"дринь-дринь" и "ди-ди-до-дон". Звук был неглубок, тих и приятен, как
простая улыбка. - Что же сыграть? Танец, песню или, если хотите, оперную
мелодию? Я понемногу расширил свой репертуар до восемнадцати - двадцати
вещей; мои любимые мелодии: "Ветер в горах", "Фанданго", "Санта-Лючия" и еще
кое-что, например: вальс "Душистый цветок".
верхом с трубкой в зубах. - Начинай, я же буду насвистывать, таким образом у
нас будет флейта, струна и звон.
Стеббс начал выводить знаменитую мелодию, полную гордого торжества огненной
жизни. Но с первых же тактов свойство инструмента, созданного для лирики, а
не для драмы, заставило концертантов отказаться от первого номера.
Вот это... - и оно так же звенит в оркестре.
средний регистр.
электризующий свист гибкого и мягкого тембра. Свистал он великолепно. Стеббс
был тоже в ударе. Они играли вальс из "Фауста". Прошла тихая тень Маргариты;
ей вслед задумчиво, жестоко и нежно улыбнулся молодой человек в пышном
костюме с старой и тщеславной душой.
Теперь закурим. Что следующее?
к мрачной рассеянности, он торопливо наигрывал, поддерживая в нем детское
желание продолжать спасительную забаву. Так, переходя от одной вещи к
другой, затеяли и разыграли они песенку "Бен-Бельт", которую поет Трильби у
Дюмурье; "Далеко, далеко до Типерери"; "Южный Крест"; второй вальс Годара,
"Старый фрак" Беранже и "Санта-Лючия".
громаде ночи, окружило желтое пятно лампы серым утренним беспорядком; уже
видны были в окно волны и пена. Ветер стихал.
еще раз, перед тем как расстаться, - "Санта-Лючия".
Когда кончили, хлопнув по плечу Стеббса, Друд сказал: - Спасибо! Ночь была
хороша; сделали мы и хорошую минуту. Прощай!
куртка и шапка с ремнем, проходящим под подбородком. Стеббс, без нужды в
том, усердно помогал одеваться; он был совершенно расстроен.
проясневшей воде. Друд подошел к окну. Тогда, плача откровенно и горько, как
маленький, Стеббс ухватился за него, оттягивая назад.
Клянусь, я сделаю это! Друд, смеясь, обнял его.
играй, стихи - твоя игра. Каждый человек должен играть. - Он двинулся в
пустоту, но вернулся, хлопая себя по карману. - Я забыл спички.
восторгом, - усилие, относительно которого никогда не мог бы точно сказать,
как это удается ему, и стал удаляться; с руками за спиной, сдвинув и укрепив
на тайной опоре ноги. Лицо его было обращено к облачной стране, восходящей
над зеленоватым утренним небом. Он не оглядывался. По мере того, как
уменьшалась его фигура, плывущая как бы по склону развеянного туманом холма,
Стеббс невольно увидел призрачную дорогу, в которой имеющий всегда дело с
тяжестью ум человека не может отказать даже независимому явлению. Дорога
эта, эфирнее самого воздуха, вилась голубым путем среди шиповника, жимолости
и белых акаций, среди теней и переливов невещественных форм, созданных игрой
утра. По лучезарному склону восходила она, скрывая свое продолжение в
облачных снегах великолепной плывущей страны, где хоры и разливы движений
кружатся над землей. И в тех белых массах исчез Друд.
странные сообщения. Эти сообщения разрабатывали одно и то же явление, и будь
репутация шестой державы немного почтеннее, чем та, какой она пользуется в
глазах остальных пяти великих держав света, - факты, рассказанные ее
страницами, наверное, возбудили бы интерес чрезмерный. Не было сомнения, что
эту сенсацию постигнет обычная судьба двухголовых детей или открытия, как
превращать свинец в золото, - что время от времени подается в виде свежего
кушанья. Казалось, сами редакторы, тонко изучившие душу читателя,
рассматривают монстральный материал свой не выше "Переплытия Ниагары в
бочонке" или "Воскресения замурованной христианки времен Калигулы", печатая
его в сборных отделах, с заголовком: "Человек-загадка", "Чудо или
галлюцинация", "Невероятное происшествие", и с другими, более или менее
снимающими ответственность ярлыками, чем как бы хотели сказать: "Вот, мы
умываем руки: кушайте, что дают".
это изречение кстати упомянуть здесь. Десять, пятнадцать, двадцать раз
изумлялся читатель, пробегая в разных углах мира строки о неуследимом
фантоме, явившемся кому-то из тех, кого не встретили мы, не встретим, и чьи
имена - нам - звук слов напрасных; ничего не изменило, не сдвинуло в его
жизни им прочитанное и наконец было забыто, только иногда вспоминал он, как
тронулась в нем случайным прикосновением редкая струна, какой он не
подозревал сам. Что был это за звук? Как ни напрягается память, в
тоскливейшем из капризов Причудливого - в глухом мраке снует мысль,
бестолково бьется ее челнок, рвется основа, путая узел на узел. Ничего нет.
Что же было? Газетный анекдот - и тоска. Но перебросим мост от нас к тому
печатному тексту. Литература фактов вообще самый фантастический из всех
существующих рисунков действительности, то же, что глухому оркестр:
взад-вперед ходит смычок, надувается щека возле медной трубы, скачет
барабанная палка, но нет звуков, хотя видны те движения, какие рождают их.
Примем в возражение факты, сущность которых так разительна, что мясо и дух
события, иначе говоря - очевидство и проникновение в суть факта, немного
прибавят к впечатлению, полученному путем сообщения. Действительно такой
факт возможен. Например, провались в Чикаго двадцатидвухэтажный дом, мы,
поставленные о том в известность, внутренне подскочим, хотя скоро уже не
будем думать об этом. Что это - так, что факты как факты, даже пропитанные
удушливой смолой публицистических и партийных костров, никоим образом не
смущают ни жизнь, ни мысль нашу, достаточно вспомнить то хладнокровное
внимание, с каким просматриваем мы газету, не помня на другой день, что
читали сегодня, а между тем держали в руках не что иное, как трепет, борьбу
и жизнь всего мира, предъявленные на манер ресторанного счета.
требований безмерных, к кому бы то и к чему бы то ни было. Мы просто
отмечаем пустоту, куда не хотим идти. Как, в самом деле, перечислять, где,
когда и кто смутился и испугался, кто может быть близорук, а кто - склонен к
галлюцинациям на почве неясных слухов?
действительного события? Вообще, поиски такого рода - дело специалистов.
Однако, поступив проще, представив себя - в лице многих тех N. и С. - в
положении выезжающего сразу из шести ворот Сен-Жермена, можно среди зигзагов
и конусов странной корреспонденции увидеть нечто, равное всему общему
разбросанного и сборного впечатления; для этого нужно лишь сказать "я". Я
иду где-то, замечая тень или человека, скользящего высоко вверху, во всей
странности подобного лицезрения; иные формы, иные положения той же встречи
смутно выделяются одна из другой в графитовом полусвете сна; и я не знаю -
мое ли яркое представление о том вводит всю муть в формы отчетливых сцен,
было ли то мне рассказано, или случилось со мной. Быть может, интереснее
всего некоторые ошибки, возникшие под влиянием слухов о существе, не знающем
расстояния.
прохожих, будет, надо думать, до конца дней помнить захватывающее и глубокое
впечатление, произведенное его дымной фигурой на фоне лилового вечернего
неба. Он опомнился, когда увидел внизу огромную черную лужу толпы;
постепенно смутный хор ее гула разросся в потрясающее смятение, и враг сажи
спустился по требованию полиции с крыши шестиэтажного дома вниз, где
немедленно стал причиной разочарования, насмешек и оскорблений. Быть может,
среди этой толпы был и тот мальчик, фигурный китайский змей которого, дико
урча трещоткой над башней ратуши в Эльте, привлек воспламененное внимание
охотника Бурико, сразу поклявшегося, что убьет черта двойным зарядом из
своей льежской двустволки, опустив предварительно поверх картечных зарядов
иглы ежа. Этой клятвы никто не слышал, но два оглушительных выстрела слышали
посетители соседней кофейной, с интересом следившие за тем, как, потеряв
бечеву, пересеченную дробинкой, змей повертывался и нырял, подобно игральной
карте, над острой крышей сумеречной Эльтской ратуши. То было под вечер, так
что никто не видел естественной краски стыда в полном лице грозного Бурико,
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Витковский Евгений