дальше шел подробный отчет о делах на ферме и о здоровье скота.
Новый год, и от Адама получил письмо, написанное тоже в Новый год. Пути
братьев так разошлись, что их теперь почти ничто не объединяло, и
расспрашивать друг друга в письмах было не о чем.
Когда очередная сожительница ему надоедала, он выгонял ее взашей, легко и
просто, будто сбывал с рук свинью. Он этих женщин не любил, и ему было
неинтересно, любят ли его они. От городка он постепенно отдалился. Его связь
с внешним миром ограничивалась визитами в салун, да еще он изредка ходил за
письмами на почту. В городке кое-кто, возможно, порицал такой неприглядный
образ жизни, но у Карла имелся козырь, который перекрывал все и затыкал рот
любому. Никогда прежде хозяйство на ферме не было налажено так хороши. Карл
расчистил поля, огородил их стенами, подправил старые и прорыл новые канавы,
расширил ферму еще на сто акров. Более того, он теперь выращивал табак, и за
домом поднялся внушительный длинный амбар для хранения табачного листа.
Благодаря всему этому Карл продолжал пользоваться у соседей уважением. В
глазах фермера человек не может быть таким уж скверным, если на ферме у него
все хорошо. Карл вкладывал в ферму большую часть своих денег и всю свою
энергию.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
на солдата армия, дабы солдат не свихнулся от скуки: он без устали наводил
глянец на металл и кожу, маршировал на парадах и учениях, салютовал флагу
под звуки фанфар - словом, был статистом в спектакле, придуманном, чтобы
занять людей, которым нечего делать. В 1886 году вспыхнула крупная
забастовка на консервных заводах Чикаго, и полк Адама погрузили в вагоны, но
забастовка кончилась прежде, чем они туда прибыли. В 1888 году зашевелились
так и не подписавшие мирного договора семинолы, и кавалерию опять погрузили
на поезда, но семинолы ретировались в свои болота, а армия снова впала в
привычную спячку.
Если время состоит из однообразных будней или лишено событий, логично
предположить, что оно тянется бесконечно долго. Так, да не так. Именно
серые, лишенные событий дни пролетают совершенно незаметно. Другое дело,
когда время пестрит происшествиями, когда оно искорежено трагедиями и
пересыпано радостями - потом кажется, что все это длилось очень долго. И
если вдуматься, тут есть логика. Пустоту вехами не разметишь. Два пустых дня
сливаются в один. Адам не успел и оглянуться, как вторые пять лет службы
кончились. Поздней осенью 1890 года он в чине капрала демобилизовался в
Сан-Франциско. Переписка между Карлом и Адамом почти заглохла, но перед
демобилизацией Адам все же написал брату. "На этот раз я вернусь
домой",написал он, и потом Карл не получал от неге вестей больше трех лет.
Сан-Хоакина, а когда пришла весна, денег у него уже не было. Он завязал свои
пожитки в одеяло и не спеша тронулся на восток: то шел пешком, то вместе со
случайными попутчиками ехал, уцепившись за решетку, под вагонами
неторопливых товарных поездов. Ночи он коротал с бродягами у костров на
городских окраинах. Научился попрошайничать, но просил не деньги, а еду. И
вскоре сам не заметил, как стал настоящим бродягой перекати-поле.
было много, и они не искали иной жизни. Одни скрывались от закона, другие
порвали с обществом, считая, что оно к ним несправедливо. Иногда они
работали, но недолго. Слегка подворовывали, правда, только жратву, да еще
могли при нужде спереть с веревки штаны или рубашку. Среди бродяг попадались
самые разные люди: грамотные и невежественные, опрятные и неряхи, но всех их
единила неприкаянность. Их притягивало тепло, и они стороной обходили
слишком холодные или слишком жаркие края. Вслед за весной они двигались на
восток, а первые заморозки гнали их на запад и на юг. Они были сродни
койотам - оставаясь дикими, койоты живут поблизости от людей и курятников;
бродяги жили поблизости от городов, но не в самих городах. С себе подобными
они могли сдружиться на день, а то и на неделю, но потом все равно
разбредались кто куда.
похлебка, говорили о чем угодно, не принято было говорить только о личном.
Из этих разговоров Адам впервые узнал об ИРМ <ИРМ - Индустриальные рабочие
мира - радикальная профсоюзная организация, окончательно сформировавшаяся в
1905 г. и просуществовавшая до начала тридцатых годов.> и о яростных
протагонистах этого движения. Он слушал философские споры, рассуждения о
потустороннем, о красоте, о превратностях бытия. Его товарищами по ночлегу
могли быть убийца, священник, отлученный от церкви или отлучивший себя от
нее сам, профессор, расставшийся с уютным креслом из-за тупости
факультетского начальства, одинокий гонимый человек, бегущий от
воспоминаний, падший ангел или делающий первые шаги дьявол - и каждый из них
вносил в эти беседы частицу своих знаний и наблюдений, точно так же, как все
они вносили что-нибудь в общий котел: кто морковку, кто пару картофелин, кто
луковицу, кто кусок мяса. Адам постиг искусство бриться осколком стекла и по
виду дама определять, вынесет хозяин поесть или нет. Он научился не
связываться с суровыми полицейскими и находить общий язык с темп из них, кто
помягче; научился ценить женщин за доброе сердце.
деревьев, когда он уже добрался до Омахи, а оттуда, не ведая почему, не
думая и не гадая, заспешил на юго-запад, перемахнул через горы и со вздохом
облегчения ступил на землю Южной Калифорнии. Он продвигался вдоль берега,
удаляясь на север от мексиканской границы, и добрел до Сан-Луис-Обиспо, а по
дороге научился разорять оставленные приливом заводи, вытаскивая оттуда
угрей, окуней и мидий, откапывать на отмелях съедобных моллюсков и ловить у
дюн кроликов в силки из рыбацкой лески. А еще он лежал на теплом от солнца
песке и считал набегавшие волны.
торопился. Лето в горах было приятно прохладным, а горцы, как многие, кто
живет в глуши, были народ добрый. Адам подрядился работать на ранчо близ
Денвера у одной вдовы и смиренно делил с ней стол и постель, пока холода не
погнали его опять на юг. Минуя Альбукерке и Эль-Пасо, он пошел по Рио-Гранде
через Биг-Бенд и Лоредо до Браунсвилла. Он узнал, какие слова означают
по-испански еду и ласку, и еще узнал, что, когда люди очень бедны, у них все
равно найдется, что тебе дать, и дают они охотно. Он полюбил бедняков: эта
любовь зародилась в нем потому, что он сам прежде был бедняком. Теперь же
бедняцкая униженная робость превратилась для него, опытного бродяги, в
орудие ремесла. Он исхудал, почернел от солнца и уже научился низводить свое
"я" до той степени обезличенности, которая не вызывает гнева или зависти.
Голос его стал тихим, а в его речи перемешалось столько говоров и диалектов,
что его нигде не принимали за чужака. Такие качества надежно оберегали
бродяг, служили им защитной оболочкой. На поездах он теперь ездил нечасто,
потому что в стране росла враждебность к бродягам, шедшая от враждебного
отношения к жестоким акциям ИРМ и усугублявшаяся суровостью карательных мер
против "уоббли" <"Уоббли" - так в США называли членов профсоюза
Индустриальных рабочих мира.>. Как-то раз Адама арестовали за
бродяжничество. Лютость скорых на расправу полицейских и соседей по камере
напугала его и отбила охоту участвовать в сборищах бродяг. С тех пор он
странствовал в одиночестве и не позволял себе ходить небритым и грязным.
кончилась полоса безоблачного покоя. И он держал курс на север, где его
ждали Карл и угасающие воспоминания детства.
Луизиану, через подогнанные встык торцы Миссисипи и Алабамы, и оказался во
Флориде. Чутье подсказывало ему, что задерживаться нигде нельзя. Негры во
Флориде были бедны ровно настолько, чтобы быть добрыми, но они не доверяли
белым, пусть даже нищим; а белая голытьба здесь боялась чужих.
бродяжничестве и определили в кандальную команду на строительство дороги. В
те годы дороги только так и строили. Адама приговорили к шести месяцам
каторжных работ. Едва он отбыл свой срок, его снова арестовали и дали еще
шесть месяцев. К тому времени он уже усвоил, что некоторые люди считают
других зверьми, и чтобы тебе было с такими проще, ты действительно должен
стать зверем. Чистое лицо, открытое лицо, прямой взгляд в глаза - вот тебя
уже и заметили, а значит, накажут. Совершая подлость или жестокость, человек
причиняет себе боль, размышлял Адам, и потому должен кого-нибудь за эту боль
наказать. Во время работы тебя сторожили с оружием, на ночь приковывали за
ногу к общей цепи, но это были просто меры предосторожности, а вот то, что
малейшее проявление силы воли и даже ничтожный намек на самоуважение или
неподчинение свирепо подавлялись кнутом, доказывало, пожалуй, что охранники
побаиваются каторжников, а страх, как понял Адам еще в армии, превращает
человека в опасное животное. Но Адам, как и всякое живое существо, боялся
того, что способен сделать кнут с его телом и духом. И потому он огородился
стенами. Он стер со своего лица чувства, погасил в глазах свет и приказал
себе молчать. Позже, оглядываясь назад, он удивлялся не столько пережитому,
сколько тому, как он смог все это пережить, причем без особых страданий.
Воспоминания об этом кошмаре были страшнее, чем сам кошмар. Необходимо
высочайшее, героическое самообладание, чтобы глядеть, как людей порют
кнутом, глядеть, как на спине у них проступают сквозь рубцы белесые
поблескивающие полосы мышц, и ничем не выдавать своей жалости, гнева или
любопытства. И Адам этому научился.
скорее не видим, а ощущаем. Отбывая второй срок на каторжных работах во
Флориде, Адам сумел низвести свое "я" до степени со знаком минус. От него не
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Белов Вольф
Плотников Александр