потерял Заволжье. В Хорезме, бают купцы, подымается какой-то Тимур и уже
спорит с Белой Ордою. Тем паче что Урус-хан, как передают, умер и Тимур
ставит на его место своего подручного хана. Так что возможно сожидать, что
и Мамаю придет воевать на юге, отстаивая Хаджи-Тархан и Сарай! В татарах
то же несогласие, что и на Западе, и вера Мухаммедова не помогла им
престати резать друг друга...
митрополита русского ставит Константинополь. Мыслю, Филофей Коккин, нынче
тем паче, не захотел бы отступить от правил греческой патриархии!
возразил Леонтий.
моем месте скорее Митяя, чем кого иного!
Леонтий.
вновь все сущее поплыло перед ним. Он засуетился, задергал перстами,
справляясь с подступившею слабостью, глубоко задышал и, наконец утвердясь
в кресле (кружение медленно замирало, возвращая сущее на свои места),
вопросил:
и попытаюсь уговорить Дмитрия отложить гнев, он придет?
владыко!
подхватил Алексий. - Напишем сейчас, тотчас! Пиши! <Заблудший сыне мой...>
Нет, попросту: <Сыне мой!> Ведь он страдает? Он должен страдать, потерявши
родину! Быть может: <Страдающий сыне мой! Отец твой духовный, Алексий,
пишет тебе...> Нет, лучше: <Зовет тебя покаяти и отложить гнев...> Нет, не
гнев, обиду...
едва успевал исписывать вощаницы. Над посланием трудились более часу.
Сокращали... (Алексий ни в себе, ни в других не любил многоглаголания.)
Наконец, измученный, словно после трудной работы, он отвалился в кресле,
полузакрывши глаза, выслушал написанное.
князем! - И снова тень боли мелькнула в его глазах: князь ныне мог и не
послушать своего престарелого владыку... - Нет, напиши, пошли, пусть
пришлет покаянную грамоту*! Тогда мне легче станет баяти с Дмитрием! -
произнес он. Вступающий в силу нравный князь тревожил Алексия все больше и
больше.
на владыку.
Дмитрий от некоей хворости, черной смерти или иной зазнобы какой занемог и
погиб?
глаза на высохшем пергаменном лице - так в пучине морской проглядывает
порою донная гибельная глубина, - и словно бы вновь наливался силою
выпуклый лоб, а безвольные доднесь персты хищно врастали в резное дерево
подлокотий.
бы жить, дабы воспитать княжича Василия до мужеска возраста, яко великого
князя владимирского! Дело Москвы, дело Руси не должно погибнуть ни от
какой случайной причины!
И почуял волну горячей любви и нежности к этому великому старцу, вновь,
как и прежде, одолевшему духом своим немощную и бренную плоть.
- тихо вопросил Алексий, глядя задумчиво и устало на верного сподвижника
своего.
- У сына егового и вдовы сябер отобрал погорелое место на Неглинной.
Приехали хлопотать. Можем ли мы помочь им?
Алексий. - Дьяка... Вызову к себе. Чаю, слово мое пока еще не исшаяло на
Москве!
произнес тихо:
пожаре, на пустой, выгоревшей земле! И по двудесяти летов никто не вправе
занять его! Никто! По закону! По <Правде русской>! Дабы объявился хозяин,
владелец месту сему! Дабы не погасла свеча, не истаяла жизнь! И это вот
родовое право на землю и жизнь на земле обязаны мы защищать от насилия и
татьбы... Даже от самой великокняжеской власти! - прибавил он, неожиданно
сам для себя.
далекий, нездешний взор. Вот как? И от самого князя? Родовое право каждого
смерда на землю свою!
патриарших клириков (о чем так и не посмел сказать днесь Алексию). И ему
еще предстоит вынести это! - тихо ужаснул про себя.
но, увы, токмо единого надобного - здоровья и лишних лет жизни - не мог он
передать владыке!
дни (Москва готовилась к походу, и Иван с матерью сидели невылазно в
городе) Алексий побеседовал с дьяком, и на Неглинную, к упрямому соседу,
были посланы приставы, после чего, ворча, как собака, которую отогнали от
кости, тот уступил. Мать с сыном отмеряли по снегу границы своего старого
двора, сосед пыхтел и супился, пытаясь оторвать хоть кусок, хоть ту землю,
что, захватив, занял сараем, и Наталья готова была уступить, но тут Иван,
вздымая подбородок и недобро шевеля желвами скул, вмешался, отстранив мать
рукой.
доски у тя тут не останет, внял?!
тут!> а там и посвистывая, принялся отдирать настылую кровлю.
отцовской сабли - был в оружии. И сосед, глянув скоса, совсем замолк,
резвее принялся вынимать из пазов наледенелые тесины кровли.
Иван, озирая отбитую у врага землю. Он стоял на снегу молодым голенастым
петухом, расставив ноги, и был столь же страшен, сколь и смешон. И Наталья
взглядывала то на него, то на сябра, который, щурясь, тоже взглядывал на
молодца, что-то прикидывая про себя и кивая своим мыслям.
улыбаясь, кивнула в ответ:
пошло на мировую.
когда они с сыном, порешив дела и отпустив пристава, садились в сани. -
Вот воротишь из похода, тогда... - И голос чуть дрогнул. Но Иван, словно
не заметив материной заботы, возразил, все еще ворчливо:
был навожен, и тын стоял! Земля пообмякнет к той поры!
к сердцу. <Вернись только! Только вернись невереженый!> - подумалось про
себя.
оба грека благодарили Господа, позволившего им миновать ордынские степи до
начала ратной поры. Они остановились на Богоявленском подворье и,
получивши серебро, масло, овощи, рыбу и хлеб, начали вызывать к себе
духовных и бояр, расспрашивая о прегрешениях и шкодах верховного главы
русской церкви. Брал ли сугубую мзду за поставление? Замечен ли в
лихоимстве или иных каких отступлениях от истинно праведного жития? Как