Чтение 14–й страницы книги ~Всегда вчерашнее завтра~

— По-моему, нет, — улыбнулся Потапчук, — он уже давно «Сникерсами» торгует. Устроился неплохо. Не то что мы.

Дронго не стал возражать, кивнув на прощание напарнику, пошел в церковь.

Будучи атеистом, он с трудом мог поверить в гневного старца, ожидающего его наверху. Так же он не признавал и бессмертную душу. Но вот в высший разум или в космическую теорию появления человечества он верил безусловно.

Особенно поразило Дронго одно из сообщений английского журнала. Путем сложных математических вычислений ученые получили ошеломляющий результат. Чтобы из простейшей клетки или той протоплазмы, которая составляла сущность живого организма на Земле, развилась столь высокоорганизованная жизнь, как человек и его сознание, необходимо время, примерно равное тому, какое затратила бы обезьяна, попытавшаяся построить путем бросания кирпичей Букингемский дворец.

Ученые просчитали, что для такого развития должно было пройти гораздо больше времени, чем жизнь существующей Вселенной.

Это служило и одним из подтверждений космической версии появления человечества, что не мешало представителям всех религий заявлять о существовании высших небесных сил. Впрочем, сам Дронго относился к ним достаточно скептически. Религиозные деятели в массе своей представлялись ему глупыми и неустроенными людьми, зачастую не верящими в идеалы, которые они проповедовали. Лишь истинные подвижники и немногочисленные романтики еще поддерживали авторитет мировых религий, сильно пострадавший от авантюристов и проходимцев всех направлений и мастей.

Тем не менее Дронго всегда с большим чувством уважения относился к истинно верующим, понимая, что нельзя отнимать у человека столь желанную мечту. Более того, находясь в той или иной стране, он всегда находил время зайти в костел или мечеть, храм или церковь, понимая, что такие места в конечном счете являются концентрированным выражением духа данного народа и его воззрений.

В прохладной полупустой церкви молились несколько старушек.

Он ждал до тех пор, пока наконец минутная стрелка на часах встала ровно на двенадцать. Только тогда он вышел из церкви, пересек площадь и вошел в пивной бар, расположенный напротив. Здесь, несмотря на дневное время, было довольно многолюдно. Громко играла музыка. За столиками сидели в основном молодые мужчины, но были и женщины.

Он прошел в угол и заказал для себя рюмку коньяка, который не очень любил, и кружку пива, которое вообще не пил. Развязная молодуха, принимавшая заказ, презрительно сморщилась. Здесь клиенты выпивали по десять-двенадцать кружек пива. Она удалилась, явно недовольная столь маленьким заказом.

Дронго оглядел зал. Почему здесь так много людей? Все-таки рабочий день в разгаре, а в зале полно молодежи. Или ему это просто кажется?

Через некоторое время в зал вошел высокий человек в светлом плаще. Он направился к свободному столу недалеко от Дронго, заказал себе водки и пива.

Когда официантка приняла заказ, к незнакомцу вдруг приблизился один из шумной молодой компании. Дронго услышал, как подошедший спросил:

— Вы Сарычев?

И в этот момент все сразу смешалось. Мужчина попытался вскочить, но к нему из разгулявшейся компании метнулись сразу несколько человек. Перевернулся столик, зазвенела разбитая посуда. Мужчина успел выстрелить из пистолета лишь один раз, в потолок, его тут же прижали лицом к столу, выворачивая руки.

ГЛАВА 14

Сразу после разговора с Владимиром Владимировичем Алексеев затребовал дела двух бывших офицеров КГБ — Мушкарева и Сарычева. Оба были на пенсии, в отличие от Локтионова, сумевшего приспособиться и сделать карьеру уже при другом режиме.

Петр Васильевич Мушкарев осенью девяносто первого ушел по болезни.

Впрочем, подобная формулировка в те месяцы, когда беспощадный меч недалекого «прораба» разрушал одну из самых лучших спецслужб мира, была достаточно распространена. Именно Мушкареву Алексеев и позвонил, попросив разрешения приехать. Старик охотно дал согласие, и вскоре Алексеев уже пил чай в большой квартире, где, кроме самого хозяина дома и его супруги, жил сын со своей женой и двумя детьми. Бывший сотрудник КГБ оказался смешливым старичком с хохолком торчащих седых волос.

— У нас к вам важное дело, — признался Алексеев, — хочу с вами посоветоваться.

— Хорошо еще, что вспоминаете старика, — добродушно сказал Мушкарев, — я думал, вы меня уже забыли совсем, списали в архив.

— Нет, конечно, — несколько лицемерно сказал Алексеев, — просто у нас возник сложный вопрос, и я хотел бы получить вашу консультацию.

— Чем могу, конечно, помогу. Все-таки сорок три года службы…

— В августе месяце вы все время делали доклады у Крючкова, — напомнил Алексеев, — июль — август, как раз перед самым ГКЧП.

— Помню. И даже на Кубу вместе летали. Тогда Крючков отправился на Кубу и меня с собой взял.

— Кроме вас, основными докладчиками были почти постоянно Локтионов и Сарычев. Вы их помните?

— А как же, — оживился старик. — Вы варенье себе кладите, не стесняйтесь.

Локтионов сейчас у вас работает. Генералом стал. Впрочем, не удивляюсь. Он и тогда среди нас самым умным считался. И самым терпеливым.

— А подполковник Сарычев?

— Он скрытный. Впрочем, у него вся работа такая была. Он ведь докладывал о специальных группах. К тому времени уже работало несколько подобных групп. В Армении, Азербайджане, Грузии, Прибалтике… Да вы сами все это знаете.

— Он докладывал о работе специальных групп? — понял Алексеев.

— По-моему, да. Но точно я не знаю. У нас ведь строгий порядок соблюдался.

Каждый своим делом занимался. Не то что нынче, такой бардак. И преступности такой не было. У моей внучки в школе уже детей обирают. Где это видано?

— Да, конечно, — вежливо согласился Алексеев. — Значит, вы точно помните, что именно Сарычев докладывал о деятельности специальных групп?

— Конечно, помню. А я в основном за общую работу отвечал. Память у меня, дай бог, хорошая. Сейчас, правда, все мемуары писать начали, только не дело это для сотрудников разведки и контрразведки. Запретить все это безобразие нужно.

Разве можно о своей работе мемуары писать? Это только через сто лет можно будет, когда людей живых не станет. А иначе нельзя, вред можно большой принести товарищам.

— Спасибо за беседу. — Алексеев собрался уходить.

— Нет, — заупрямился старик, — вы чай сначала выпейте. И хозяйку не обижайте, варенье ее попробуйте.

— Хорошо, — улыбнулся полковник, пододвигая к себе вазочку с вареньем.

— Раньше все по-другому было, — оживился старик, найдя в нем благодарного слушателя, — разве такой бардак допускали? А сейчас прямо на улицах убивают. Я помню, как Крючков это переживал, мучился. Но не знал, как помочь, что сделать.

— Сделал он то, что мог, — напомнил Алексеев, — придумал ГКЧП и опозорился на весь мир.

— Вы так думаете? — нахмурился старик. — А я вот мыслю по-другому. Он ведь лично ничего не хотел для себя. Вы газеты нынешние читаете? Почему все президенты и премьеры новых государств так независимости хотят? Потому что народ свой так сильно любят? Ничего подобного. Они себя больше любят. Себя и свои места. И свои доходы. И семьи свои больше любят. Вот поэтому и хотят стать независимыми, независимыми от Москвы, независимыми от любой проверки, делать что хочешь и ни за что не отвечать. А Крючков не такой был. И другие не такие, в сущности, подлецы, как их потом начали изображать. Они не для себя старались.

Это потом пресса «утку» пустила, что все они боялись потерять свои места. Да полно, вранье это. Какие места? У людей души болели за поруганное отечество.

— Чего же они тогда все проиграли? — добродушно спросил Алексеев. — Почему у них ничего не получилось?

— Глупы потому что, — честно ответил старик. — Им казалось: танки выведут, немного людей попугают, и все. Ан нет. Люди уже не пугливые были. Ничего не боялись. Да и знали, что танки ничего сделать не смогут. Мишура это все, макеты картонные.

— А вы бы стрелять начали? — очень серьезно спросил Алексеев.

— Нет, — сразу ответил старик. — Меня ведь сразу выперли на пенсию. «По болезни» написали, спасибо хоть за это. Я много над этим думал. Нельзя стрелять было. Все-таки нельзя. Пусть каждый своим умом доходит. Пусть каждый себе сам новую жизнь выбирает. Не через танки. Не правильно это.

— Ну вот видите, — поднялся Алексеев, — значит, и вы так думаете. Спасибо вам за чай и за варенье. Все очень вкусно.

— Вам спасибо, — ответил Мушкарев, провожая гостя до двери. — А может, все правильно? — вдруг спросил он на прощание. — Может, так все и должно быть?

Алексеев пожал ему руку и, ничего не сказав, пошел по лестнице вниз.

Через полчаса он уже читал личное дело Сарычева. Еще через полчаса он узнал, что Сарычев дважды за последние годы выезжал в Германию. Он вспомнил слова Владимира Владимировича о том, что нужно искать именно в Германии, среди друзей Савельева. Ни в одном личном деле не указывались друзья полковника Савельева, служившие в Западной группе войск в Германии. Но сами поездки Сарычева казались достаточно симптоматичными.

В половине шестого вечера он передал поручение оперативникам взять под наблюдение бывшего подполковника КГБ Сарычева. В семь часов вечера ему позвонили из Службы внешней разведки.

— Вы полковник Алексеев? — спросил незнакомый голос. — С вами говорит подполковник Иевлев. Разрешите, я приеду к вам, у нас очень важное дело.

— Хорошо, — уже ничему не удивляясь, согласился полковник, — мы можем встретиться завтра.

— Нет, — возразил Иевлев, — нам нужно встретиться прямо сегодня. У нас очень важное дело.

— В таком случае я вас жду, — сухо сказал Алексеев, взглянув на часы.

Через двадцать минут подполковник Иевлев приехал. Среднего роста, неестественно худой, с выпирающим кадыком и мохнатыми бровями, он скорее походил на учителя математики или физики, чем на профессионального разведчика.

Алексеев сел напротив подполковника, с интересом разглядывая гостя.

— Видимо, случилось нечто очень важное, если вы решили встретиться так срочно, — предположил он.

— Да, — согласился Иевлев, — речь идет об исчезнувшей группе полковника Савельева.

Алексеев ожидал услышать именно эту фразу, но тем не менее все равно был несколько смущен.

— Я вас слушаю, — сказал он, не выдавая своего отношения к данному делу.

— Мы знаем, что ФСБ начала активный поиск группы Савельева после убийства полковника Лякутиса. Но дело в том, что наша служба разыскивает эту группу и документы, которые имеет Савельев, уже очень давно, почти два года. Несколько раз нам удавалось выйти на Савельева, но каждый раз сделка срывалась. Мы готовы даже купить эти документы, заплатив любую цену.

— Вы все-таки ошиблись. Нас интересует, кто и зачем убил полковника Лякутиса, — несколько напряженно сказал Алексеев.

— Нас тоже это интересует. Но только параллельно с получением документов.

Поймите нас правильно, они представляют для нашей службы исключительную ценность. Там практически все данные по современным литовским политикам, среди которых попадались и осведомители КГБ. Это бесценный материал, он ни при каких условиях не должен попасть в чужие руки. Тем более что за ним уже начали охотиться спецслужбы других государств, в том числе сами литовцы и англичане.

— При чем тут англичане? — поморщился Алексеев. — У вас своя специфика, а у нас своя. Мы ищем убийцу. Понимаете, убийцу. Кто-то застрелил Лякутиса.

Кто-то убил на Украине Лозинского. Вы хотите, чтобы мы прекратили поиски виновников этих убийств?

— Нет. Вы занимаетесь убийствами, но наши усилия не должны пересекаться в определенных плоскостях, — объяснил Иевлев. — Постарайтесь войти в наше положение. А насчет убийств могу вам сказать: их было не два, а три.

— Как три? — удивился Алексеев. — Кого еще успели убить?

— Вы знаете только о втором и третьем убийствах, — пояснил разведчик, — но было еще первое. В Литве убит заместитель министра иностранных дел. И мы напрямую связываем это убийство с делами Лякутиса и Лозинского.

— Это в Прибалтике, — отмахнулся Алексеев, — нас это не касается.

Иевлев удивленно посмотрел на него сквозь очки и спросил:

— Вы действительно считаете, что происходящие в Прибалтике события могут нас не волновать?

— Я этого не говорил, — ответил раздосадованный Алексеев, — просто убийство в Прибалтике расследует не наша служба. Это не является сферой деятельности ФСБ.