Чтение 14–й страницы книги ~Ким~

Полезай сюда, садись позади меня. Лошадь может везти двоих.

-- Я ученик этого святого,-- сказал Ким, когда они
проехали деревенскую околицу. Крестьяне, казалось, были
огорчены тем, что расстались с ними, но жрец попрощался с ними
холодно и сдержанно. Он зря потратил опиум на человека, при
котором не было денег.

-- Хорошо сказано. Я не слишком привык к святым, но
почитать старших всегда хорошо. В теперешнее время почтения не
встретишь... Даже когда комиссар-сахиб приезжает посетить меня.
Но зачем же тому, чья звезда приведет его к войне, следовать за
святым человеком?

-- Но он действительно святой человек,-- серьезно сказал
Ким.-- Святой и в правдивости своей, и в речах, и в поступках.
Он не похож на других. В жизни я не видел такого человека. Мы
не гадатели, не фокусники и не нищие.

-- Ты-то нет, это я вижу. Но того я не знаю. Однако шагает
он хорошо.

Ранняя утренняя свежесть бодрила ламу, и он шел легко,
широкими верблюжьими шагами. Он глубоко погрузился в созерцание
и машинально постукивал четками,

Они двигались по изборожденной колеями, истоптанной
дороге, извивавшейся по равнине между большими темно-зелеными
манговыми рощами. На востоке тянулась призрачная цепь
увенчанных снегами Гималаев. Вся Индия работала на полях под
скрип колодезных колес, крики пахарей, шагающих позади волов, и
карканье ворон. Даже пони оживился под влиянием обстановки и
чуть не затрусил, когда Ким положил руку на стременной ремень.

-- Я жалею, что не пожертвовал рупии на храм,-- промолвил
лама, добравшись до восемьдесят первого -- и последнего --
шарика своих четок.

Старый военный проворчал что-то себе в бороду, и лама тут
только заметил его присутствие.

-- Так ты тоже ищешь Реку,-- спросил он, обернувшись.

-- Теперь настали другие времена,--прозвучал ответ.--На
что нужна река, кроме как на то, чтобы черпать из нее воду
перед закатом солнца? Я еду показать тебе ближний путь к
Великой Дороге.

-- Это любезность, котирую следует запомнить, о
доброжелательный человек! Но к чему этот меч?

Старый военный казался пристыженным, как ребенок,
пойманный за игрой в переодеванье.

-- Меч,-- повторил он, трогая оружие.-- О, это просто моя
причуда, стариковская причуда! Правда, полиция приказала, чтобы
по всему Хинду ни один человек не смел носить оружие, но,--
внезапно развеселившись, он хлопнул ладонью по рукоятке меча -
все констабили в округе мои знакомцы.

- Это нехорошая причуда,-- проговорил лама.-- Какая польза
убивать людей?

-- Очень маленькая, насколько мне известно, но если бы
злых людей время от времени не убивали, безоружным мечтателям
плохо пришлось бы в этом мире. Я знаю, что говорю, ибо видел,.
как вся область к югу от Дели была залита кровью.

- Что же это было за безумие?

- Одни боги знают -- боги, пославшие его на горе всем.
Безумие овладело войсками, и они восстали против своих
начальников. Это было первое из зол и поправимое, если бы
только люди сумели держать себя в руках. Но они принялись
убивать жен и детей сахибов. Тогда из-за моря прибыли сахибы и
призвали их к строжайшему ответу.

- Слух об этом, кажется, дошел до меня однажды, много лет
тому назад. Помнится, этот год прозвали Черным Годом.

-- Какую же ты вел жизнь, если не знаешь о Черном Годе?
Нечего сказать, слух! Вся земля знала об этом и сотрясалась.

-- Наша земля сотрясалась лишь раз,-- в тот день, когда
Всесовершенный достиг просветления.

- Хм! Я видел, как сотрясался Дели, а Дели -- центр
Вселенной.

-- Так, значит, они напали на женщин и детей? Это было
злое дело, за совершение которого нельзя избегнуть кары.

-- Многие стремились к этому, но с очень малым успехом. Я
служил тогда в кавалерийском полку. Он взбунтовался. Из
шестисот восьмидесяти сабель остались верны своим кормильцам,
как думаешь, сколько?--Три. Одним из троих был я.

- Тем больше твоя заслуга.

-- Заслуга! В те дни мы не считали это заслугой. Все мои
родные. друзья, братья отступились от меня. Они говорили:
"Время англичан прошло. Пусть каждый сам для себя отвоюет
небольшой кусок земли". Я толковал с людьми из Собранна,
Чилианвалы, Мудки и Фирозшаха. Я говорил: "Потерпите немного, и
ветер переменится. Нет благословения таким делам". В те дни я
проехал верхом семьдесят миль с английской мем-сахиб и ее
младенцем в тороках. (Эх! Вот был конь, достойный мужчины!) Я
довез их благополучно и вернулся к своему начальнику -
единственному из наших пяти офицеров, который не был убит.
"Дайте мне дело,-- сказал я,-- ибо я отщепенец среди своего
рода и сабля моя мокра от крови моего двоюродного брата". А он
сказал: "Будь спокоен. Впереди еще много дел. Когда это безумие
кончится, будет тебе награда".

награда, не так ли?-- пробормотал лама как бы про себя.

-- В те дни не вешали медалей на всех, кому случайно
довелось услышать пушечный выстрел. Нет! Я участвовал в
девятнадцати регулярных сражениях, в сорока шести кавалерийских
схватках, а мелких стычек и не счесть. Девять ран я ношу на
себе, медаль, четыре пряжки и орденскую медаль, ибо начальники
мои, которые теперь вышли в генералы, вспомнили обо мне, когда
исполнилось пятьдесят лет царствования Кайсар-э-Хинд и вся
страна ликовала. Они сказали: "Дайте ему орден Британской
Индии". Теперь я ношу его на шее. Я владею моим джагиром
(поместьем); государство пожаловало его мне, это -- подарок мне
и моим потомкам. Люди старых времен -- ныне они комиссары --
навещают меня... Они едут верхом между хлебами, высоко сидя на
конях, так что вся деревня видит их; мы вспоминаем о прежних
схватках и обо всех погибших. -- А потом?-- промолвил лама.

-- О, потом они уезжают, но не раньше, чем их увидит вся
деревня.

-- А что ты будешь делать потом? -- Потом я умру. -- А
потом?

-- Это пусть решают боги. Я никогда не надоедал им
молитвами, не думаю, чтобы они стали надоедать мне. Слушай, я
за долгую свою жизнь заметил, что тех, кто вечно пристает к
всевышним с жалобами и просьбами, с ревом и плачем, боги спешно
призывают к себе, подобно тому как наш полковник вызывал к себе
невоздержанных на язык деревенских парней, которые слишком
много болтали. Нет, я никогда не надоедал богам. Они это помнят
и уготовят мне спокойное местечко, где я уберу подальше свою
пику и буду поджидать своих сыновей; их у меня целых трое...
все рисалдар-майоры... служат в полках.

-- И они тоже, привязанные к Колесу, будут переходить от
жизни к жизни, от отчаяния к отчаянию,-- тихо промолвил лама,--
горячие, беспокойные, требовательные.

-- Да,-- засмеялся старый военный.-- Трое рисалдаров в
трех полках. Они, пожалуй, охотники до азартных игр, но ведь и
я такой же. Им надо хороших коней, а теперь уж не приходится
уводить коней так, как в прежние дни уводили женщин. Ну что ж,
мое поместье может оплатить все это. Ты что думаешь? Ведь это
-- хорошо орошенный клочок земли, но мои люди надувают меня. Я
не умею просить иначе, как с помощью острия пики. Уф! Я сержусь
и проклинаю их, а они притворно каются, но я знаю, что у меня
за спиной они зовут меня беззубой старой обезьяной. -- Разве ты
никогда не желал чего-нибудь другого? -- Еще бы, конечно,
тысячу раз! Вновь иметь прямую спину, плотно прилегающее
колено, быструю руку и острый глаз, и все то лучшее, что есть в
мужчине. О былые дни, прекрасные дни моей силы!

-- Эта сила есть слабость.

-- Так оно действительно и вышло, но пятьдесят лет тому
назад я доказал бы противное,-- возразил старый воин, вонзая
острый край стремени в худой бок пони.

-- Но я знаю Реку Великого Исцеления.

-- Я столько выпил воды из Ганги, что со мной чуть водянка
не сделалась. Все, что она мне дала,-- это расстройство
желудка, а силы никакой.

-- Это не Ганга. Река, которую я знаю, смывает все грехи.
Кто причалит к ее дальнему берегу, тому обеспечено
освобождение. Я не знаю твоей жизни, но лицо твое -- лицо
почтенного и учтивого человека. Ты держался своего пути,
соблюдая верность в то время, когда это было трудным делом, в
тот Черный Год, о котором я сейчас припоминаю другие рассказы.
А теперь вступи на Срединный Путь, который есть путь к
освобождению. Прислушайся к Всесовершенному Закону и не гонись