первой на документе национального агента Шалье. Гражданин Максимилиан Робеспьер,
давно уже невзлюбивший как Эбера, так и Дантона, а заодно и своих "братьев" из
конкурирующего Комитета безопасности. Да, действительно красиво получилось! Но
я-то тут при чем?
показания перед Конвентом. Ни мне, ни другим не поверят - мы ведь в списке
гражданина Шабо. Но де Батц боится. Ведь если в этом случае он выполнял наш
приказ, то за иные грехи ему не оправдаться. Он слишком замаран...
направо. Говорят, барон связан даже с организацией д'Антрега. Но нам он бывал
очень полезен...
его еще по Лондону! Найдите - и уговорите дать показания...
хочет. Впрочем, что ему обещать, вы сами знаете.
Но фамилия показалась почему-то памятной. Может, и я, прежний, был знаком с этим
авантюристом? И он тоже знал меня - настоящего?
это неподалеку, секция Пик, - продолжал Амару. - Барону некуда деваться из
Парижа, его приметы известны всем заставам. Постарайтесь управиться побыстрее...
всего днем не выходить из гостиницы.
усмешку.
Оперу лучше не ходить. По крайней мере, пока. Никто, кроме нас, не должен знать,
что вы в Париже.
двое не знали о "друге", не знали о третьей ложе в Опере, не знали о
приглашении...
с розысками де Батца, обещая заглянуть через пару дней. С трудом дождавшись,
пока дверь закроется, я извлек из коробки новую папелитку и закурил, пытаясь
привести мысли в порядок. Все не так уж и плохо. Занятые своими интригами,
граждане из Комитета общественной безопасности сами подсказали, по какой дороге
идти. Дороге, которая оборвалась у "Синего циферблата"...
они уверены, что мне это по силам? Наверно, национальный агент Шалье неплохо
знал не только барона, но и его укрытия в Париже. Но я ведь не Шалье! Если де
Батц знает меня прежнего, то возможно, постарается любой ценой избежать этой
встречи...
Грилье. Деваться было некуда. Пришлось выслушивать упреки за то, что я ее
изрядно напугал, ибо целый день не выходил из комнаты и даже на стук не
отзывался. И если бы не добрые граждане, сумевшие таки до меня достучаться,
пришлось бы ломать дверь, поскольку ее долг, как хозяйки, бдить, дабы с
гражданами жильцами ничего скверного не сотворилось, а равно, чтобы упомянутые
граждане сами не сотворили чего во вред Революции. При этом мадам Вязальщица
поглядывала на мою скромную персону с явным недоверием. Спасло лишь то, что
приближалось время очередной "связки" и мамаша Грилье спешила на площадь
Революции, где ее почтенные товарки уже заняли ей место у самого эшафота.
гостиницу и, поймав фиакр, попросил отвезти себя туда, где добрые парижане могут
приодеться. Как выяснилось, лучше всего это сделать в Пале-Рояле, то есть,
конечно, не в Пале-Рояле, а во Дворце Равенства, где модные лавки по-прежнему к
услугам тех, у кого в кармане имеются не только бесполезные бумажные ассигнаты.
трость и монокль, который смотрелся все же приличнее, чем очки. Добродетельный
буржуа из провинции исчез, а вместо него на меня из тусклого зеркала глядел
пресыщенный жизнью щеголь, брезгливо щурившийся через круглое стеклышко монокля.
Что ж, в этаком виде вполне можно и заглянуть в Оперу. Сделать это надо, ибо я
не был там уже два вечера. Пустующая ложа может вызвать у моего "друга" вопросы,
а объясняться еще и с ним никак не хотелось. Хотя бы потому, что "друг"
наверняка знает настоящего Шалье. Правда, он мог не утерпеть и лично заглянуть в
Оперу. Оставалось надеяться, что тот, кто не советовал мне пить "яд свободы",
по-прежнему очень занят.
здания Оперы оказалось куда больше, чем два дня назад. Я с трудом пробился в
роскошное, отделанное золотом фойе - и тут же понял, что уже бывал здесь. Когда,
с кем - память молчала, но я помнил эти стены, расписной потолок, широкие марши
ярко освещенной мраморной лестницы. На душе стало горько, и я еле сдержался,
чтобы не уйти обратно, на темную площадь. Я был, я радовался жизни, я ходил в
Оперу...
не портили огромные лупоглазые бюсты Марата и Лепелетье, равно как трехцветная
тряпка над лестницей. Такие же бюсты я заметил в зале, который был прекрасно
виден из третьей ложи. Ложа, как мне и было обещано, оказалась записанной на имя
гражданина Франсуа Люсона, причем, несмотря на переполненный зал, три места из
четырех пустовали.
этого в столице Республики не обходились даже в Опере. Зал встал, но тут же
послышались шиканье и свистки. Похоже, далеко не вся публика восхищалась
творением артиллерийского капитана Руже ле Лиля. Но оркестр доиграл "Марсельезу"
до конца и только после этого взялся за Рамо.
припомнить сюжет. В Афинах правит престарелый Тезей. Его жена, развратная Федра,
хочет погубить своего пасынка Ипполита, но у того есть невеста - верная
Арисия...
и не слышал ничего, кроме того, что происходило на близкой сцене. Нет, сцена
тоже исчезла, я был там, в далеких Афинах, где безумный Тезей проклинает своего
невиновного сына и ничто - даже любовь Арисии - не может спасти юношу...
воплощенное зло, ее ярко нарумяненное лицо - словно лик Смерти... Я прикрыл
глаза и вдруг понял, что в ложе я не один. Кто-то сидел рядом. Я осторожно
повернулся - и увидел веер. Яркий веер, которым та, что сидела рядом, прикрывала
лицо. Затем веер исчез, и на меня взглянула бархатная маска. На незнакомке было
роскошное, хотя и несколько старомодное платье, но, странное дело, ни на шее, ни
на пальцах я не заметил украшений.
очевидно, Бархатной Маске хотелось дослушать первый акт до конца.
ожидает Федра. Колесница Ипполита опрокинулась - царевич мертв. Проклятье отца
сбылось...
придется играть чужую роль. Зачем я это делаю? Мертвец играет мертвеца - такого
не увидишь даже в Опере!
фойе - но женщина в маске исчезла. Похоже, она и не собиралась говорить со мной.
Достаточно и того, что "друг" узнает о моем появлении. Конечно, богатое платье и
маска меняют человека, но не узнать ту, что навестила меня в гостинице, было
трудно. Я вспомнил, что на женщине не было украшений, и невольно усмехнулся.
Похоже, "друг" верен себе. Если шампанское - "яд, свободы", то браслеты - не
иначе как "кандалы".
ложе, и так же недвижна фигура Арисии, припавшей к груди мертвеца. Слезы уже
выплаканы, девушка замерла, не в силах вымолвить ни слова...
Еще жива Арисия - из-за любви к ней молодой юноша отверг домогательства мачехи.
И теперь Федра собирается рассказать ей все. Рассказ длится долго - но Арисия
молчит. Царица удивлена, она начинается злиться, но девушка не произносит ни
слова...
к словам, но теперь убедился, что текст, явно мне знакомый, стал каким-то
другим. Наконец я понял. "Цари" и "царицы" исчезли. Вместо этого на сцене
появились "градоправитель" и "градоправительница". Выходит, Республика, Единая и
Неделимая, позаботилась обо всем, даже о "чистоте" либретто. Впрочем, опера не
стала от этого хуже. Великое творение Рамо оставалось таким же прекрасным.
Прекрасным - и страшным.
допустившему преступление. Голос девушки звенит, моля о справедливости. Этого не
должно быть! Это не должно было случиться...
справедливости нет на земле, и едва ли она есть даже на Небе. Еврипид и Корнель
написали о безвинной гибели одного молодого парня. Республика, Единая и
Неделимая, губит таких парней "связками" - и Небо молчит...
Зевс изъясняет свою волю. Злодейка Федра будет покарана, а несчастный Ипполит -
безвинная жертва преступной страсти - вновь возвращен к жизни. Появляется Deus
ex machinae - Зевсов сын Асклепий - и волшебным жезлом, при касается к груди
бездыханного Ипполита...
Арисия обнимала воскрешенного Ипполита. Хор пел о справедливости, о каре,
которая неизбежно постигнет злодеев, а мне внезапно стало скучно. Так не бывает!
Погибшие не возвращаются. Даже если они вновь появляются среди живых, они
остаются мертвыми, и им ни к чему уже любовь и преданность. Да и не спешат боги
восстанавливать справедливость. Греки знали это, в давнем мифе говорилось совсем
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Грабб Джеф
Контровский Владимир