Грэй. - Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?
глазами. Счастье сидело в ней пушистым котенком. Когда Ассоль решилась
открыть глаза, покачиванье шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощно
ворочаясь, борт "Секрета", - все было сном, где свет и вода качались,
кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене. Не
помня - как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и
увешанная коврами, в алых выплесках парусов, была как небесный сад. И скоро
Ассоль увидела, что стоит в каюте - в комнате, которой лучше уже не может
быть.
кинулась огромная музыка. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, что все это
исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял ее руки и, зная уже теперь,
куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слез лицо на груди друга,
пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленный
тем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грэй
поднял за подбородок вверх это давным-давно пригрезившееся лицо, и глаза
девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека.
она засмеялась.
свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и
отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж.
Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся
вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым
стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне.
всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны "Секрет", давка
вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великих
праздниках.
ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад!
счастливы, капитан. И пусть счастлива будет та, которую "лучшим грузом" я
назову, лучшим призом "Секрета"!
экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя;
держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом
виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил
смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о
счастье...