замогильного тона, и замолчал.
базу, что сейчас погибнет, мешать не имело смысла. Я подвинулся, давая ему
место, чтобы вытащить из рюкзака рацию. Потом лег на спину, отставил
автомат подальше и надавил на курок. Нескончаемо длинная очередь
пробарабанила по ушам. Автомат умолк. Я стал неторопливо перезаряжать
обойму. Майк тоже улегся на спину и медленно вытягивал из рации антенну.
Тонкий телескопический прут вытянулся метра на полтора. Братья, похоже,
заметили его отблеск - пули засвистели чаще.
пелену туч. Казалось, подпрыгни посильнее, и можно ухватиться за вязкую
грязную облачную вату. Ухватиться, повиснуть и уплыть с облаками
куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни монастырей, ни лесов, ни тягучей,
безнадежно однообразной жизни. На маленькие тропические острова, которые
никто не удосужился закидать ракетами, или в холодные антарктические
льды...
встроенный микропроцессор подавал сейчас кодированный сигнал вызова.
Против воли я повернулся, посмотрел на Майка. Этого не стоило делать - от
вида его сосредоточенных действий появилась глупая, бессмысленная надежда
на чудо.
стрелка, показывая излучаемую передатчиком энергию.
мне.
нужен дождь по окружности! Берите пеленг! Сильный дождь! Быстрее! Здесь
очень, очень сухо!
словах Майка, в его вздрагивающем голосе выворачивало меня наизнанку.
Небесных Врат".
страшно, Рон. И очень... Нет, не радиация. Рон, я постараюсь! Я дойду, я
ее отключу... Рон... У меня больше не оставалось выбора, я не хотел тебя
выдавать... Не чушь! Я хотел сам... Но слишком уж сухо.
17-ЭР. Отсчет десять секунд, время достижения шестнадцать... Плотность
поражения в радиусе пятьдесят - пять тысяч метров максимальная. Шесть...
Пять... Четыре... Три... Два... Один... Ноль. Дождь пошел, понял. Рон,
прощай!
заряд и который уже никогда не перезарядишь.
задело. Да поможет нам Бог!
его комбинезона. И почувствовал, как он прижимается ко мне. Нам было
одинаково страшно на серой земле и под серым небом...
звучат не так...
звезды продырявили тучи и стремительно падали на землю. Я закричал и не
услышал своего крика. Сотни, тысячи светящихся точек парили под облаками,
опускались на нас. Гигантский огненный круг... Нет, не круг, а кольцо. И
отверстие в кольце, крошечный кружок серого неба, приходилось точно над
нами.
сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы;
огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже
воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый,
нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу
беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом...
скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его
казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у
Майка вразнобой покачивались два автомата - мой "АК" и его люггер. Я хотел
сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было.
Тогда я посмотрел вверх.
дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи
проступало небо - темно-голубое, даже, скорее, синее, вечернее. Над
горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий
краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли
не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая,
словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась
от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и
непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.
затянет. Майк должен взглянуть, он же никогда не видел неба.
непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом,
поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом
со мной.
двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и
копотью плыли белые пушинки облаков - настоящих, _п_р_е_ж_н_и_х_ облаков.
Я смотрел на их розовые, подкрашенные солнцем края и думал о том, что
всегда представлял небо без них. Я просто забыл об их существовании, мне
казалось, что в распахнувшемся однажды небе не окажется ничего, кроме
голубизны.
Выныривать не хотелось. Болело лицо и руки, но боль казалась слабой,
приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала
клокочущая огненная стена, и отшатывался, пугаясь собственных
воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала
легкая, дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не
пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира,
где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос.
Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.
обжигающий свет. Свет... Залитый ослепительным светом вагон. Лицо мисс
Чэйс, нашей учительницы - белое, и каждая черточка видна так отчетливо,
словно выкована из металла. Вагон дергается, я падаю... А надо мной -
крик, и свет, и опаляющий жар, и нестерпимый ужас. Я хочу закричать - и не
могу.
подложили в вагон бомбу. Они всегда стараются положить бомбу туда, где
много детей. А в вагоне ехало два класса - наш, и тот, где учился Рокуэлл.
Откуда я знаю его имя? Мы же не разговаривали... Нет, это все ерунда. Я
ранен, и в больнице. Но я же слышу, как меня зовут? Значит, ничего
страшного...
работы. В последнем папином репортаже - мисс Чэйс читала нам его в
гостинице, когда мы только приехали на экскурсию, сказано, что происходит
небывалое... Да, наш президент договорился с русскими уничтожить последние
атомные ракеты. Мисс Чэйс сказала, что это многим не понравится...
одновременно.
ругаться, скажешь, что я опять насмотрелся фильмов по кабельному каналу,
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Браун Дэн
Мурич Виктор
Лукин Евгений