Чтение 14–й страницы книги ~Фаворит (роман-хроника времен Екатерины I)~

бимцев Елизаветы, оставшись в истории ее царствования самым ярким и па-
мятным. Шувалов частенько повторял при дворе слышанное от Ломоносова, а
слышанное от Ванечки повторяла уже и сама императрица...

Петр I неловко объединил под одной крышей Академию наук со школою -
Ломоносов желал разъединить то, что не должно уживаться вместе, дабы
Академия осталась гнездилищем научной мысли, а университет пусть будет
школою всероссийской. Ученый настаивал перед фаворитом, чтобы во всех
крупных городах заводились для юношества гимназии.

- Без них университет - как пашня без семян. А факультетов надобно
иметь три, - доказывал Ломоносов, - юридический, естественный и фило-
софский. Зато теософского, каких в Европе уже полно, нам, русским, не
надобно...

Шувалов просил у престола для создания университета по 10 000 рублей
ежегодно, на что Елизавета - прелюбезная! - отвечала:

- Ежели б не ты, Ванюшенька, а другой кто просил, фигу с маком от ме-
ня бы увидели, потому как казна моя пустехонька. Ну, а тебе, друг сер-
дешный, отказу моего ни в чем не бывало и впредь не станется... Не де-
сять - пятнадцать тыщ даю!

Елизавета доказала свою пылкую любовь к Шувалову именно тем, что не
прошло и полугода (!), как она, поборов природную лень, издала именной
указ об основании первого русского университета.

Указ был подписан императрицей 12 января 1755 года - в день, когда
справляла именины мать фаворита, звавшаяся Татьяной.

От этой-то даты и повелось на святой Руси праздновать знаменитый
Татьянин день - веселый день российских студентов.

В бурной жизни великого народа появился новый герой.

Это был студент!

И писатель Михаил Чулков, автор первого в России романа о студенчес-
кой жизни, восклицал - почти в восхищении: "Смею основательно заверить
тебя, мой любезный читатель, что еще не уродилось такой твари на белом
свете, которая б была отважнее российского студента!"

Появилось и звание: Студент Ея Величества.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Студент ея величества

Детина напоказ, натурою счастлив,

И туловищем дюж, и рожею смазлив.

Хоть речью говорить заморской не умея,

Но даст, кому ни хошь, он кулаком по шее...

Которые, с тех нор как школы появились,

Неведомо какой грамматике учились!

Ив. Мих. Долгорукий

1. КОРМЛЕНЬЕ И УЧЕНЬЕ

А в сельце Чижове все оставалось по-прежнему... Правда, появление сы-
на доставило чете Потемкиных немало хлопот и огорчений. Гриц (так звали
его родители) раньше всех сроков покинул колыбель и, не унизившись пол-
занием по полу, сразу же встал на ноги. Встал - и забегал! Сенные девки
не могли уследить за барчуком, обладавшим удивительной способностью ис-
чезать из-под надзора с почти магической неуловимостью.

Но зато не умел говорить. Даже не плакал!

Дарья Васильевна пугалась:

- Никак, немым будет? Вот наказанье Господне...

Нечаянно Гриц вдруг потерял охоту к еде, и долго не могли дознаться,
какова причина его отказа от пищи, пока конюх не позвал однажды Дарью
Васильевну в окошко:

- Эй, барыня! Гляди сама, кто сынка твово кормит...

На дворе усадьбы в тени лопухов лежала матерая сука, к ее сосцам при-
никли толстые щенятки; средь них и Гриц сосал усердно, даже урча, а со-
бака, полизав щенят, заодно уж ласково облизывала и маленького дворяни-
на...

Папенька изволил удивляться:

- Эва! Чую, пес вырастет, на цепи не удержишь...

Гриц еще долго обходился тремя словами - гули, пули и дули. На расс-
вете жизни напоминал он звереныша, который, насытившись, хочет играть,
а, наигравшись, засыпает там, где играл. Не раз нянька отмывала будущего
"светлейшего" от присохшего навоза, в который он угодил, сладко опочив в
коровнике или свинарнике. С раблезианской живостью ребенок поглощал дары
садов и огородов, быстрее зайца изгрызал капустные кочерыжки, много и
усердно пил квасов и молока, в погребах опустошал кадушки с огурцами и
вареньями. Наевшись, любил бодаться с козлятами - лоб в лоб, как ма-
ленький античный сатир... Маменька кричала ему с крыльца:

- Оставь скотину в покое! Эвон оглобля брошена, поиграй-ка с оглоб-
лей. Или телегу по двору покатай...

Ему было четыре года, когда он пропал. Дворня облазала все закоулки
усадьбы, девок послали в лес "аукать", парни ныряли в реку, шарили рука-
ми по дну, а отчаянью Дарьи Васильевны не было предела. Опять беремен-
ная, с высоко вздернутым животом, она металась перед дедовскими черными
иконами:

- Царица Небесная, да на што он тебе? Верни сыночка...

А пока его искали, мальчик терпеливо качался на верхушке старой бере-
зы, с любопытством взирал свысока на людскую суматоху. С той поры и по-
велось: большую часть дней Гриц проводил на деревьях, искусно прятался в
гуще зелени. Там устраивал для себя гнезда, куда таскал с огородов репу,
которую и хрупал, паря над землею на гибких и ломких сучьях.

Но говорить еще не умел! Наконец, словно по какому-то капризу приро-
ды, Гриц однажды утром выпалил без заминки:

- Сейчас на речку сбегаю да искупаюсь вволю, потом на кузню пойду
глядеть, как дядька Герасим лошадей подковывает...

Ему было пять лет. Отец срезал в саду розги:

- Заговорил, слава те Господи! Ну, Дарья, оно и кстати: пришло время
Грицу познать науки полезные...

И появился пономарь с часословом и цифирью, которому от помещика было
внушено, что за внедрение наук в малолетнего дворянина будет он взыскан
мерою овса и пудом муки.

- А ежели сына мово не обучишь мудростям, - добавил майор Потемкин, -
быть тебе от меня драну...

- На все воля Господня, - отвечал пономарь, робея.

Взял он дощечку и опалил ее над огнем, чтобы дерево почернело. Мелком
на доске показал Грицу, как белым по черному пишется. Началось
ученье-мученье. Сколько ни бился пономарь, складам обучая, мальчик никак
не мог освоить, почему изба - это не изба, а "ижица", "земля", "буки" и
"аз".

- Изба-то - вон же она! - показывал за окошко.

- Так она в деревне ставлена, а на бумажке инако выглядит. Опять же
дом - не дом, а "добро", "он", "мыслете"... Коли не осознал, так опять
батюшку кликну с розгами, пущай взбодрит!

В чаянии овса с мукою долго старался пономарь, но обессилел, за что и
был изгнан. Отец сам разложил перед собой пучки розог, раскрыл ветхость
Симеона Полоцкого. Водя пальцем по строчкам, майор (с утра уже выпивший)
бубнил сослепу:

Писах в начале по языке тому,

Иже свойственный бе моему дому.

Таже увидев многу пользу быти

Славенску ся чистому учити,

Взях грамматики, прилежах читати;

Бог же удобно даде ю ми знати...

- Смысл реченного мною внял ли ты?

- Не, - отвечал Гриц, - не внял я.

Майор сразу накинулся на него с прутьями:

- У, племя сучье, так и помрешь без разума, Бога не познав, о чем в
сих виршах складно и открыто сказано...

Но вскоре и отец отступился, сообщив жене:

- Родила ты бестолочь эку!

- Неужто и впрямь совсем без разума наш сыночек?

- Весь в тебя, - отвечал муж, тяжко задумавшись. - Надо в Дятьково
ехать. Сказывали мне братцы, что живет там в отставке артиллерии
штык-юнкер Оболмасов, который за десять рублев с харчами любого недорос-
ля берется в науки вывести...

Сочетание слов штык-юнкер было чересчур колючим и непонятным, отчего
Гриц заранее стал готовиться к худшему. Так оно и случилось. Однажды
въехала в Чижово телега, поверх охапки соломы сидел Оболмасов в драном
мундире, заросший шерстью, аки зверь библейский. А вместо ноги была у
него деревяшка, жестоко исструганная с боков на лучину для нужд скромно-
го сельского быта...

Штык-юнкеру первым делом поднесли чарку.

- Этот, што ли? - спросил он, на Грица кивая.

- Он, батюшка, он и есть, дурень наш, - кланялась мать. - Уж ты пос-
тарайся, покажи ему науки всякие, чтобы умнее стал...

- Это я вмиг! - обещал герой Полтавы, выпивая.

Перед изначальным уроком отстегнул он свою ногу и водрузил на стол,
указывая на нее перстом поучительно:

- Вот этой ногой да по башке - у-у, пыли-то будет!

Велел он писать на доске сложение четырех к пяти, а затем коварно по-
велел из полученной суммы восемь вычислить.

- Сколь получается? - спрашивал злоумышленно.