интернациональной Константинопольской патриархии, управлявшей Святой горой.
Шли в святогорскую монашескую школу, где изучали греческий, платили
армянским монахам из Нейрона, чтобы поучили их армянскому (за каждую сотню
выученных армянских слов давали по голубю), а русский учили сами, посещая
русские монастыри на Святой горе, где долгими ночами в пост слушали
украинских монахов и иконописцев, которые за послушанием читали русские
стихи. Хилендарские одиночки и сами были иконописцами, и на них лежало
омовение икон вином, ради их лучшей сохранности, и обновление запасов
монастырских "святых образов", они же должны были икону отпеть и схоронить,
когда придет ее срок.
слабости, а те проистекали из их основных послушаний. А послушания эти опять
же были наследованы от греческого и синайского монашества. Будучи испокон
веку сторонниками икон, одиночки порой впадали в идолопоклонство и с
легкостью воспринимали античное многобожие Греции и ее платоновское учение.
И сегодня одиночек проще всего узнать по тому, что они не терпят друг друга.
Имен не поминали, напротив, старались забыть имена окружающих, норовили даже
собственное имя стереть из памяти. Периодически одиночки уходили в
"безмолвие" -- трудный отшельнический обет молчания -- и годами не
произносили ни слова, до тех пор, пока коса не отяжелеет и уши не заболят от
молчания. А то произносили только имена существительные, ибо они шли от
Бога, и избегали глаголов, которые принадлежат сатане. По той же логике были
они (когда не молчали) знаменитыми проповедниками. Иногда -- и это считалось
не лучшей проповедью -- их речь состояла из одного-единственного слова,
способного перевернуть души тех, кто слушал. Ибо они полагали живое слово --
реченное -- праначалом и прапричиной всего сущего. А слово писаное -- тенью
человеческого голоса, отображением речи на бумаге, являющимся лишь --
напоминали они -- семенем для борозды, которое высеивается не ради того,
чтобы насытить, но для того, чтобы украсить поле и порадовать глаз. Поэтому
если и были писатели, друг друга они никогда не читали. Наоборот,
произнесенная речь -- это семя для живой земли, для слуха человека и его
души, она оберегает и лечит, и ей, чтобы родиться и принести плод,
необходимо, совсем как женщине и ниве, три четверти года.
перспектива внешнего и зримого была всегда весьма значима. Культ храма
Пресвятой Девы, которая родила Христа, совсем как ночь родила день, у них
был сильнее культа народа, от которого они произошли. Для них монастырь со
своими
пристанями являл тело Господне на земле, и они были привязаны к хилендарским
крепостным стенам и иконе Богородицы, как кошка к дому и хозяйке. Они знали,
что монастырь возник под эгидой времени, но верили, что он эту эгиду давно
скинул. Они оберегали и любили его и ни за что на свете не отреклись бы ни
от единого камешка в нем. Все, что они делали, они подчиняли этому главному
принципу.
вонь погружалась по щиколотку в землю. В дни, когда Солнце оборачивалось к
Земле и три женских дня прикрывали мужские дни, собачий укус становился
ядовитым, а ароматы, в которые превращались цветы, колыхались над морской
пучиной словно туман, портя рыбу, и ее икра отдавала медом. Дующий издалека
горячий ветер бил в паруса и прожигал в них дыры. В такое время ухаживать за
растениями было бесполезно, даже капустный салат, который обычно достаточно
было сунуть в землю на вершок, чтобы вырос, на таком солнце дичал. Хищные
птицы в эту пору выклевывают глаза своих жертв, которых убивают, сбросив на
них камень с высоты. Из этих глаз (в которых отражались солнца промчавшихся
лет) вбирают они все огромное тепло, а в гнезда свои приносят мрамор, зная,
что он сохраняет прохладу, иначе сварились бы яйца с птенцами. Голуби в
такую пору задыхаются в волнах ароматов и ищут камень, который не тонет (о
таком знают только они), и плывут на нем, отдыхая. Семя мужчины тогда
густеет, он жует лишь трижды за обед, и огромная сила желаний в такие дни у
него превращается в ненависть. Сенная лихорадка тогда обостряется и
становится глубокой, словно бездонный колодец.
он попал в западню запахов.
не человек, а некое животное или растение. Он умылся ракией, глянул в
зеркало и подумал: словно родная мать отпустила бороду...
пеной и солью, испить пучины, потому что именно там травы моря ведут борьбу
с травами суши и могут взять его под защиту. Ему дали мула, он смочил слюной
глаза и направил животину вдоль ручья. Приходилось пробиваться сквозь стену
зелени, которая протянулась между монастырем и гаванью. Он погонял животное
сквозь запахи и цветочную пыльцу, которая колыхалась на солнце, и волосы
его, забитые платановыми семенами и сережками вербы, невыносимо кусали уши и
царапали лоб. Однако Свилар так и не пробился к берегу этим ручьем.
словно мост. Над ларем между стволами деревьев был натянут холст, а в ларе,
обутый в нарядные опанки, лежал старик, опираясь затылком на монашескую
косицу, словно на свернувшуюся клубком змею. Опанки были обуты задом
наперед: приходя, оставлял след, словно бы уходил. По ним Афанасий сразу
узнал старика и догадался, кем был вчерашний собиратель ольховой коры. Не
гоже было упускать случай, и Свилар спешился. Зачерпнул пригоршни воды,
обрызгал дикие хлеба вокруг себя, чтобы погасить силу пыльцы, и сел на лавку
рядом со стариком.
хлеба.
словно бы застарелой мочи.
открыл глаза, -- я давно тебя жду, и кажется мне, что ты не слишком рано
пришел. Однако и вы там не ногами хлеб месите, есть причины и на то...
вершка земли, не больше. В нем были собраны разные растения вперемешку:
алтей, фиалка, анис, незабудка, анютины глазки, солодка гладкая, ирис,
ежевика, сушеница, волчья ягода, иван-чай, лаванда, алоэ, ромашка; все это
росло вместе -- цветы с бурьяном, чай с травами. И Свилар опять ощутил
сильный запах смешанных ароматов, словно бы застарелой мочи.
где-нибудь иметь такой сад. Я ухаживаю за ним вот уже три десятка лет, с тех
пор, как твой отец здесь завершил свой путь. Мы знаем, как тебя зовут,
потому что он тебя помнил и посадил этот сад, прежде чем отошел в мир иной и
оставил тебя сиротой. Он был отменный травник. Посмотри, ты не найдешь здесь
ни одной травинки, которая бы не начиналась с буквы имени, которым ты
крещен. Здесь в прямом смысле слова твое имя вписано в растения. Все твои
мысли, желания, поступки здесь проросли, расцветали и никли вместе с цветами
или сорняками. По виду растения и аромату ты, пожалуй, и сейчас можешь
угадать свои поступки, решения, слова, добрые и дурные дела. Добрые поступки
были бурьяном, а плохие -- цвели и благоухали, потому как хорошее завсегда
идет вместе с плохим, а красота ~ со злом. Я вот всегда по растениям знал,
как поступаю и как себя чувствую...
мух. По сути же, он отгонял от себя мысли.
тебе объяснить, почему все, что случилось здесь с твоим отцом, майором
Костой Свиларом, случилось именно так и почему не могло случиться никак
иначе.
слез, потому что слезы всегда старше нас, но во всем остальном мы делимся на
два рода-племени. Одни варят на общем огне в больших монастырских кухнях под
дымоходом, где можно стоять, настолько он просторен. И едят, и стирают
белье, как в армии, -- в общем котле. Нет у них ни своей пуговицы, ни
волоса, ни бороды, словно у гусей, у которых нет своего пера, ибо оно
предназначено для подушки или еще для какой надобности. Для них братия,
паства Христова, -- превыше храма.
из них имеет свой садик, за которым сам ухаживает и сам собирает урожай с
него. Эти, другие, живут одиноко, словно в пустыне, и привязаны к храму, а
не к братии. К стенам крепости и церквам хилендарским.
каким ты созвездием живешь: Рыб ли, Девы ли. Где-то перед войной, году в
сороковом, когда птицы неслись прямо в воздухе, настоятель в Хилендаре был
выбран из одиночек. Святость храма Пресвятой Богородицы была для него
превыше всего, и он, засучив рукава, принялся радеть о монастырском хлебе.
Наделен он был легкой рукой, оттого пшеница да рожь всегда держались в
закромах. Возделывая оливы, осенял себя крестом и возносил молитву:
присутствием.
правой -- масло, и не проливал; умел он готовить еду, высаживал деревья
вдоль дороги таким порядком, что тень от них в знойный полдень падала именно
на дорогу. По ночам он любил обходить хилендарскую обитель, слушать пение
монахов-общинников, а негодуя, мог сам погнать рогатиной буйволов-шкодливцев
с поля, не сходя с вьючного седла. После него остался рукописный словарь
вздохов в старославянских молитвах восточного извода.
служил всенощные, вымаливая, чтобы нещадные сырость да туман, по которым
монастырь получил свое имя, не одолели его совсем. Он был из тех, для кого
небо -- для птицы, а вода -- для рыбы. Его проповеди, где каждое слово --
что ломоть теплого хлеба, помнили все монахи великого афонского братства. А
были эти слова крепки, короче одной фразы подчас, зато ценились столь
Лукьяненко Сергей
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Жюль Верн
Якубенко Николай
Флинт Эрик