Чтение 14–й страницы книги ~Сад и Канал~

прямо-таки ошеломило меня:

- Погоди! Значит, в Карантин тебя сдали свои же?!.. Ты - из группы,
которая бежала на днях?!..

- Ну их, трам-тарарам!.. - сказал Леня Куриц. - Страх, подполье,
террор, самомнение, власть... Деньги, женщины, трам-тарарам, перегрызлись,
как падлы!.. Слышал, может быть, про такую контору: "Гермес"?.. - Он допил
третью чашку и поставил ее - со стуком. - В общем, если не против, то я
поживу у тебя пару дней... Извини, но мне просто необходимо где-нибудь
отсидеться... В крайнем случае, как-нибудь перекантуюсь на чердаке...
Правда, именно чердаки сейчас усиленно проверяют... - И пощелкал немытыми
длинными пальцами.

- Давай, давай!..

Я сходил и принес ему ксерокс исторического документа. Я не знаю,
зачем он был нужен, но Куриц - вцепился в него. Щупал, вчитывался и,
кажется, даже обнюхивал. Повернулся к окну и посмотрел бумагу на свет. Что
он думал там обнаружить - ведь это был ксерокс?

- Так-так-так... - суетясь, приговаривал он. - Это - ясно, и это -
мне тоже понятно... "Зверь", "проклятие", в общем, пока - мишура... Между
прочим, тебе было б лучше - убраться из города... Чтоб - не быть на виду,
ты же - "предатель" для них... Или тихо сменить местожительство, по
крайней мере... Так-так-так, значит, "Угорь" и, значит, "со скудних
времен"... "Лупоглазех, пузатех, во пятнох, сы задней плавницей"...
"Пробудиша, и ркоша, и мнози развяша его"... "И стонаша, и свет загорашася
нечеловеций"... - Он пристукнул по тексту. - А где же вторая часть? - И
уставился на меня, словно следователь на обвиняемого.

- Какая вторая часть? - удивился я. - Я принес тебе то, что мне
выдали по заказу...

- Вот же, вот же! - Куриц потыкал в подколотый бланк. - Вот! Тебе
здесь отметили, что это - первая половина!.. А вторая находится в ЦГАОР и
нужен другой заказ... Что же ты, до сих пор не умеешь читать библиотечные
шифры?.. - Он был искренне, до глубины души возмущен. - Чем ты,
трам-тарарам, занимался в своем институте?!..

В это время, как бешеный, зазвонил телефон. Разрываясь от нетерпения.
Я поперхнулся. Потому что телефон не работал уже несколько дней. И сейчас
же возникла встревоженная жена из комнаты.

Я махнул ей рукой, чтоб хотя бы не лезла она. И прикрыв дверь на
кухню, сорвал раскаленную трубку.

- Николай Александрович? - бодро сказал генерал Сечко. - Я
приветствую вас, Николай Александрович... Говорят, вы сегодня попали под
артобстрел?.. Все в порядке? Надеюсь, серьезно не пострадали?.. Николай
Александрович, а у меня к вам - опять вопрос... Дело в том, что у вас
находится ваш приятель... Вы, наверное, с ним беседуете, пьете чай?.. Ради
бога, пожалуйста, не торопитесь... Но когда вы закончите все ваши дела -
пусть он выйдет - спокойно, один - на улицу... И, конечно, чтоб не было
никакой _м_а_я_т_ы_... Я прошу вас, скажите ему: не надо... Вы - в
квартире, там все-таки - двое детей...

Вслед за этим в наушнике наступило молчание. Не было слышно даже
обычных телефонных гудков. Мой аппарат, по-видимому, вновь отключили.

Я вернулся на кухню и очень медленно сел. Я не знал, как об этом
сказать Лене Курицу. Но, наверное, у меня все было написано на лице - так
как Куриц устало и понимающе ухмыльнулся.

- Ну? - сказал он. - По-видимому, это за мной? Я, признаться, когда
позвонили, то так и подумал. - Он лениво поднялся и сунул в карман
пистолет. - Вероятно, они попросили, чтоб я покинул квартиру? Да, как
водится, наша госбезопасность на высоте... Не расстраивайся чересчур, это
следовало предвидеть...

- Я попробую что-нибудь сделать, - неуверенно сказал я. - Я, в конце
концов, остаюсь еще членом Комиссии...

Но в ответ Леня Куриц - лишь подмигнул.

- Не валяй дурака! Что ты можешь? И кто тебя будет слушать?.. -
Звякнув толстой цепочкой, он отпер замок. И в дверях, чуть запнувшись,
по-видимому, на прощание обернулся. - Вообще, у меня такое предчувствие,
что мы увидимся в ближайшие дни. Правда, трудно сказать: хорошо это или
плохо... - И он снова - в какой-то решимости - подмигнул.

И вошедший в пазы язычок замка оглушительно щелкнул...

Первый "чемодан" ударил на углу Садовой и улицы Мясникова, он,
по-видимому, угодил в стык, под выступы тротуара: вспучился громадный
асфальтово-земляной разрыв, будто жесткой метелкой выскребло остекление
противоположного дома, ярко-красный обтертый "жигуль", притулившийся
неподалеку от перекрестка, перевернулся, из облепленного грязью днища его
заструился кудрявый дым, и пустая лакированная коробка вдруг вспыхнула
бензиновым пламенем.

Что-то взвизгнувшее пронеслось у меня над головой.

- Ложи-ись!.. - закричал я.

А поскольку жена, прижимая к себе обоих Близнецов, как испуганная
гусыня, лишь оглядывалась и переминалась, то я силой повалил на пыльный
асфальт всех троих и держал их, придавливая, чтобы они не вздумали
подниматься. К счастью, болото сюда не доходило. Лежать было можно. Место
взрыва частично огородил застрявший трамвай. Больше всего я боялся, что
нас растопчут. И поэтому непрерывно повторял: Ложись!.. Ложи-ись!.. - Но,
по-моему, на меня никто не обращал внимания. Гомон стоял в липком воздухе.
Царила жуткая паника. Люди сталкивались - не зная, куда бежать. Рослая,
спортивного вида девица, будто ящерица вынырнувшая из-под ног, очень резко
приподнялась на локтях и нехорошим тоном сказала:

- Мужик, пропусти...

Глаза у нее были совершенно безумные. Лоб - наморщен. В это время
ударил второй "чемодан". И попал, по всей вероятности, в самую середину
Канала, потому что раздался тяжелый и смачный чавк, а затем наступила
тишина - протяженностью, как мне показалось, не меньше жизни - заложило
уши, крепким невидимым обручем сдавило голову - я заметил накрашенные губы
девицы, замершие на полуслове, вероятно, протикало в диком томлении секунд
двадцать пять, и только после этого разразился еще один мощный чавк, и
сырые ошметки тины застучали по кочкам.

- Бежим!.. - выдохнул я.

Жена по-прежнему ничего не соображала. Я силком, точно ватную куклу,
поставил ее и, подхватив немного заторможенных Близнецов, будто трактор,
попер их по направлению к перекрестку. Двигаться было чрезвычайно тяжело,
мешали тела, лежащие в разнообразных позах, кое-кто уже начинал
шевелиться, но я надеялся, что нам все-таки удастся проскочить. Мельком я
оглянулся на окна нашей квартиры. Все три окна были распахнуты - тихий
ленивый ветер шевелил занавески, а за тюлевой невесомостью их угадывалась
некая чернота. И в этой черноте из динамика невыключенного репродуктора,
словно заколачивая в сознание тупые длинные гвозди, мерно и безостановочно
стучал метроном.

У меня защемило сердце. Потому что мне не хотелось - уходить
навсегда.

- Где рюкзак с теплыми вещами? - спросила очнувшаяся жена.

Я даже вздрогнул. Рюкзака, разумеется, не было. Я, наверное, сбросил
его, когда начался обстрел. Да, конечно, шевельнулись смутные
воспоминания, как я, низко присев, отдираю с себя неудобные узкие лямки.
Значит, рюкзак пропал. Возвращаться за ним не имело никакого смысла. Я
догадывался, что обстрел ведется по площадям, то есть, ровно и методично
накрывается район за районом. Два снаряда, упавших поблизости друг от
друга, это - предел. Надо было воспользоваться образовавшейся паузой.

- Быстрее, быстрее! - сказал я.

Пока все лежат, я намеревался пересечь пробку, образовавшуюся на
перекрестке. Я не видел, что именно там происходило, но я видел
беспорядочное обширное скопление машин и людей, и какие-то странные
нахохлившиеся фигуры в плащах - маячащие надо всеми.

Времени у нас совсем не было. Если верить слухам, то немецкие танки
уже прорвали последний рубеж - выйдя клиньями куда-то к больнице Фореля.
Продовольственный склад за Обводным каналом продолжал гореть. Были сходу
захвачены Пушкин и Гатчина. Разворачивалось сражение в районе Пулковских
высот.

Там, по-видимому, были сосредоточены главные силы. Вероятно, была
перерезана дорога на Мгу. Говорили, что передовые подразделения вермахта
появились в Ульянке. Те войска, которые были там расположены, не сумели их
задержать и сейчас - разбитые, в панике - откатываются по проспекту
Стачек. То есть, в нашем распоряжении оставалось не более двух часов. К
сожалению, я совершенно не помнил подробностей. Кажется тогда,
непосредственно в сорок первом году, весь июль происходили упорные и
кровопролитные бои под Лугой, и кольцо блокады затягивалось в течение
долгих недель: часть гражданского населения действительно успела
эвакуироваться. Тоже, впрочем, какая-то небольшая часть. Но теперь,
разумеется, все могло быть иначе. "Ретроспекция" как залповый выброс могла
развернуться за пару часов. И меня мало утешало, что весь город скоро
будет усеян "мумиями" - потому что до этого времени еще следовало дожить.

А дожить было трудно. Не я один оказался такой сообразительный.
Многие, видимо, поняли, что появляется шанс прорваться вперед. Толпа
нарастала с каждой секундой. Наше продвижение замедлилось. Невысокий
солдат с азиатскими чертами лица, без пилотки, в расстегнутой до пупа
гимнастерке очень цепко схватил меня за руку и сказал:

- Послушай, товарыш... Товариш, подожди!.. Скажи, пожалюста, как
отсюда пройти на Выборгский сторону?.. Что за черт такой, кого ни
спросишь, никто не знает!..

Он придерживал меня за локоть и шагал нога в ногу, от него совершенно
явственно исходил крепкий запах вина, а раскосые смуглые скулы обметаны
были небритостью. Чрезвычайно коротко я объяснил ему, как пройти, а потом,