожалению, нежелательная и в корне искаженная информация о
происшествиях на кладбищах Гуш-Дан просочилась за пределы Главного
полицейского управления.
Тут он сделал вторую паузу, чтобы как можно мягче сформировать то, что, в
сущности, все уже давно знали. Затянувшиеся паузы министра вызвали
недовольство ашкеназийского рава:
- Что вы тут нам заливаете, милостивый государь, - сердито вставил он, -
в народе ходят слухи, будто мертвые, восстали из могил, правда, это или
нет?
- Именно, - уважаемый рав Гросс, - со скорбной физиономией отвечал
министр, - именно слухи, распространение которых создает немалые трудности
в нашей повседневной и, я бы сказал, самоотверженной работе
- Господин министр, не бывает дыма без огня. - Вмешался главный
сефардский священнослужитель рав Ильяу А-коэн, - вы патрулируете кладбища,
оскверняете могилы, безнаказанно вскрывая их, хотя знаете, что подобные
действия противоречат Галахе и могут служить причиной нездорового брожения
в народе.
- Успокойтесь, уважаемый, ничего такого мы не оскверняем и менее всего
заинтересованы в брожении народных масс, - вежливо возразил министр.
- Да, но вы засекретили всю информацию, - сурово тряс бородой духовный
лидер, - я главный раввин страны и до сих пор не знаю, что происходит на
еврейских кладбищах, хотя об этом говорит весь город.
- Мы ничего не скрываем от общественности, глубокоуважаемый рав Ильяу, -
министр по привычке сделал очередную паузу, - дело это несколько странное
и, я бы сказал, непонятное с точки зрения современной науки.
Он знал, что его следующая пауза будет эффектнее предыдущей, но под
недовольным взглядом рава не решился делать ее, и сказал неожиданно просто
и без обычных риторических поз, - мы не станем распространяться о нем,
пока сами во всем не разберемся.
- Какими фактами вы располагаете? - нетерпеливо вклинился в разговор рав
Гросс. В отличие от своего сефардского коллеги он был настроен более
воинственно. Уже неделю по городу носились слухи о надвигающейся каре
божьей и очередной танахической катастрофе. Вопросы к нему сыпались со
всех сторон, но главный раввин не мог ничего сказать своей пастве, и это
ужасно тяготило его.
- Весьма немногими, - печально отвечал Когаркин, - но их достаточно,
чтобы поднять панику в стране и даже в мире. - Он не удержался и,
несмотря на уничтожающий взгляд Гросса, сделал эффектную паузу, чтобы
подготовить аудиторию к резюме, которое должно было положить конец всем
недомолвкам и недоверию, возникшими между различными государственными
ведомствами.
- Именно этим, господа, объясняется наша излишняя, на ваш взгляд,
осторожность.
- Это, правда, что покойники вышли из могил? - напрямую спросил Рав
Ильяу. Драматические паузы этого мелкого позера, привыкшего к поклонению
публики, выводили его из себя. Комиссару полиции, наблюдающему со стороны
как "любимый" шеф отчаянно отбивается от духовенства, вопрос
распетушившегося раввина напомнил слова из знаменитого революционного
гимна - "Вышли мы все из народа" Будучи школьником, Иуда Вольф разучивал
его в далекой российской глубинке и изредка напевал в одиночестве, в
своем рабочем кабинете, гордясь тем положением, которого он, жалкий
эмигрант, добился в этой маленькой гордой стране.
- Единственное, что я могу сказать по данному вопросу - печально отвечал
министр, - это то, что за последние две недели сотрудниками тель-авивской
полиции зарегистрировано два случая оставления мертвыми могил. До сих пор
мы полагали, что неизвестные лица вскрывают захоронения с целью посеять
панику среди гражданского населения и возложить вину за свои преступления
на покойников, но с недавнего времени у нас появились серьезные основания
считать замешанными в беспорядках самих покойников.
- Значит, восстали таки мертвые из могил! - впал вдруг в необъяснимую
экзальтацию рав Гросс и возвел скорбные очи к потолку, обращаясь к Богу.
- Восстали, почтенный рав, восстали, - нехотя подтвердил Когаркин.