в моем мозгу.
вдвое выше меня".
массивного аппарата, за которым" я помещаюсь, все время возникают
апериодические шумы низких тонов. Попробую переместиться ближе к объекту
наблюдения..."
непрозрачный, матово-серый экран размером примерно 30 на 45".
выпрямился. Идет ко мне. Гово..."
все, что находится вокруг него, -- я не мог больше принять ни одной фразы.
Этот лиловокожий каким-то образом унюхал, что ведется биопередача, и
отключил моего сообщника. А может быть, он не хотел, чтобы Педель что-нибудь
запомнил. До чего же мне осточертели все эти секреты -- ведь все равно же
через три-четыре дня я получу то, что они с такой тщательностью от меня
скрывают. Не буду же я кодировать вслепую.
ныло, как после не очень тяжелой, но непривычной физической работы. Недаром
на пользование биопередатчиками нужно получать специальное разрешение. Я
свое получил больше двадцати лет назад. Было как-то муторно. Я закрыл глаза
и положил руки на лоб. Но от этого не стало легче, потому что руки были
горячие, а лоб -- холодный.
лыжи?
обстоятельство, что и лыж, и коньков, и роликов, и всего прочего здесь было
припасено по две пары. Одни были точно моего размера, другие -- женские.
Почему же Сана упорно отказывалась сделать хотя бы небольшую прогулку на
лыжах? Боялась какой-нибудь случайности? Но ведь я был бы рядом. Да и что
может случиться? Вот ведь сегодня я был уверен, что неминуемо произойдет
что-то непоправимое, а на деле вышло -- я вел себя, как истеричная девочка.
Стыдно будет посмотреть в глаза Патери Пату. Подглядывал, как они там
творят. Разумеется. никакой тайны они из своей работы не делали, а просто не
хотели, чтобы какой-нибудь невежда торчал у них за спиной с вечными
расспросами: "А это что? А это как?". Тем более, что у них не очень-то
получалось. На их месте я сам прогнал бы всех посторонних.
спружинили, как полагается. Палки я себе выбрал тоже по росту -- я думал,
что те, которые мне приносит Педель, единственные, и мирился с ними. На
всякий случай, если Сана вернется раньше меня, я нажал зеленую кнопку
маленького щита обслуживания и медленно продиктовал:
вьющийся лыжный след. Но с тех пор было немало метелей, след уже давно
замело, а новых не появлялось.
начинавшую сиреневеть, косую тень, то снова оказывался на чуть желтоватом, с
рыжей искоркой, снегу. Склон был очень пологий, на нем не разгонишься, но я
знал, что внизу, перед самой грядой камней, будет трамплин метра полтора в
высоту, и сразу после него нужно будет круто повернуть вправо, чтобы не
поломать лыж или ног. В первый раз мне даже пришлось завалиться на бок,
потому что ничего умнее я не успел придумать. Пологий, безмятежный спуск
усыплял бдительность, высокие кедры швыряли под ноги пятна теней, и мне
казалось, что я еду по шкурке огромной морской свинки. Теперь уже скоро...
Гоп-ля! Четко сделано.
прежней дорогой не хотелось, а "микки", чтобы вызвать мобиль, я, конечно,
забыл.
из которых поднималась так высоко, что, наверное, видна и за сто километров
отсюда, а слева от горы возвышался каменный гребень. Теперь, когда я смотрел
на Егерхауэнскую гору, а гряда камней была у меня за спиной, справа синело
ущелье, поросшее пихтами и елями в своей темной глубине, слева же, как
огромный окаменелый пень, высилась скала с гладкими отвесными стенами и
плоским верхом; она была невысока -- не выше двухсот метров. Вокруг нее,
слегка подымаясь, шел карниз шириной всего в два-три шага. Ниже карниза была
осыпь, какие-то острые глыбы и еще черт знает какие неприятности, засыпанные
сухим неглубоким снегом. Если по этому карнизу обогнуть каменный пень и
пройти между ним и Егерхауэнской горой, то можно было бы попасть прямо к
дому.
на лыжах -- одно, а карабкаться по камням, ни разу до этого не побывав в
горах, -- совсем другое, но я уже лез по этому карнизу, да еще тащил на
горбу свои лыжи. И хотя карниз поднимался все выше и выше, мне было ни
чуточки не страшно. И с чего я взял, что мне обязательно должно быть
страшно? Я считал бы себя совсем счастливым, если бы не проклятые лыжи. Я
все время перекладывал их с одного плеча на другое и чертыхался, потому что
надо было оставить их с самого начала. Немножко беспокоило меня то, что
стена начала загибаться не туда, куда нужно. Появились какие-то глубокие
трещины, наконец, тропа стала такой неровной, что я бросил лыжи и пополз
наверх, цепляясь за выступы и редкий кустарник, к счастью, не колючий.
ноги на ровную площадку, невольно оказался носом вниз. Бр-р-р... Почему,
собственно говоря, я не должен бояться? Я первый раз лазаю по горам и имею
полное право струхнуть немного, и не буду спускаться вниз, если не найду
более комфортабельного спуска. Я еще раз посмотрел вниз и впервые пожалел,
что не знаю того, что знают все егерхауэнцы.
дать знание своего года, А ведь знай я его -- мне сейчас было бы просто
смешно смотреть вниз, на этот пепельный туман, хищно подбирающийся к самому
краю того камня, на котором я лежал, Я бы плюнул вниз, поднялся во весь рост
и пошел напрямик, перепрыгивая через трещины. И было бы мне чертовски легко.
А ведь речь идет только об увеселительной прогулке в горах. Что же говорить
о межпланетных экспедициях? Само собой разумеется, что люди, которым
осталось уже немного, просто откажутся от полета. Да что там говорить о
космосе! И здесь, на собственной Земле, каждый, кто задумывал начать очень
большой труд, мог сопоставить время, необходимое для его завершения, с теми
годами, которые оставались ему самому. Не оставалось бы неоконченных
произведений искусства, брошенных на середине научных работ.
если человек знает, что он поборет эту болезнь. Сколько сил он сохраняет,
избавившись от мыслей о вполне вероятном трагическом исходе. Нет,
положительно, если бы я был сейчас свободен -- я бы ринулся на Кипр. И гулял
бы после этого по всем горам и планетам Солнечной. Но я не мог позволить
себе этой роскоши. Ведь кроме всего этого успокаивающего -- все-таки мысль о
том, что десять, двадцать, сто, двести лет, которые тебе остались, -- это
все равно ничтожно мало по сравнению с тем, что еще хотелось бы прожить. А
это уже мысли о себе. Мысли, которые могут поглотить меня целиком -- хотя бы
на несколько дней. А я этого не мог. Каждый день этого года принадлежал не
мне.
пора. Я поднялся -- разумеется, далеко не в полный рост -- и начал
пробираться туда, где, по моим представлениям, находился Егерхауэн.
деле оказалось ребристой поверхностью, где остроконечные каменные пласты
громоздились один на другой, словно их кто-то поставил рядышком, а потом они
постояли-постояли, да и повалились на бок. Гора, которую я ожидал увидеть
прямо перед собой, переместилась вправо, а за ней выросла другая, почти
такая же. Путь мне преграждала расщелина, не шире, правда, двух метров, но
для меня и этого было достаточно, чтобы отказаться от мысли ее перепрыгнуть.
Я решил пойти вдоль нее с тем, чтобы переправиться, как только она станет
поуже. Но проклятые трещины плодились, разделяясь то надвое, а то и больше,
и вместо того, чтобы перебираться через них и круто сворачивать вправо, я
мирно уклонялся в совершенно противоположную сторону. Солнце село. Но я
знал, что до дома не больше пяти километров по прямой, и не очень
беспокоился. Плохо только, если Сана уже прилетела и ждет меня. Мне ведь
надо будет еще спуститься отсюда. И как это я не захватил с собой "микки"!
Уж я бы что-нибудь ей наврал. Успокоил бы.