добавил:
с ними так, словно знала их двадцать лет.
Жюльена ту незнакомую раньше, бурную вспышку страсти, которую испытала
на мху у родника?
чувственной под его ласками. Но вскоре убедилась, что страх ее напрасен,
и это была ее первая ночь любви.
этим убогим домиком, где, казалось, началась для нее новая, счастливая
пора.
настаивать, чтобы та позволила послать ей из Парижа какой-нибудь пустя-
чок, не в виде платы, а на память, придавая этому подарку некое суевер-
ное значение.
маленький.
ко, как поверяют сладостную, заветную тайну:
руке и показала на ее белоснежной округлости сквозную кинжальную рану,
успевшую почти зарубцеваться.
Муж-тот не ревнует, он меня знает, и потом он ведь больной; это ему
кровь-то и остужает. Я, сударыня, и в самом деле женщина честная; ну, а
деверь всяким россказням верит и ревнует за мужа. Он, конечно, набросит-
ся на меня опять. Вот тут у меня и будет пистолетик, тогда уж мне нечего
бояться, я за себя постою.
отправилась в дальнейший путь.
пьянящих ласк. Она ничего не видела - ни пейзажей, ни людей, ни городов,
где останавливалась. Она смотрела только на Жюльена.
глупыми и прелестными словечками, с ласкательными прозвищами для всех
изгибов, извилин и складок ее и его тела, какие облюбовали их губы.
наружу при пробуждении. Жюльен это подметил и окрестил ее: "гуляка", а
вторую: "лакомка", потому что розовый бутон ее соска был как-то особенно
чувствителен к поцелуям.
потому что он постоянно прогуливался по ней; а другая, более потаенная
ложбинка именовалась "путь в Дамаск" - в память долины Ота.
шарил в карманах. Не найдя подходящей монеты, он обратился к Жанне:
мне. У меня они будут сохраннее, а мне не придется менять банковые биле-
ты.
всю итальянскую Ривьеру.
кой Нормандии. Жюльен с некоторых пор переменился, казался усталым, рав-
нодушным; и ей было страшно, она сама не понимала чего.
таваться с этими благодатными, солнечными краями. Ей казалось, будто она
исчерпала свою долю счастья.
для окончательного устройства в Тополях, и Жанна заранее предвкушала,
сколько всяких чудес навезет она на деньги, подаренные маменькой; но
первое, о чем она подумала, был пистолет, обещанный молодой корсиканке
из Эвизы.
лать покупки.
раз у нас теперь общий карман. Да я и не отказываю, ведь я же даю тебе
сто франков.
посмела и купила только пистолет.
прислуга. Почтовая карета остановилась, и начались нескончаемые объятия.
Маменька плакала; растроганная Жанна утирала слезы; отец нервно шагал
взад и вперед.
вии. Слова в изобилии текли с уст Жанны; за полчаса было описано все,
решительно все, кроме каких-нибудь мелочей, упущенных в спешке повество-
вания.
взволнованная. Когда с этим было покончено, когда белье, платья, туалет-
ные принадлежности были водворены по местам, горничная оставила свою
госпожу; и Жанна села в кресло несколько утомленная.
чему приложить руки. Ей не хотелось спускаться в гостиную, где дремала
мать; она думала было пойти погулять, но пейзаж был такой унылый, что
стоило ей взглянуть в окно, как на сердце падала тоска.
какого дела. Вся юность ее в монастыре была поглощена будущим, занята
мечтаниями. Волнующие надежды заполняли в ту пору все ее время, и ей не-
заметно было, как оно текло. Затем, не успела она покинуть благочестивые
стены, где расцветали ее грезы, как ожидание любви сбылось для нее. Тот,
кого она ждала, кого встретила, полюбила, за кого вышла замуж, - и все
это в течение нескольких недель, сгоряча, - этот человек унес ее в своих
объятиях, так что она даже не успела опомниться.
действительность будничную, которая закрывала двери для туманных чаяний,
увлекательных волнений перед неизвестным. Да, ждать уже было нечего.
ощутила по какой-то смутной разочарованности, по оскудению грез.
время она смотрела на небо, по которому ползли темные облака, потом ре-
шилась выйти из дому.
Куда девалась солнечная радость листвы, изумрудная поэзия лужайки с
огоньками одуванчиков, кровавыми пятнами маков, звездочками маргариток и
трепещущими, как на невидимых нитях, фантастическими желтыми бабочками?
И не было уже пьянящего воздуха, насыщенного жизнью, ароматами, плодо-
носной пыльцой.
ших листьев, аллеи тянулись под продрогшими, почти оголенными тополями.
Тощие ветки встряхивали на ветру последние остатки листвы, еще не разве-
янной в пространстве. И весь день, без перерыва, точно неуемный, до слез
тоскливый дождь, срывались, кружили, летали и падали эти последние, сов-
сем уже желтые, похожие на крупные золотые монеты листья.
заросли, разделявшие уютные извилистые дорожки, осыпались. Сплетенные
между собой кусты, точно кружево из ажурного дерева, терлись друг о дру-
га голыми ветками, и как тяжкий вздох умирающего был шелест палой лист-
вы, которую ветер шевелил, подгонял, наметал в кучи. Крошечные пичужки с
зябким писком прыгали тут и там в поисках приюта.
ров, сохранила липе и платану их летний убор, и они стояли - одна словно
в алом бархате, другой в оранжевом атласе, окрашенные первыми заморозка-
ми согласно свойству растительных соков каждого.
Куяров. Что-то угнетало ее, словно предчувствие долгих дней тоски в
предстоящей однообразной жизни.