боков. Каждый бежит с своей стороны.
подхватывают. Раздается разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист.
Бабенка щелкает орешки и посмеивается.
по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы
текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает
свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который
качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет
увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних
усилиях, но еще раз начинает лягаться.
нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее
за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.
Раздается тяжелый удар.
ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но
вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны,
чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля
снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с
размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.
один любитель.
бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. -
Берегись! - кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную
лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть,
но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю,
точно ей подсекли все четыре ноги разом.
телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало -
кнуты, палки, оглоблю, и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится
сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело
вздыхает и умирает.
глазами. Он стоит будто жалея, что уж некого больше бить.
голоса.
толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее,
бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго
гонявшийся за ним, схватывает его наконец и выносит из толпы.
дыханье ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной
груди.
отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание,
вскрикнуть, и просыпается.
приподнялся в ужасе.
переводя дыхание. - Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой
безобразный сон!"
локти на колена и подпер обеими руками голову.
возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в
липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь
залитый кровью... с топором... Господи, неужели?
глубоком изумлении, - ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я
до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту...
пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю... Чего ж я
теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с
лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко... ведь меня от
одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило...
сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено в этот месяц, ясно
как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я все же равно не
решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего же, чего же и до сих пор...
что зашел сюда, и пошел на Т-в мост. Он был бледен, глаза его горели,
изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы
легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее
его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. "Господи! - молил
он, - покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой... мечты моей!"
яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в
себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг
прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства,
обаяния, от наваждения!
в эти дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до
суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя в сущности и не очень
необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то
предопределением судьбы его.
измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым
кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую
ему было совсем лишнее идти. Крюк был небольшой, но очевидный и совершенно
ненужный. Конечно, десятки раз случалось ему возвращаться домой, не помня
улиц, по которым он шел. Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая
важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени
случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла
как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому
настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и
могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное
действие на всю судьбу его? Точно тут нарочно поджидала его!
столах, на лотках, в лавках и в лавочках запирали свои заведения, или
снимали и прибирали свой товар, и расходились по домам, равно как и их
покупатели. Около харчевен в нижних этажах, на грязных и вонючих дворах
домов Сенной площади, а наиболее у распивочных, толпилось много разного и
всякого сорта промышленников и лохмотников. Раскольников преимущественно
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Флинт Эрик
Березин Федор
Грабб Джеф