освободиться от своего тела. Тоже неплохо бы, да как?
это просто истерика, она никогда не говорила об Ольге так зло. Ее уже
трясло. Вы оба идете на меня войной, вы защищаетесь от меня, Боже, ты
от меня защищаешься, что же ты говорил, разве это та любовь, о которой
ты говорил? Ты ее жалеешь, а меня любишь? Нет, ты с ней заодно, а от
меня вы защищаетесь, Боже, я не могу так!..
тоже не можешь бросить его, Андрей этого не заслужил, ты ему обязана,
ты сама говорила о долге перед ним, и дочка, ты же сама говорила, вот
и я тоже... Ее нельзя, понимаешь, нельзя оставить, понимаешь?!
стыдно мучить меня? Разве я когда-нибудь покушалась на твою семью? Я
знаю свое место - распутная бабенка, - но зачем еще ты его мне
указываешь?
встречать после передачи. И все снова было прекрасно, глаза сияли,
люблю, люблю, ничего не хочу, только не бросай меня, - но уже через
полчаса все заводилось сначала, обвинения, обиды, счеты... Все
портилось на глазах...
октября должна была уехать и она: на месячную стажировку в Японию. К
этому времени у нее уже был прекрасный английский - независимо ни от
каких переживаний она делала все, за что ни бралась, старательно,
результата добивалась блестящего и быстро. Услышала от него новое
слово и повторяла несколько раз в постели: "Я перфекционистка".
мастерской, и этот раз был испорчен: пришел хозяин, позвонил.
Лихорадочно шепчась, одевались, хозяин, будто смущенный, но, кажется,
чем-то и довольный, ждал у подъезда, когда вышли, деликатно
отвернулся. Она, вся в красных пятнах, неловко поправляя поднятый
воротник, стояла за углом, пока он отдавал ключ. В такси ехали почти
молча, поцеловались на прощание быстро и сухо, он будто в бумагу
ткнулся губами. Потом долго, ласково прощались по телефону, и еще из
аэропорта он звонил и клал трубку - все время подходили то дочь, то
свекровь. Ольга ждала у тележки с чемоданами, безразлично спросила:
"Ну что, на студии не отвечают?" - он просто промолчал.
на колесах и раскладывали подносы с убогим по международным, но
шикарным по отечественным меркам завтраком. Вот и конец, думал он,
расплачиваясь из тоненькой пачки долларов за пластиковую фляжку виски
и сворачивая с нее крышку. Конец жизни, это неизбежно, но тяжко,
хорошо только, что его можно так скрасить, думал он, прислушиваясь к
первому горячему глотку и закрывая глаза, это вроде самоубийства в
ванне, уют горячей воды, и надо закрыть глаза, чтобы не видеть, как
она окрашивается темно-розовым, как толчками выбивается под ее
поверхностью кровь из вены. Наступает жизнь после смерти, Ил-62
неплохое средство для форсирования реки Стикс, и там, потом, еще будут
прекрасные картинки парадиза.
натуру для моих ребят. Интересно, какой получится у этого американца
Сергей и кого они нашли для Олейника и для Юры...
мучиться с эффектами, и всем будет казаться, что это уже почти
настоящее... А ребята будут париться в Заволжье, и редкий снег будет
змеиться по замерзшим колеям, и ночью тепло будет кончаться в метре от
батареи, а в темной казарме будет стоять ледяное удушье.
и торчали сквозь редкий, непрестанно сдуваемый снег острыми иглами.
сбивающийся на визг рык мотора. Виляя и дергаясь, чтобы не ввалиться в
непроходимо-глубокую, по мосты, колею, подъехал ГАЗ-66. По низким
металлическим бортам хлопал плохо закрепленный, в засохших потеках
грязи брезент, откидывающаяся кабина дергалась и дребезжала. За рулем
сидел солдат в затертой до белизны синей куртке с меховым воротником и
по-дембельски сдвинутой на брови маленькой ушанке из свалявшейся до
войлочной плотности искусственной серой цигейки. Рядом с шофером сидел
Барышев - как всегда, словно картинка из альбома форм, на этот раз
почему-то в парадной светло-серой шинели, в фуражке с витым золотым
шнуром и "капустой" вокруг кокарды. Щеки его матово светились ровным,
чуть коричневатым румянцем, ясные, до каждой реснички промытые глаза
смотрели весело и спокойно. Ему можно было дать лет двадцать пять,
подполковничьи погоны выглядели маскарадом.
на уровне их глаз оказался сияющий сапог с ровным высоким голенищем,
острым носом - в столичном еще округе, видать, в академии полученный,
парадный, для ежегодных прогулок мимо гранитного морга. -
Здравствуйте, товарищи солдаты... Куда двигаемся? Кто старший?
нормальную шутку, но Барышев не шутил никогда - органически был не
способен. Сергей молча отвернулся, ткнул сапогом глиняную колючку, еще
раз ее поддел - обломанную... Юра застыл неподвижно, по привычно
вернувшемуся солдатскому правилу: как только нет нужды двигаться -
расслабиться и застыть. Руки он держал в кармане бушлата, воротник
поднял, тесемки от опущенных наушников чудовищно мятой солдатской
шапки болтались вдоль нечисто - только под утреннюю поверку - выбритых
щек.
продолжал смотреть спокойно, все больше становясь похожим на человека
с плаката по ношению формы. - Вопрос не понятен?
Олейник. Он стоял ровно, так что можно было бы при желании считать это
строевой стойкой, но он стоял ровно всегда. - Группа направляется на
третью площадку для занятий. Докладывает капитан Олейник.
Вам звание не возвращено, Олейник...
идти?
распалась на мелкие комки. Юра стоял, глядя в землю.
назад-вбок, показывая на кузов. - Сегодня у вас занятия со мной, я не
хочу вас ждать...
все хлопал, их бросало на каждой выбоине. - Какая ж сука! В Кандагаре
он бы покрасовался...
не держался, руки из карманов не вынул, сел сразу на пол у кабины,
чтобы швыряло меньше, и при толчках только голову втягивал. - Не
реагируй. Все ж ведь ясно, чего дергаться? Будешь дергаться - не
выживешь...
но Юра поднял глаза, глянул, и Сергей осекся, полез за cигаретой,
долго прикуривал от дергающейся спички. - Ну, прости, сорвалось... Ты
ж знаешь, я не по этому делу... Юр!..
ноги подтянув к груди, упираясь каблуками в пол, сигарету держал в
едва шевелящихся губах, не вынимая, а ладони спрятал, обхватив себя
под мышки. - Барышев впервые будет сам занятия вести, поняли?
Соберитесь, это если еще и не зачет, то что-то серьезное. Я его знаю,
я вам рассказывал - у нас более профессионального киллера не было,
ясно? Надо собраться...
морозная пыль... И нельзя было представить никакого другого мира -
кроме этой серой степи в лишаях снега, серого неба в лишаях облаков,
колеи метровой глубины, мути поверх всего - и холода, холода,
холода... Такого же постоянного, как грязь.