вмерзли в залив, обнажились мачты, потом свернули к клубу - небольшой
избушке, рядом с которой строился дворец культуры, и поднялись к новому
кварталу домов, впрочем с еще новыми, заложенными в прошлую осень, домами.
Нургалиев.
успокаиваясь постепенно...
окладистой бородой. Вперевалку, на шее винтовка на ремне, подошел к столу,
тяжело сел.
послали в поселок за лекарствами - у них там, в больнице, покусанный
волком человек. Санитар почему-то в поселок не доехал, остановился
переночевать у Родиона.
может, человеку-то без лекарства худо, санитар, закивав головой,
согласился. Но, поняв по-своему, что они гоняются за волками, предложил:
какой-то сукин сын? А я в поселок мчусь.
выискивая для себя какую-либо зацепку. Он ее и увидел - кепку, бог ее
знает, как оказавшуюся в детской кроватке.
унимался санитар.
приказал их дожидаться. Возвратившись к Родиону, спросил:
говорил.
фотографию. - Тот самый Квасников...
поняв, о чем идет разговор. - Давние у них замашки, у этих каторжников...
мелкими, эгоистичными! Сбежал? Ну и что? Значит, там ему и в самом деле
стало невмоготу! И он ничего не сделал! Он откровенно говорил, что ничего
не сделал! Маша глядела только на Нургалиева. Она поняла: кепку он увидел,
Леха ее сменял на шапку.
что любовь ее к нему не прошла вот так враз, он и пришел. Пытались многие
любовь эту вытравить, плели ей - у Алексея есть женщина, нужна ты ему! С
тобой-то и в хлеву стыдно стоять: коровы замычат от обиды, что такую
некрасивую рядом поставили!
ему трудно теперь, кто станет любить? Она слала ему в тюрьмы посылки, и
он, и другие не знали, что посылки идут от нее. Она уезжала, обманывала
отца, вроде в район на Мошке - катере. Отец давно не спрашивал ее денег.
Все деньги, которые она получала на лесопильной конторе, шли Лешеньке.
непутевого Леху. Он тогда уснул и спал нечутко, и она, медленно высвободив
руку из-под его головы, ступая босыми ногами уже по захолонувшему полу,
пошла на цыпочках к койке отца.
сомкнул и глаз. Он был неспокоен. В тот миг, когда беглец переступил его
порог, он еще не все понял. Когда пришла Маша, - понял. А потом не страх,
- нет - страха у него не было и на фронте, а какой-то озноб от нечуткой,
потерянной совести бил его под сердце: никогда он нечестным не был перед
людьми. Он, по просьбе дочери, схоронил его в лесу... Он не знал, что там
его давно нет. Он думал, что там.
заверил: никого не было) Мамоков. Нургалиев, нагнувшись, с высоты своего
громадного роста, шепнул на ушко:
повторяя: "Каков Дёма, таково у него и дома!".
провожать. Санитар храпел вовсю. Мамоков по-хозяйски предупредил:
ли, указ? Я тебя должна спросить: чего так все!
стали... Все ясно! Родион лгун! Ха! Веры теперь нету...
густы"... Доставал нервно хлеб.
быть!
Он выпил сразу стакан, налил себе снова, но теперь налил и Маше.
Осталось-то - плюнуть... Спрячется ли в дом, в тайгу уйдет, снегом по
голову закидается... Эх, Леха! Видел же!
уехали?
догадались?
а целый воз потом от него загниет. Да и мы все с оглядкой жить станем. Не
мило ничего станет.
добровольно.
сбежал: использовать! А ежели они его там порешат?
находились, когда ему плохо было. В первый раз он и пришел к нам. Знает
нас. Что-то тебе об этом говорит?
нее, до ее сына, до этого здорового, сильного мужика? Помнишь, - спросил
себя, - свою жену-покойницу? Пошли нелады, когда прислали нового
директора. Кому ты стал нужен? Только ей. Ты с ним схватился и остался
один. Потом, через много лет, директора все-таки судили за воровство, за
превышение власти. Но спасла-то Родиона жена. Все эти годы берегла. И
здесь дочь одна с ним, беглецом. Никому дела до их душ нет. Чем живут оба?
Почему сбежал? Почему помогает?
не узнавал при неверном свете керосиновой лампы. Она как бы постарела, но
стала строже, собраннее, девичьи пухленькие губки куда исчезли. Они были
сжаты теперь, тонки, до синевы покусаны. Глаза ее, большие глаза
покойницы-супруги, горели зловеще, решительно требуя от него дела, а не
слов. Ну что же, - сказал он себе, - перед смертью возьму на душу грех. Не
мне он нужен, - ей. Любовь эта сильна, и я тут посторонний. Я этого не
знаю, позабыл об этом, и ныне все останется со мной. А ты как хочешь,
ежели не боишься души своей!
Маня! Давай его перехороним. Осторожного коня и зверь не повредит...
замолчали, а когда люди удалились, снова забрехали. "Даже тварь
бессловесная понимает, как все нехорошо!" - тоскливо подумал Родион. Эх,
Леха, Леха! Не удержался ты за гриву - за хвост-то не удержишься!