Чтение 14–й страницы книги ~Журавль в руках~

порядок. Надеюсь, не для того, чтобы искать меня.

Два солдата, уже в муравьином обличье - как только я мог спутать? -
выскочили из зала и поспешили прочь. Офицер шел сзади, тыча коротким мечом
в спину одного из них. Офицер был недоволен.

За неимением лучшего варианта я хотел было последовать за ними, но чуть
было не столкнулся с остальными. Они не стали облачаться в доспехи, а,
если я догадался правильно, решили избрать более укромное место для
отдыха. Солдаты негромко переговаривались, один хихикнул, но тут же
замолчал. Я замер. Но, не доходя до меня нескольких шагов, солдаты нырнули
в какую-то дыру. Так меня никто и не заметил. Два солдата с офицером уже
исчезли в глубине коридора, и я отправился в ту же сторону. По дороге я
заглянул в зал. Там было пусто. Лишь чадили факелы и грудой лежали
невостребованные кирасы и шлемы.

Вблизи не было ни души. Я не мог преодолеть соблазна. Хотя какой уж тут
соблазн - маскировка кого только не спасала! Шлем с трудом налез, чуть не
содрав уши, снять его будет еще труднее. Кираса же никак не сходилась, я
запутался в крючках, и тут мне показалось, что кто-то приближается к залу.
Я уронил кирасу на пол и под оглушительный грохот железа выскочил в
коридор и побежал от зальца. Щель в шлеме была узкой, и мне приходилось
все время наклонять голову, чтобы увидеть, что происходит впереди. Не дай
Бог, подумал я, появиться в таком виде в институте, - как Минимум, будет
обеспечено увольнение по собственному желанию. И я решил в таком виде в
институте не появляться.

Не знаю, то были те же самые офицер и солдаты или другие, но на
освещенном перекрестке офицер молча и остервенело избивал двух солдат.
Нет, это другая компания. Мои бы еще не успели раздобыть огромный котел с
каким-то варевом и благополучно разлить его, за что и подвергались
наказанию.

Довольно нахально, словно муравьиный шлем был шапкой-невидимкой, я
остановился в десятке метров от офицера и ждал, чем все кончится.
Кончилось тем, что офицер устал молотить солдат, и те, опустившись на
колени, принялись собирать с пола горстями похлебку и бросать
непривлекательную пищу обратно в котел. Офицер помогал им, подгребая
сапогами коренья и гущу поближе к котлу.

За этим занятием их застал какой-то другой начальник, проходивший, как
назло, по коридору. Он прикрикнул на меня, но при виде безобразия на полу
забыл, к счастью, о моем существовании. Новый начальник был повыше чином,
чем первый офицер. Об этом свидетельствовали не знаки различия - черта с
два их разберешь в этой пещере, - но манера обращения. У начальника в руке
оказалась плеть, с помощью которой он тут же начал учить офицера получше
следить за солдатами. Отношения в этом мире были просты до обнаженности.
Солдат большой начальник не бил - солдаты замерли в суповой гуще, ожидая,
когда экзекуция окончится, вернее - перейдет на более низкий уровень. Я
правильно предположил последствия: как только начальник, поскользнувшись в
супе и громко выругавшись, ушел дальше, офицер выместил свое унижение на
солдатах, и те покорно пережидали гнев, а затем продолжили сбор похлебки с
пола.

А я стоял и не уходил. Вряд ли столь небрежное обращение с похлебкой
свидетельствовало о низком гигиеническом образовании. Похлебка
предназначалась кому-то, кого следовало кормить, но чем - не имело
существенного значения.

Сбор похлебки продолжался недолго. Офицеру надоело наблюдать, и он
куда-то послал одного из солдат. Тот вернулся через минуту с жбаном воды,
котел долили, и все остались довольны. Кроме меня. Пока я бегал по
туннелям, я забыл о том, что устал, промок, голоден и разбит. Но по мере
того, как я стоял, я вдруг пришел к странной и противоестественной для
цивилизованного старшего научного сотрудника мысли о том, что похлебка,
наверное, совсем не так отвратительна, как кажется с первого взгляда: у
нее одно важное преимущество перед камнями, окружающими меня, - она
с(r)едобна. К счастью, офицер с таким энтузиазмом подгонял несчастных
солдат, тащивших котел, что мне пришлось отказаться от мысли задержаться и
отведать остатков затоптанной похлебки. Но, спеша за солдатами по
коридору, я не без издевки над самим собой вспомнил, что мне, как
легендарной Железной Маске, никогда уже не снять шлема, и, если только
меня не станут кормить через соломинку, то придется помереть от голода,
что, кстати, может случиться довольно скоро.

В таких радужных мыслях я спустился вслед за солдатами по скользкой
узкой лестнице, пересек с десяток туннелей, еще раз спустился вниз: теперь
мы были ниже уровня земли, стены стали совсем серыми, а по полу стекал
тонкий ручеек нечистой воды.

Впереди послышался шум. Я не мог определить, из чего он слагается. Шум
был неровный, глухой, но какой-то однообразный - он исходил из недр горы и
словно заполнял какое-то обширное гулкое помещение. Туннель, по которому
мы шли, открылся на широкую площадку, и, когда солдаты свернули в сторону,
я смог рассмотреть источник этого ставшего почти оглушительным шума.

Множество факелов освещало огромный зал. От их дыма и мерцания было
трудно дышать, и картину, ими освещенную, нельзя было придумать. Даже
Данте, специализировавшийся по описанию ада, остановился бы в
растерянности перед этим зрелищем.

Не знаю, сколько там было людей, - наверное, больше сотни. Некоторые из
них дробили камни, другие подвозили их на тачках, третьи отвозили куда-то
вдаль, к огням и шуму, измельченную породу - этот зал был частью, говоря
современно, технологической цепочки, которая, вернее всего, тянулась от
рудников, спрятанных недалеко, в пределах этой же горы, к литейным и
кузнечным цехам.

Но самое страшное началось после того, как один из солдат ударил в
железяку, висевшую на площадке, и люди увидели котел с пищей.

Грохот молотков и скрип тачек, гул ссыпаемой породы оборвался. Возник
новый шум, утробный, жалкий, - он слагался из слабых голосов, шуршания
босых ног, стонов, ругани, вздохов - далеко не все могли подойти к
площадке, некоторые ползли, а кто-то, лежа, молил, чтобы ему тоже дали
поесть. Господи, подумал я, сколько раз в истории Земли вот так
равнодушные солдаты, часто сами бесправные и забитые, ставили перед
узниками котел с пищей, и для тех в котле плескалась надежда прожить еще
день и умереть на день позже, потому что из этой пещеры люди не выходили.
И убедиться в том было нетрудно - из лежавших лишь один молил о пище.
Остальные, а их было не менее десяти в пределах круга света, валялись
неподвижно, будто спали. Здесь еще не додумались до того, что сытый раб
работает лучше голодного.

Люди не брались за пищу. Они доставали откуда-то черепки (один
подставил ладони) и покорно ждали, пока солдат зачерпнет из котла этой
похлебки, сегодня еще более ничтожной, чем всегда, разбавленной, и можно
будет отползти в угол, обмануть себя процессом поглощения пищи.

Я был достаточно начитан в истории, чтобы знать, что в одиночку, даже
вдесятером, не изменить морали и судеб этой горы и других таких же гор.

Донкихотствовал мой лесник, сражался с ветряными мельницами. А я?
Насколько допустима и простительна позиция благополучного, даже
сочувствующего наблюдателя? Успокой себя, сочти дурным сном дохнущих с
голоду рабов - где же тогда предел реальности? И когда же начнется
противление злу?

Теперь мне втрое нужней было найти лесника.

Я брел по муравейнику, сам схожий с муравьем, в тесном шлеме, который
больно жал уши. Пот стекал на глаза, и бешенство брало, оттого что нельзя
было его вытереть.

Я думал, что непременно найду Сергея - гора не так уж велика и
расположение ходов в ней подчиняется определенной системе, и я уже мог
начерно ее себе представить: по разным уровням к центру сходятся
радиальные туннели, причем освещены только основные. Я заблудиться не
могу. Мне угрожает лишь встреча с местным начальником или любознательным
сукром, который решит со мной побеседовать либо усомнится, что мои джинсы
сшиты в муравьином ателье. Необходимо лишь последовательно, не пропустив
ни одного уровня, обойти все коридоры, даже если на это уйдет вся ночь.

К камерам, в которых были заперты пленники, я вышел потому, что вскоре
нагнал солдата с котелком похлебки. Котелок был невелик, на несколько
человек. Я знал, что иду правильно.

Камеры охранялись. Стражники сидели на корточках у грубо сколоченной
двери, и, когда подошел солдат с похлебкой, один из них поднялся,
отодвинул засов. Второй, вооруженный большим топором с двумя
асимметричными лезвиями, встал за его спиной. Солдат с котелком не зашел
внутрь, а наклонился и поставил котелок на пол камеры и хотел было выйти,
но его остановили голоса изнутри. Солдат с топором рассмеялся; видно, то,
что там происходило, было в его глазах очень забавно.

И тогда я услышал голос лесника. Обыкновенный голос, словно ничего
такого и не случилось.

- Дурачье, - сказал он, - русским же языком говорят: как хлебать будем,
если руки связаны?

Лесник будто догадался, что я рядом, будто хотел показать мне, где его
искать.

Вот и все. Я пришел. Но не мог пока сказать об этом.

Я не сомневался в том, что мы уйдем. Я не планировал никакой боевой
акции, да и любое планирование вряд ли имело смысл. Надо было все сделать
как можно скорее, пока обстоятельства мне благоприятствовали. Солдат,
который принес котелок, расстегнул кирасу и достал из-за пазухи стопку
неглубоких плошек. Его товарищи спорили, стараясь разрешить проблему: как
накормить пленников, но держать их при этом связанными.

Наконец они пришли к компромиссному решению. Из камеры выволокли двоих
- лесника и Кривого. Руки у них были связаны за спиной. Двое стражников
навели на них копья, один - тот, что с топором, - зашел сзади, еще один