Св. Николая или Сретенья - было много молодых монахов-иконописцев, кото-
рые расписывали стены и соревновались, как в немой молитве или в пении,
кто лучше изобразит своего святого. Поэтому никому и в голову не прихо-
дило, что именно молитва Никона Севаста могла быть услышана. Но именно
так и случилось.
когда кончается запрет есть оленину, Никон Севаст сказал:
щее) - это идти в том направлении, в котором растет твой страх.
который в монастыре помогал ему переписывать книги. Эта охота вошла в
историю благодаря записям Теоктиста. Севаст, как рассказывают, посадил
борзую на седло, себе за спину, и они отправились охотиться на оленей.
Вскоре борзая спрыгнула со спины коня, но никакого оленя поблизости не
было. Собака тем не менее тявкала, как будто действительно гонит добычу,
и казалось, что та, невидимая, но тяжелая, движется по направлению к
охотникам. Слышалось, как трещат кусты. Севаст вел себя так же, как и
борзая. Он держался так, как будто перед ним олень, причем действительно
совсем неподалеку слышалось что-то похожее на дыхание оленя, и Теоктист
подумал, что архангел Гавриил наконец явился Никону в облике оленя, ины-
ми словами - обращенный в душу Никона Севаста. А говоря еще точнее: ар-
хангел принес душу Никону в подарок. Таким образом, Никон в тот день на
охоте поймал собственную душу и заговорил с ней.
бя в красках! - вскричал Севаст, обращаясь к архангелу, или к оленю, или
к собственной душе - одним словом, к тому, что это было, - Я хочу нари-
совать ночь между субботой и воскресеньем, а на ней твою самую прекрас-
ную икону, чтобы тебе молились и в других местах, даже не видя ее!
рит, пропуская существительные. Потому что имена - для Бога, а глаголы
для человека.
монах тогда спросил Никона:
пути в Царьград...- А потом добавил: - Сдвинешь человека с места, где он
лежал, а там черви, букашки, прозрачные, как драгоценности, плесень...
в правую и начал писать. Краски потекли из него, как молоко, и он едва
успевал класть их. Он узнал все разом: и как смешивать тушь с мускусом
кабарги, и что желтая краска самая быстрая, а черная медленнее всех дру-
гих красок, и ей нужно больше всего времени, чтобы высохнуть и приобрес-
ти свой истинный вид. Лучше всего ему работалось с "белой святого Иова-
на" и "змеиной кровью". Законченные работы он не покрывал лаком, как это
было принято, а проходил по ним кисточкой, смоченной в уксусе, чтобы по-
лучить цвет светлого воздуха. Он кормил и исцелял красками, расписывая
все вокруг: дверные косяки и зеркала, курятники и тыквы, золотые монеты
и башмаки. На копытах своего коня он нарисовал четырех евангелистов -
Матфея, Марка, Луку и Иоанна, на ногтях своих рук - десять Божиих запо-
ведей, на ведре у колодца - Марию Египетскую, на ставнях - одну и другую
Еву (первую - Лилит и вторую - Адамову). Он писал на обглоданных костях,
на зубах, своих и чужих, на вывернутых карманах, на шапках, на потолках.
На живых черепахах он написал лики двенадцати апостолов, выпустил их в
лес, и они расползлись. Тишина стояла в ночах, как в покоях, он выбирал
любой, входил, зажигал за доской огонь и писал икону-диптих. На ней он
изобразил, как архангелы Гавриил и Михаил передают друг другу из одного
дня в другой через ночь душу грешницы, при этом Михаил стоял во вторни-
ке, а Гавриил в среде. Ноги их упирались в написанные названия этих
дней, и из ступней сочилась кровь, потому что верхушки букв были заост-
ренными. Зимой, в отсвете снежной белизны, работы Никона Севаста каза-
лись лучше, чем летом, на солнце. Была в них тогда какая-то горечь, буд-
то они написаны в полутьме, были какие-то улыбки на лицах, которые в ап-
реле гасли и исчезали до первого снега. И тогда он снова брался за кисти
и краски и только время от времени локтем поправлял между ногами свой
огромный член, чтобы не мешал работать.
округи и живописцы из всех монастырей Овчарского ущелья собирались к Св.
Николаю, будто их кто созвал, смотреть на краски Никона. Монастыри нача-
ли наперебой зазывать его к себе, одна его икона приносила столько же,
сколько виноградник, а фреска на стене стала такой же быстрой, как конь.
О том, как работал иконописец Никон, осталась запись в одном восьмиглас-
нике, и эта запись, датируемая 1674 годом, гласит:
начинают есть куропаток, сидел я, - писал неизвестный монах из монастыря
Св. Николая, - в своей келье, читал книгу новоиерусалимских стихов из
Киева, а в соседнем помещении ели три монаха и одна собака: два идиорит-
мика уже поужинали, а рисовальщик Севаст Никон, по своему обыкновению,
ел после них. Через тишину стихов, которые я читал, можно было по жева-
нию разобрать, что Никон ест говяжий язык, который, чтобы он стал мягче,
перед тем как сварить, хорошо отбили об сливу, растущую перед дверью.
Потом, закончив с едой, Никон вышел ко мне и сел за работу, а я, глядя,
как он готовит краски, спросил его, что он делает.
наношу на стену, одну рядом с другой, в природном виде, тот же, кто
смотрит, перемешивает их своими глазами, как кашу. В этом вся тайна. Кто
лучше сварит кашу, получит хорошую картину, но хорошую кашу не сделаешь
из плохой гречки. Так что самая важная вера у того, кто смотрит, слушает
и читает, а не у того, кто рисует, поет или пишет.
изображая глаза ангела. И я увидел, что они получились цвета фиалки.
зритель из слов этого словаря сам составляет фразы и книги, то есть кар-
тины. Так бы мог делать и ты, когда пишешь. Почему бы тебе не собрать
словарь слов, которые составили бы одну книгу, и не дать возможность чи-
тателю самому построить из этих слов свое целое?
протянувшееся перед монастырем Св. Николая, сказав:
бак...
и переложил кисть в левую руку...
ренные, что Никон Севаст вернулся к Сатане и будет наказан. Во всяком
случае уши его стали опять острыми как нож даже говорили - этим ухом
можно кусок хлеба отрезать! Но мастерство его осталось таким же, левой
он писал так же, как и правой, ничего не изменилось, заклятие архангела
не сбылось. Как-то утром Никон Севаст ждал игумена из монастыря Благове-
щения, который должен был прийти договариваться с ним о росписи царских
врат. Но ни в тот, ни на следующий день из Благовещения никто не появил-
ся. Тогда Севаст как будто вспомнил что-то, прочел пятый "Отче наш", ко-
торый читают за упокой душ самоубийц, и отправился в этот монастырь сам.
Там перед церковью увидел он игумена и окликнул его, по своему обыкнове-
нию назвав собственным именем:
как голод, живописца, который расписывал створку врат. Никон взглянул на
работу и остолбенел. Юноша взмахивал бровями, как крыльями, и писал так
же хорошо, как и Никон. Не лучше, но и не хуже. И тогда Никон понял, в
чем состояло заклятие. Потом он услышал, что в церкви в Прняворе работа-
ет другой юноша, работает так же хорошо, как Никон Севаст. И оказалось,
что это так и есть. Вскоре после этого и другие, более старые живописцы
и иконописцы - один за другим, будто отчаливая от пристани и выгребая на
большую воду, - начали писать все лучше и лучше и приближаться в своем
умении к Никону Севасту, который раньше был для них недостижимым образ-
цом. Так озарились и обновились стены всех монастырей ущелья, и Никон
вернулся туда же, откуда он начал движение от левой к правой руке. Тут
только он в полной мере понял, как наказан. Не выдержав этого, он ска-
зал:
может писать, как я...
ца. Выплакал все краски из глаз в монастырскую ступку для красок и со
своим помощником Теоктистом ушел из монастыря Св. Николая, оставляя за
собой след пятого копыта. На прощание сказал:
как конский хвост, он нас возьмет писарями.
учитель сабельного боя, один из самых известных мастеров сабли в
Царьграде в конце XVII века. Скила нанялся слугой к царьградскому дипло-
мату Авраму Бранковичу ?. Со своим хозяином он упражнялся в искусстве
боя на саблях в полной темноте, связанный с противником длинным кожаным
поясом. Он умел исцелять раны и всегда носил с собой набор китайских игл