сомневаюсь, ничего на веру не принимаю. Я задвинул портьеру, отошел к
столу, зажег свечку. Затем запер дверь на крючок. Старый Бунго имеет
обыкновение пускать ко мне всех без разбора, и сейчас это было бы в высшей
степени неуместно. Одного он уже сегодня допустил, хватит с меня.
Несколько секунд я простоял у двери, раздумывая, не приказать ли ему
говорить, что меня нет дома, потом передумал и отошел к столу. В такое
время никогда не скажешь заранее, кто может заглянуть. Лучше оставить
двери в свой дом открытыми, как и всегда. Да и подозрений не будет.
три века назад магистром Ракеном, положил его на стол перед подсвечником,
сел. ЭТО я по-прежнему сжимал в кулаке, я не решался даже опустить его в
карман, даже положить на стол перед собой. Левой рукой я стал
перелистывать коричневые от времени страницы, исписанные убористым
почерком магистра, пока не нашел нужного мне места. Что ж, ты никогда не
верил в эти сказки - теперь самое время поставить решающий опыт. Всего-то
и требуется для проверки кусок серы да тряпка. Я достал серу с полки, на
которой хранил вещества для своих опытов, оттуда же взял глиняное блюдо -
чтобы не было пожара. Не верю, не верю, убеждал я себя, но, наверное, в
глубине души уже верил. Потому что, достав из кармана платок, вышитый еще
моей покойной женой, подумал и положил его обратно. Почему-то мне не
хотелось рисковать им сейчас, хотя в случае успеха проверки какое все это
имело значение? Но я положил платок обратно в карман, подошел к двери и
взял другой, из кармана уличного камзола. Затем сел к столу, еще раз
перечитал то, что писал Ракен.
сверху ЭТО - так, чтобы сера под платком оказалась прямо под ним.
увидел, как вспыхнула сера. Секунд десять, наверное, я ошалело смотрел на
это, и, только когда немыслимо защипало глаза и запершило в горле, я
вскочил, чтобы что-то сделать. Но тут же согнулся пополам в мучительном
приступе кашля, и лишь через минуту, наверное, кое-как, вслепую - глаз я
открыть не мог, глаза немыслимо резало, и из них текли потоки слез -
добрался я до окна, рванул в сторону портьеру и распахнул створки.
подоконник и жадно глотал ртом свежин ночной воздух. Дурак старый, думал я
про себя, прислушиваясь к сердцу, которое постепенно успокаивалось, в твои
ли годы такие опыты проводить? Окно еще занавесил, чтобы не увидел никто.
Да твой кашель небось все соседи теперь слышали, а вонища эта до ратуши,
наверное, доносится. Впрочем, не страшно, соседи привыкли к тому, что у
меня вечно что-то сгорает или взрывается. Да и что мне теперь соседи?
это удалось, лишь прикрыв рот и нос платком. Кое-как, почти ничего не видя
слезящимися глазами, я нащупал на блюде ЭТО и зажал его в кулаке. Сера уже
догорела, блюдо было горячим, но я не побоялся обжечься - ЭТО, как и писал
Ракен, нисколько не нагрелось. Я положил его в карман - теперь я почему-то
смог спокойно сделать это, - кое-как добрался до окна и стал ждать, пока
комната проветрится. Мне было очень плохо. Тошнило, ноги подгибались в
коленях, голова болела, глаза до сих пор слезились. Хотелось пить.
Временами снова накатывались приступы кашля, но я старался сдерживаться.
знал правду - дракон навис над городом и готов его разрушить. Дракон
существует, и час его близок - ЭТО никогда не появляется напрасно. Дракон
готов обрушиться на всех нас - и на ремесленников, и на торговцев, и на
стражников, и на камаргосов, и на стариков, и на детей. Он уничтожит всех,
всех без разбора, потому что ярость его копилась веками. Он сотрет этот
город в порошок, его зловонное дыхание выжжет все живое, он уничтожит все,
что создавалось столетиями, если только кто-то не встанет у него на пути.
и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону
достаточно один раз дунуть - от меня и следа не останется. Чем с ним
сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать меч, как надевать доспехи.
Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне силы для
битвы? Я все равно не смогу биться.
выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что мне было страшно. Просто
страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным, пока
этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь лишь смутное
представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже, что
такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.
герцогского дворца. Мрачном, лишенном всех украшений. Сидел среди
множества таких же несчастных, согнанных в ту ночь со всего города. И
вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что пройдет
еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду точно так же
кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от меня захотят
услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.
остановилась под самым окном. Я высунулся, но в сгустившихся сумерках
видно было плохо. Послышался стук в дверь, неразборчивые голоса. Через
пару минут Бунго постучал ко мне.
серой, и комната почти совсем проветрилась.
вызывают к господину бургомистру.
чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог быть связан.
Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.
башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он тоже немолод,
еще постарше меня будет, и я стараюсь без нужды не обременять старика
работой. ЭТО я положил в карман камзола, накинул плащ, надел шляпу и
спустился вниз.
вскочил с лавки у входа, поклонился.
посетить его сейчас по весьма важному поводу, - сказал он.
козлах, встрепенулся. Молодой человек распахнул передо мной дверцу, и я с
трудом вскарабкался на высокую подножку и уселся на мягкое сиденье спиной
вперед - так меньше трясет. Мой провожатый сел напротив, и мы поехали.
Бургомистр, видимо, решил оказать мне честь, прислав карету, потому что
пешком мы дошли бы быстрее. Мой дом в трех кварталах от Ратушной площади,
но карете, приехавшей с той стороны, пришлось минут десять плутать по
узким переулкам, пока мы сумели развернуться и поехать назад. Наконец мы
остановились перед ратушей, мой провожатый распахнул дверцу, выскочил и
помог мне спуститься.
давности. Везде толпились стражники - и на площади, и внутри здания. На
каждом углу, у каждой двери стояли часовые, но нас никто не задержал, нас
узнавали и пропускали без каких-либо вопросов.
десять. Наконец дверь его кабинета раскрылась и оттуда вышли два
камаргоса, судя по манере держаться - высокопоставленных. Они прошли мимо,
недовольно разговаривая о чем-то вполголоса, и мой провожатый тут же
вскочил и скрылся за дверью кабинета.
кабинета через пару минут. Я поднялся со скамьи и вошел к бургомистру.
дверью, было светлее. Здесь же горели лишь две свечи по углам стола
бургомистра, бросая круги света на стол под собой. Сам бургомистр терялся
в темноте за ними, и я вздрогнул, когда он внезапно встал мне навстречу и
подал голос.
мое приглашение.
ему руку. Я не очень-то люблю нашего бургомистра. Да и за что его любить?
Он - ставленник нашего дорогого герцога, он делает все, что приказывают
ему свыше. Известно, что ему приказывают, и за одно это я уже не могу
питать к нему никаких теплых чувств. Но иногда - как, например, сегодня -
мне становится по-человечески жалко его. Он совсем неглуп, и в других
условиях из него вполне мог бы получиться стоящий человек. А так
получилась лишь игрушка в руках сил, представляющих реальную, а не
номинальную власть в городе, в руках камаргосов и прислужников герцога.
Временами мне кажется, что он и сам сознает ту жалкую роль, которую ему
приходится играть, и тогда я перестаю презирать его и начинаю жалеть.
Впрочем, и жалость, и презрение имеют один корень.
мягкий диван в стороне от стола и усевшись рядом, - что в городе
неспокойно. Не стану скрывать от вас, вы и сами это прекрасно знаете, что
для беспокойства имеются серьезные поводы. Опять, знаете ли, ожидается
Куликов Роман
Каменистый Артем
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр